В связи с отмеченными фактами приобретает значение запись в Лаврентьевской летописи под 1194 г. об обновлении Ростовским епископом Иоанном церкви Богородицы в Суздале. Рассказывая об этом событии, летописец нашел нужным отметить, что храм был обновлен «молитвою святое Богородици и его верою, а иже не ища мастеров от Немець, но налезе мастеры от клеврет святое Богородици и своих»[18]. Очевидно, что уже в конце XII в. практика привлечения мастеров из чужого, латинского, мира вызывала настороженное отношение в некоторых кругах церковной иерархии, и, следовательно, их привлечение в значительной мере следует связывать с инициативой светских заказчиков — патронов соответствующих храмов. Это заставляет возвратиться к вопросу о том, каковы были отношения с латинянами — западными соседями у светских верхов древнерусского общества.
Выше уже говорилось о рекомендациях ограничить контакты с латинским миром, которые отдельные представители высшего духовенства адресовали древнерусским правителям. Среди них не последнее место занимало требование не вступать в брачные союзы с иноверными династиями. «Своих же дьчерей не даяти за не, ни у них поимати, ни брататися с ними»,— писал преподобный Феодосий Печерский Изяславу Ярославичу[19]. Позднее аналогичные советы адресовал древнерусским князьям Киевский митрополит Иоанн II[20]. Однако обращение к известным фактам о брачных союзах древнерусских князей показывает, что эти советы не принимались во внимание.
Во 2-й половине XI — начале XII в. брачные связи рода Рюриковичей с княжескими династиями Польши, Венгрии, Германии, государств Скандинавии были делом обычным. Именно в это время внучка Ярослава Мудрого Евпраксия стала женой императора Генриха IV, главы Священной Римской империи[21]. В начале XII в. перестали заключаться брачные союзы с германскими князьями, а с середины XII в.— с представителями княжеских династий в Скандинавии[22], но это следует связывать не с ростом религиозной нетерпимости, а с изменением ареала внешнеполитических интересов древнерусских правителей в условиях прогрессировавшего феодального раздробления Руси. Гораздо более важно, что столь же часто, как и раньше, продолжали заключаться брачные союзы с членами княжеских семей Польши, королевской семьи Венгрии и с представителями чешской династии Пржемысловцев[23]. К этому следует добавить, что в наших источниках имеются и отдельные сведения о брачных союзах с отпрысками древнерусских родов, заключенных представителями польской и венгерской знати[24].
Различия между конфессиями в княжеской среде явно не рассматривались как преграда на пути взаимного общения. Характерно, что в послании Изяславу Ярославичу преподобный Феодосий Печерский полемизировал с утверждением, что «сию веру и ону Бог дал есть»[25]. Учитывая, кому послание адресовано, можно полагать, что печерский игумен оспаривал воззрение, распространенное именно в княжеской среде. Такое предположение можно подкрепить тем, что параллель к этому утверждению мы находим на страницах летописи в относящемся к 1149 г. обращении польских князей и хорватского бана Белуша — союзников Изяслава Волынского — к Юрию Долгорукому. Призывая суздальского князя заключить мир, они ссылались на то, что «мы есмы по Бозе все крестьяне, одна братье собе, а нам подобает всим быти с себе»[26].
Более подробные сведения о воззрениях представителей княжеской среды на интересующие нас вопросы могут быть извлечены из исторических памятников, созданных в XII в. как на Руси, так и на территории соседних западнославянских стран. Хотя в ряде случаев эти исторические хроники писались духовными лицами (по отношению к польским и чешским хроникам и некоторым летописным сводам это можно утверждать с полной определенностью), но эти клирики были связаны с княжеским двором и ориентировались на его интересы. Анализ этих трудов, осуществленный в недавнее время А. И. Роговым[27], показал, что в польских хрониках Галла Анонима (начало XII в.) и Краковского епископа Винцента Кадлубка (начало XIII в.) русские не называются «схизматиками» и в этих хрониках не содержится каких-либо выпадов против их веры. То же самое можно сказать и о древнерусских летописях[28]. Пожалуй, особенно существенно, что, излагая причины вспыхивавших конфликтов, авторы исторических повествований с обеих сторон не прибегали к такому аргументу, как необходимость насаждать истинную веру и искоренять ложные учения.
