Возможно, с такой позицией следует связывать странную судьбу галицкого стола в последующие годы. Вероятно, к концу 50-х гг. митрополит Иоаким умер, т. к. папа Каллист III 16 января 1458 г. поставил Галицким епископом Макария Серба, монаха из монастыря св. Киприана в Константинополе[138]. О положении, сложившемся после смерти митрополита Иоакима на территории его диоцеза, узнаем из документа от 28 июня 1458 г., по которому Станислав с Ходча, галицкий староста, за 25 гривен продал Роману из Осталовиц свое право опеки (opiekalnictwo) над галицким «клиросом». В тексте документа подробно раскрыто, в чем это право «опеки» состояло, и недвусмысленно указано, что речь идет о правах, ранее принадлежавших митрополиту, включая «куны с попов» на территории Галицкого округа и суд над ними по всем делам, входившим в компетенцию духовного суда (iudicium spirituale)[139]. Появление галицкого старосты в такой роли понятно: он как представитель государственной власти был тем лицом, которое управляло имуществом кафедры в период седисваканции. Однако совершенно необычным следует считать передачу старосте — светскому лицу — всех функций по управлению духовенством и на столь длительный период времени, что он считал возможным рассматривать их как предмет купли-продажи. Сделка касалась «государственного» имущества, и староста обязывался получить на нее согласие короля.
По-видимому, к тому времени в Галич прибыл епископ Макарий, пытавшийся вернуть имущество кафедры. Попытки его закончились неудачей, и он обратился с жалобой к папе. 11 сентября 1458 г. папа Пий II предписал Львовскому архиепископу и Перемышльскому епископу помочь Макарию восстановить его права на имущество и владения кафедры[140]. Судя по тому, что копия документа сохранилась в одной из книг Метрики Коронной — Польского государственного архива, послание папы, вероятно, дошло до адресатов. Однако отсутствие более поздних сведений о Макарии и его преемниках на кафедре говорит о том, что ни католические иерархи, ни король Казимир, которому папа рекомендовал епископа при его поставлении[141], не оказали Макарию поддержки в его борьбе за возвращение церковной утвари, доходов и владений. Галицкая кафедра надолго перестала существовать.
Что касается светских «патронов» православного духовенства Галицкого диоцеза, то сделка, оформленная в мае 1458 г., по-видимому, не получила королевского подтверждения, и все вернулось к исходному положению: к началу XVI в. делами, относившимися к православному духовенству, ведал сын Станислава с Ходча. В 1509 г. король Сигизмунд I отобрал у местного магната право назначения митрополичьих наместников, но лишь с тем, чтобы передать его католическому архиепископу Львова[142]. Даже на фоне традиционных отношений, для которых было характерным постоянное вмешательство католической власти во внутренние дела православной Церкви, складывалась ситуация, нарушавшая все принятые нормы. В свете сказанного выше о планах и намерениях правящих кругов Польского королевства возникает подозрение, что они сознательно стремились лишить самостоятельной церковной организации православное население в том районе, где условия были признаны наиболее благоприятными для развития католической миссии. Не случайно, что в 1460 г., вскоре после передачи львовскому старосте управления православным духовенством на территории Галичины, во Львове был заложен монастырь бернардинов (той ветви францисканского ордена, к которой принадлежал Иоанн Капистран). Одной из главных целей их деятельности должно было стать обращение «схизматиков». Условия для миссии поначалу были трудными (по свидетельству хрониста ордена Яна Коморовского, «русские» подожгли монастырь вскоре после его основания[143]), но само появление бернардинов во Львове — важный показатель направления религиозной политики королевской власти и епископата. В условиях, когда на первый план выдвигалась католическая миссия, вопрос об осуществлении Флорентийской унии утрачивал свою остроту.
Признание митрополита Ионы в православных епархиях Великого княжества Литовского стало крупным успехом противников Флорентийской унии в Восточной Европе. Одновременно к началу 50-х гг. возникла перспектива возобновления их контактов с вернувшимся (как казалось) к православию Константинополем. В митрополичьих формулярниках сохранился текст послания Василия II императору Константину XI, написанного, как показал Е. Е. Голубинский, в июне 1452 г.[144] Поздравляя императора со вступлением на трон и желая ему победы над врагами, великий князь выражал желание обновить прервавшиеся связи с Царьградом и извещал о поставлении Ионы на общерусский митрополичий стол. Великий князь разъяснял, что это было сделано «за великую нужду... а не кичением, ни дерзостию» и не должно нарушать традиционных отношений между Киевской митрополией и Константинопольской Патриархией: «Церковь наша русская святейшая митропольи Русскыя святыя Божия вселенския сборныя апостольския церкве премудрости Божия Святыя Софии царигородския благословения требует и ищет и во всем по древнему благочестию повинуется»[145]. Е. Е. Голубинский отметил в разъяснении великого князя, что из Москвы обращаются к императору, а не к патриарху, т. к. «не вемы, аще уже есть в державах святого ти царствия, в Царствующем граде святейший патриарх или несть». Описанная в послании ситуация возникла после отъезда из Константинополя в Рим патриарха Григория Маммы в августе 1451 г.[146] Исследователь резонно предположил, что отъезд в Рим униатского патриарха был оценен в Москве как возвращение Константинополя к православию, что и побудило московские правящие круги возобновить связи с византийской столицей[147].
