Надо исследовать, есть ли у человека какие-либо признаки того, что он — в то время как днем он мыслит с помощью головы — ночью начинает мыслить с помощью печени, с помощью желудка и иных органов, возможно, даже с помощью кишечника.
Некоторые признаки этого есть. У каждого человека есть признаки, что это так. И все же давайте попытаемся представить, как происходит то, что хотя и существует, но о чем мы ничего не знаем Представьте себе, я стою тут, говорю с вами, мое внимание обращено к вам; это означает, что я не вижу, что находится позади меня.
Тут может произойти нечто курьезное. Я, например, могу иметь привычку в перерыве между выступлениями присаживаться на стул. И вот сейчас, пока мое внимание направлено к вам, кто-нибудь мог бы убрать мой стул. Я бы этого не увидел, но, тем не менее, это ведь произошло; и если мне захочется присесть, я тут же обнаружу следствия!
Видите ли, дело обстоит так, что человек должен выносить суждения не только об обычных, тривиальных вещах, известных ему непосредственно, но и о том, о чем он может узнать окольным путем. Стоит Мне только быстро обернуться, и мне уже, по всей вероятности, не придется падать на пол. Если бы я повернулся, я бы воспрепятствовал этому падению.
Давайте же рассмотрим человеческое мышление в теле. Видите ли, этот вопрос охотно обсуждают естествоиспытатели, когда они говорят о границах человеческого познания. Что же они полагают при этом? Естествоиспытатели, говоря о границах познания, полагают, что если чего-нибудь нельзя увидеть — ни в микроскоп, ни в телескоп, ни просто так — того и нет. Но с познанием такого рода эти люди очень часто садятся на пол, поскольку если мы чего-то не видим, то это еще не доказывает, что этого нет. Это уж без сомнения так.
То, что я должен осознать, не должно быть всего лишь выдумано мною, но я должен особо подтвердить наблюдением то, что было помыслено мною. Мышление могло бы оказаться для меня таким процессом, который протекает всегда, иногда в голове, иногда во всем теле. Если я бодрствую, мои глаза открыты. Эти глаза видят не только внешнее, нет, эти глаза воспринимают и то, что внутри. Точно так же, если я что-то пробую на вкус, я ощущаю вкус не только того, что находится снаружи, но я воспринимаю также и мой внутренний организм; так, если у меня, например, заболевание, вызванное общим состоянием тела, то тогда у меня могут вызывать отвращение вещи, которые в ином случае были бы приятны на вкус. Следовательно, внутреннее всегда играет определенную роль. Внутреннее восприятие тоже должно существовать. Представьте, что мы совершенно нормальным образом проснулись. Тогда клетки нашего мозга успокаиваются медленно. Они очень медленно приходят в состояние покоя, и дело обстоит так, что я лишь постепенно овладеваю органами чувств, постепенно учусь использовать органы чувств снова. Пробуждение происходит вполне размеренно, в соответствии с ходом и образом жизни. Так может происходить в одном случае.
Но может быть также и другой случай, когда я в связи с какими-то обстоятельствами успокаиваю свои мозговые клетки слишком быстро. Я успокаиваю их значительно быстрее. Происходит нечто иное, если я слишком быстро привожу их в состояние покоя. Если, скажем, кто-то распоряжается переместить рабочих, о которых я говорил; когда здесь пятеро, то он забирает одного из пяти и ставит его на другое место, — итак, если кто-то распоряжается, то при обычных обстоятельствах это проходит довольно гладко. Однако, допустим, что кому-то приходится уволить одного, другой должен куда-то пристраивать уволенного — тут вся эта история может принять дурной оборот, если эти двое начнут спорить о том, правильно это или нет. Когда в моем мозгу мозговые клетки слишком быстро приводятся в состояние покоя, тогда белые кровяные тельца, которые во время сна только что находились в покое, не могут прийти в движение столь же быстро. При этом возникает, что — в то время как я в своем мозгу уже пришел в состояние покоя, как я уже успокоил в мозгу всю подвижность, которая была во сне, — тут внизу, в крови, эти белые кровяные тельца еще не желают просыпаться. Они еще стремятся немного побыть в застывшем состоянии, в покое. Им не хочется вставать.
Было бы просто чудесно, если бы эти белые кровяные тельца, которым еще хочется полежать в постели — я говорю, разумеется, лишь фигурально, — без помех могли всё воспринимать. Тогда они сразу же увидели бы самих себя, как в ином случае видят себя успокоившиеся мозговые клетки; тогда мы стали бы воспринимать чудеснейшие мысли. Именно в тот момент, когда мы слишком быстро просыпаемся, мы стали бы воспринимать чудеснейшие мысли. Это нетрудно понять тому, кто понимает целостную связь человека и природы. Если бы не было никаких помех, то человек, просыпаясь быстро, смог бы воспринимать в своем теле удивительные мысли. Но он не может этого. Почему же он этого не может? Знаете ли, здесь, между этими ленивыми, еще спящими белыми кровяными тельцами и между тем, чем мы могли бы их воспринимать — а это мы можем сделать только головой, — вклинивается весь процесс дыхания. В этом процессе задействованы уже красные кровяные тельца. Тут осуществляется процесс дыхания, и сквозь призму этого дыхательного процесса нам приходится смотреть на мыслительный процесс, который происходит в нас здесь (внизу — примеч. перев.).