Ряд характерных деталей подчеркивает взаимную терпимость и уважение к духовным ценностям другой стороны. Прежде всего следует сказать о чувстве общехристианской солидарности, проявлявшемся при столкновении христианского мира с мусульманами или язычниками. В. Т. Пашуто справедливо привлек внимание исследователей к свидетельству «Магдебургских анналов» о походе против язычников-пруссов польского князя Болеслава Кудрявого вместе с русскими войсками. Хотя немецкий хронист и сделал оговорки, что русские отмечены «возможно, и меньше, чем католики, печатью имени христианского», но он же подчеркнул, что они выступили в поход «по бесценной воле Божьей» и «с достойной удивленья преданностью делу»[29]. Еще более выразительна в этом плане запись в Ипатьевской летописи под 1190 г. о немецких рыцарях — участниках третьего крестового похода. По словам летописца, императора Фридриха Барбароссу призвал идти в поход посланный ему Богом ангел, немецкие рыцари погибли в боях с сарацинами, «яко мученици святии прольяше кровь свою за Христа», и летописец верит, что их тела «из гроб их невидимо ангелом Господним взята бывахоуть»[30]. В том же летописном своде под 1149 г. помещено известие о том, что во время похода Изяслава Волынского с Болеславом Кудрявым на Юрия Долгорукого в 1149 г. польский князь «пасаше... сыны боярьскы мечем многы»[31], а ведь посвящение в рыцари было своего рода религиозным обрядом и сопровождалось освящением оружия. К этому следует добавить, что в то время считалось, что реликвии, находящиеся в руках латинян, обладают чудотворной силой. В той же Ипатьевской летописи помещен рассказ о том, как в 1152 г. галицкий князь Владимир Володаревич приносил клятву верности венгерскому королю на кресте, «его же Бог привел по своей воли к святому Стефану» — крестителю венгров, предку королевской семьи[32], и о том, как он был наказан смертью чудотворным крестом за нарушение клятвы[33]. Таким образом, не должны удивлять сообщения о вкладах древнерусских правителей в католические монастыри: известно о богатых дарах посетившему Киев в конце XI в. ирландскому монаху Маврикию — на деньги, вырученные от их продажи, была закончена постройка монастыря святых Якова и Гертруды в Регенсбурге[34]. В конце XII в. Роман Мстиславич Галицкий дал 30 марок серебра бенедиктинскому монастырю Св. Петра в Эрфурте[35].
Подводя итоги сказанному, можно сформулировать следующие выводы. На протяжении 2-й половины XI–XII в. конфессиональное противостояние Рима и Константинополя было перенесено и на славянскую почву, но на этом этапе развития оно проявилось прежде всего в отношениях некоторых кругов славянского духовенства обеих конфессий, но не было характерно для всего общества. Отношения между светскими верхами общества Древней Руси и ее западных соседей отличались взаимной заинтересованностью, терпимостью, отсутствием конфессиональной предвзятости. Не случайно в исторических сочинениях, ориентированных на интересы именно этой социальной среды, мы не находим выпадов против православной и католической веры. Имеет место и использование сакральных предметов из чужого мира.
В отношениях Руси и ее западных соседей речь идет о контактах двух миров, отделенных друг от друга разного рода границами. Но существовали такие зоны, в которых перекрещивались характерные для этих миров культурные традиции и на одних территориях существовали церкви, принадлежавшие к разным конфессиям. Одной из таких зон были сербские земли. Возникновению здесь острой конфронтации двух миров препятствовали некоторые особенности той среды далматинских городов, где появлялись идеи, распространявшиеся затем по прилегавшим сербским и хорватским землям. Так, представление о церковной связи с Римом сочеталось с не менее старым и устойчивым представлением о связи с Византийской империей. Последний компонент с течением времени не только не отходил на задний план, но и имел тенденцию усиливаться в благоприятных исторических условиях. Даже в историческом памятнике середины XIII в.— хронике Фомы Сплитского, написанной в эпоху упадка византийского великодержавия на Балканах, помещены (в XXI главе) похвалы мудрому правлению императора Мануила Комнина и рассказы о преданности ему жителей Сплита. Но в этих рассказах также выражалась и преданность папе Римскому, а в заслугу императору ставился любезный прием, который он оказал в Константинополе Сплитскому архиепископу Райнерию[36].