Среди союзников более всего беспокоились скептичные англичане 4 октября 1914 г. фельдмаршал Китченер телеграфировал послу Бьюкенену в Петроград:
«Наиболее важным является получение достоверной информации относительно состояния боевых действии на восточной границе Германии, от этого будут зависеть критические решения, которые мы должны принять в отношении посылки войск».
Тупик на Востоке приведет «к попытке стремления германских войск осуществить высадку в Англии, что создаст для нас ситуацию не только критическую, но фатальную». Выживание Франции и Англии ставилось в зависимость от развития событий на Восточном фронте.
Испытывая сомнения в своих источниках, Китченер и Грей в октябре 1914 г. обращаются за более точной оценкой происходящего на Восточном фронте к французам. Но и те, доверяя русскому оптимизму и не имея собственной службы информации в России, ничем не могли помочь. Один из членов британского кабинета министров записал 14 октября 1914 года:
«Или наш атташе в России чрезвычайно некомпетентен, или русские не позволяют ему сообщать нам то, что он знает. В любом случае и мы и французы пребываем в неведении».
Более трезвое отношение к России
Посол Британии во Франции Берти отмечает 20 октября «жалобы на медленный прогресс русских». Только к концу октября 1914 г в сознание западных союзников проникает представление о том, что [158] русские приложили огромные усилия и понесли чрезвычайные потери Ожидать от них чего-то сверхъестественного в ближайшее время не стоит. Китченер стал более всего бояться концентрации России на более слабом противнике — Австро-Венгрии, что позволило бы всей превосходной германской мощи обрушиться на Запад. Весь октябрь и ноябрь 1914 г. он просит русских не ослаблять давления на германском направлении. Но время шло, и «русские, — как пишет английский историк Чемберс, — начали чувствовать, что они воюют не человек против человека, а умение против умения, и в глубине своего сердца они не могли забыть, что русские в своих знаниях и в своем вооружении не могут сравниться с западной армией. Успехи в Галиции против менее сильной державы не могли компенсировать губительную для морали беззащитность, которую русские стали ощущать после каждого крупного столкновения с немцами».
Как оказалось, напрасными были многие надежды России и Запада. С русской стороны иллюзия заключалась в безусловной вере в то, что Запад предоставит ей практически неограниченные военные припасы и необходимые займы. Запад действительно был технологическим, финансовым и торговым центром мира, но различные обстоятельства помешали рациональному совмещению его возможностей с потенциалом России. Сказалось незнание России, незнакомство с работой его социального и индустриального механизма, с менталитетом ее правящего слоя. В конечном счете взаимное непонимание привело к взаимному разочарованию в ходе первых сорока месяцев конфликта между августом 1914 и декабрем 1917 г.
Проявлением выхода этого отчаяния на поверхность явилась суровая критика союзного Запада, обладавшего (в отличие от русской армии) превосходной артиллерией и тем не менее замершего неподвижно в окопах. Медленно, но верно в России получает все более широкое распространение ксенофобия Недостатки внутренней русской организации начинают объяснять происками немецких агентов или враждебных русскому делу евреев. С каждым месяцем войны создаются все более стойкие предпосылки пагубного изоляционизма последующих десятилетий
Внутреннее положение усложнилось. С одной стороны , с провозглашением четвертой Государственной Думой национального единства казалось, что «священный союз» внутри страны достигнут. Россия — не Австро-Венгрия. Основами союза были общие экономические и политические интересы, общая история, общие надежды на общее будущее. Всякий сепаратизм стал рассматриваться как не оправдавшая себя теория.
С другой стороны , индустриальная мобилизация требовала планомерного перевода промышленности на военные рельсы, она требовала, по выражению Г Уэллса, «умения вести сражения, вооружившись наукой, эффективно используя экономику, вооружившись машинами и мыслью против разрушений и раскола»{253}.
Но нигде в промышленности, торговле, распределении (словом, организации) [159] Россия не была так слаба по отношению к центральным и западным державам, как в планомерной организации. Проблема транспорта и невозможность организовать огромную крестьянскую массу подрывали мощь России. Железнодорожная система страны — ее единственная транспортная надежда — выдержала лишь первый год войны. В дальнейшем мастерские железнодорожного ремонта были превращены в фабрики по производству вооружений. Ее единственные в той или иной степени открытые внешнему миру порты — Архангельск, Владивосток, а позднее Мурманск — были недостаточно оборудованы для приема импорта. Отметим, что изгнание огромной колонии немцев из промышленности и торговли привело к приходу на ключевые посты малокомпетентного состава.