Это предположение ученого получило убедительное подтверждение в найденной Я. С. Лурье духовной грамоте митрополита Ионы, в основе которой лежит текст, написанный в 1452–1453 гг.[148] Митрополит писал, что, как он слышал, «в Цариграде Бог дал святый царь Константин православен, а и Патриарха себе такова же православна поставити хочет, а и весь Царствующий град во изначальном православном християнстве живет, а окаанаго Исидора изгнаша». Именно поэтому, продолжал митрополит, «по изначальству хотим и требуем благословения от святей нашиа зборныа апостольскиа церкве Святыа Софиа и святаго православнаго Патриарха»[149]. Это оказалось достаточно поспешным и неверным толкованием событий. С отъездом Маммы патриарший трон отнюдь не стал вакантным, а религиозная политика Константина XI была далека от решительного разрыва со сторонниками унии. Однако такая реакция на известия об отъезде униатского патриарха в Рим показывает, насколько сильным было стремление церковных и светских правящих кругов в Москве к возобновлению традиционных связей с Царьградом.
Судя по помете в одном из митрополичьих формулярников, послание Константину XI так и не было отправлено. Этому, очевидно, помешали пришедшие известия об осаде Константинополя турками, а затем — о падении византийской столицы. В Москве восприняли эти события как «Божий суд» над отступившими от православия и не сумевшими вернуться на истинный путь греками. Размышления о падении Царьграда должны были укреплять московских церковных и светских политиков в их категорически отрицательной позиции по отношению ко всем приверженцам унии и порождать сознание особой ответственности Русской земли и ее правителей за судьбу православия в мире, где перестала существовать захваченная османами Византийская империя, традиционно бывшая центром православного мира.
Тема осознания особой ответственности Русской земли и ее правителей за судьбу православия в мире присутствует уже в первой редакции «Повести о Флорентийском Соборе» Симеона Суздальца. В начале произведения, приступая к рассказу о созыве Флорентийского Собора, он писал: «Тамо начало злу бывшу греческим царем Иванном и греки сребролюбцы и митрополиты, зде же на Москве утвердися православием Русская земля христолюбивым великим князем Васильем Васильевичем». В похвале, завершавшей произведение, он снова противопоставлял русскому государю, «утвердившему православную веру» в своей земле, греческого императора, который «омрачился тмою латинськия ереси»[150]. Не случайно в «Повести» великий князь назван «белым царем всеа Русии».
Утверждению такой ориентации московских правящих кругов способствовала предпринятая в конце 50-х гг. XV в. последняя попытка реанимировать Флорентийскую унию в Восточной Европе. История этой попытки была неоднократно предметом исследований[151], тем более что сохранился довольно обширный комплекс материалов, освещающих данный эпизод церковной истории. Правда, источники с разной степенью подробности излагают события и не дают ответа на ряд важных вопросов.
Наиболее обстоятельно эти события отражены в решениях, принятых в 1458–1459 гг. в Риме[152]. Уже в 1458 г. было принято решение — с согласия номинального общерусского митрополита Исидора — осуществить раздел общерусской митрополии, выделив из ее состава епархии, находившиеся под властью католического правителя Казимира Ягеллончика, и объединив их в особую митрополию «Киевскую, Литовскую и всея Руси». В ее состав должны были войти епископства Брянское, Смоленское, Полоцкое, Туровское, Владимирское, Перемышльское, Холмское и Галицкое, т. е. все православные епархии на территории Польши и Великого княжества Литовского. Находившийся в Риме униатский Константинопольский патриарх Григорий Мамма 15 октября 1458 г. поставил на новую митрополичью кафедру Григория, ученика и преемника Исидора на посту игумена монастыря св. Димитрия в Константинополе. Той же осенью 1458 г. о принятых решениях уведомили короля Казимира, которого папа Пий II специально просил не допускать «схизматика» Иону на территорию своего государства и не позволять духовенству и народу оказывать ему повиновение. Принятые решения говорят о достаточно реалистической оценке ситуации, сложившейся в Восточной Европе: попытка восстановить Флорентийскую унию предпринималась лишь во владениях Казимира Ягеллончика.