Представьте себе, что я просыпаюсь; вследствие этого мой мозг успокаивается. Здесь внизу (изображается на доске), будучи включенными в кровь, находятся белые кровяные тельца. Если бы я стал воспринимать и их, когда они находятся в покое, у меня возникло бы при этом внутреннее созерцание прекрасных мыслей. Однако в этот промежуток вклинивается весь процесс дыхания (то есть между воспринимающим органом — мозгом — и передающими элементами — покоящимися белыми кровяными тельцами в нижней части тела — вклинивается процесс дыхания и создает помехи для восприятия — примеч. перев.). Это точно так же, как если бы я хотел рассмотреть что-то, но мне пришлось бы смотреть через мутное стекло; я вижу все это неотчетливо, расплывчато. В роли мутного стекла выступает в данном случае дыхательный процесс. Тем самым все мышление, осуществляющееся в теле здесь, внизу, становится для меня расплывчатым. Что же при этом возникает? Сновидения. Вследствие этого и возникают сновидения, грезы, неотчетливые мысли, которые я воспринимаю, если активная деятельность мозга в моем теле слишком быстро приходит в состояние покоя.
И опять-таки: при засыпании, если я делаю это нерегулярно, когда мозг слишком медленно становится активным, происходит такая история: из-за того, что мозг слишком медленно набирает активность, и, следовательно, еще способен кое-что воспринимать, я могу наблюдать при засыпании то мышление, которое уже начало осуществляться тут, в нижней части, так как наступило состояние сна. Вот так и происходит, что человек при пробуждении и засыпании воспринимает в качестве сновидений то, что в течение всей остальной ночи остается недоступным для его наблюдения.
Ведь сновидения мы воспринимаем, в сущности, только в момент пробуждения. То, что мы воспринимаем сновидения только в момент пробуждения, вы можете довольно легко представить себе, если когда-нибудь рассмотрите сновидения по порядку. Допустим, я сплю, и около моей кровати стоит стул. Я могу увидеть такой сон: я студент и встречаю где-то другого студента, которому говорю какую-то грубость. Другой студент, который должен на это отреагировать, в соответствии с кодексом чести и поведения студента он обязан отреагировать на эти грубые слова; дело доходит до того, что он вызывает меня на дуэль. Даже в случае каких-то мелочей студенты должны были вызывать друг друга на дуэль.
И вот снится следующее: выбираются секунданты, все идут в лес и там, на воле, приступают к делу, начинают стрелять. Вот стреляет первый. Я еще слышу выстрел, однако просыпаюсь и опрокидываю стул, стоящий у кровати. Вот это и был «выстрел»!
Да, господа, если бы я не опрокинул стул, то я вообще не увидел бы этого сновидения, тогда сновидение бы просто не состоялось! Сновидение облеклось именно в такую картину, и это произошло только в момент пробуждения, так как разбудил меня именно опрокинутый стул. Следовательно, в этот единственный момент пробуждения возникла эта картина, и Неясно, что во мне происходит. Отсюда вы можете видеть, что образы, присутствующие в сновидении, возникают только в один-единственный момент, когда я просыпаюсь, точно так же, как и при засыпании в один-единственный момент должно возникать, что образно выступает в сновидении.
Но если образуются такие картины, и я под видом этих картин могу нечто воспринимать, то при этом должны присутствовать и мысли. Для чего мы обсуждаем все это? Мы занимаемся этим, чтобы немного понять сон и бодрствование. Итак, спросим себя: как обстоит дело во сне? Во сне наш мозг проявляет более сильную активность, чем при бодрствовании; при бодрствовании наш мозг покоится. Да, господа, если бы мы могли сказать, что наш мозг при бодрствовании более активен, тогда мы высказались бы как материалисты; ведь тогда получилось бы, что мышление есть физическая активность мозга. Но, будучи разумными людьми, мы не можем говорить, что мозг при бодрствовании более активен, чем во сне. Именно во время бодрствования он приходит в состояние покоя.
Итак, телесная деятельность ни в коем случае не может дать нам мышления. Если бы телесная деятельность давала нам мышление, то тогда при мышлении эта телесная деятельность должна бы быть интенсивнее, нежели при отсутствии мышления. Но именно при отсутствии мышления телесная деятельность проявляется более интенсивно. Следовательно, мы можем сказать: у меня есть легкие; эти легкие могли бы стать бездеятельными, ленивыми, если бы снаружи в них не поступал кислород и не побуждал их к активности. Но и мой мозг тоже остается бездеятельным, ленивым в течение дня; в этом случае к мозгу тоже должно подступать нечто внешнее и побуждать его к активности. Поэтому мы должны признать, что как кислород приводит легкие в движение, активизирует их деятельность, точно так же есть в мире нечто такое, что в течение дня побуждает мозг к мышлению, причем это нечто не находится в самом теле, не принадлежит самому телу.