Как справедливо пишет барон А. Мейендорф, «наивно было ожидать, что русская гениальность в деле самообороны и самоутверждения проявят себя таким образом, что удивит весь мир и будет достаточной для организации и координации деятельности на просторах половины континента... Военные вожди, будь то император или Временное правительство, не могли изменить характер своего народа, характер бюрократии, не смогли даже обеспечить лояльности всех частей образованных классов, с тем чтобы мобилизовать всю силу нации»{254}.
Россия все же приложила колоссальные усилия. Специалист по данному периоду академик Струмилин указывает, что производственный потенциал России увеличился между 1913 и 1917 гг. почти на 40% (затем наступил резкий спад). Доля иностранных инвестиций в общем их объеме капиталовложений составила, по мнению Дж.-М. Кейнса, примерно половину{255}.
Пытаясь уже в ходе войны исправить положение с транспортом, русское правительство в срочном порядке начало строить 5000 километров новых железнодорожных путей, но к 1917 г. сумело завершить строительство лишь половины из них{256}. Самой важной была Мурманская железная дорога, соединившая железнодорожную систему России с единственным незамерзающим портом на Баренцевом море
Окончание года
Военные советники англо-французов в ставке и дипломаты Антанты в посольствах стали ощущать эту новую, крайне неприятную для себя ноту: отчетливое понимание критического значения России для судеб мирового конфликта, в ходе которого решалась судьба Запада. В западных столицах начинают опасаться того, что их русский союзник, не выдержав давления суровых обстоятельств, начнет в своих действиях исходить из собственных интересов, а не из союзнической лояльности. Тогда Запад погиб. Именно в эти дни (1 ноября 1914 года) фельдмаршал Китченер уведомил президента Пуанкаре, а также генералов Фоша и Жоффра, что Британия сможет довести свой экспедиционный корпус во Франции до миллиона человек лишь в июле 1915 года. «До этой же даты не рассчитывайте на нас». В [160] этой ситуации все более уверенно возглавлявшая Запад британская дипломатия стала опасаться пассивности России. И это сказалось на межсоюзнических отношениях. Во-первых , Грей попросил Сазонова перенести центр русских усилий с Австро-Венгрии на Германию. Во-вторых , он потребовал от своих западных коллег и союзников предоставления русским более ощутимых стимулов, более привлекательных целей в конфликте, оказавшемся суровой войной на истощение. Чтобы сделать Россию надежным союзником Запада, следовало привлечь ее к долгосрочному планированию.
Удачей командующего Юго-Западным фронтом Иванова (его достоинством была рассудительность) было назначение начальником его штаба генерала Алексеева (которому принадлежит немалое место в истории данной войны). Его сдержанность и стратегический талант немало послужили России.
Двадцать восьмого ноября в Вене началась паника, связанная со слухами, что русские подошли на расстояние 15 километров к Кракову, крупнейшему городу католической Восточной Европы. Но в последующей семнадцатидневной битве у Лиманова русская армия понесла тяжелые потери и вынуждена была отступить. Через две недели русские оставили завоеванный с таким трудом перевал Дукла — дорогу в Венгрию. Только в это время Россия начинает признаваться союзникам, что набираемые в глубинах российских провинций дивизии не имеют вооружения. Первой среди союзников, к которым обратилась Россия, была Англия. Именно тогда были подписаны контракты, согласно которым Британия в течение двух лет продала России тысячу аэропланов и авиационных моторов, 250 тяжелых орудий, 27 тысяч пулеметов, миллион винтовок, восемь миллионов гранат, 200 тысяч тонн взрывчатых веществ{257}. Ожесточение войны поднялось на новую, неизведанную высоту, когда 21 ноября три британских самолета поднялись с аэродрома французской крепости Бельфор и осуществили бомбардировку ангаров германских цеппелинов в Фридрихсхафене. Один из самолетов был сбит, и летчикам пришлось спасаться от ярости немецких гражданских лиц с помощью германской полиции. Отныне и далее в истории двадцатого века расчет на то, что удары с воздуха деморализуют гражданское население, не оправдывался: он вызывал массовое ожесточение противника. Через несколько дней немцы снабдили свои самолеты радиосвязью. Теперь германские наблюдатели с воздуха могли наблюдать за приготовлениями противника и координировать сверху свои действия. Самая организованная армия в мире получила новое средство овладеть обстановкой. Впрочем, действовали и старые методы — с самолетов еще метали металлические дротики. Одно такое простое металлическое копье поразило германского генерала, гордо восседавшего на коне.