Особый интерес представляет один из пассажей в грамоте Бржетислава I болеславской коллегиате. Предоставив коллегиате десятый денарий от дани в округах градов Жатец, Старая и Новая Болеслава, правитель, не ограничившись этим, дал ей десятый сноп со всей запашки, которая «принадлежит к названным градам» (ad ргеdictas urbis pertinentia) и обрабатывается «господскими» плугами, и десятину от всех больших и малых животных, которые кормятся на этой земле. Здесь заметно различие между основными территориями градов, где живут общинники, обязанные князю прежде всего уплатой дани, и собственно княжескими землями, обрабатываемыми его инвентарем и, очевидно, его челядью. В последнем случае десятина состояла лишь из произведенной на этих землях продукции — зерна и скота[34].
Объективное значение сведений, содержащихся в этих польских и чешских актах, выходит за рамки вопроса о собственно материальном обеспечении Церкви. Поскольку Церкви передавалась доля государственных доходов, то в этих документах содержатся наиболее ранние свидетельства о системе эксплуатации и институтах управления в раннефеодальном государстве на стадии более ранней, чем та, которая отразилась (как позитивно, так и негативно) в иммунитетных грамотах XII — первых десятилетий XIII в.
Эти данные характеризуют Древнепольское и Древнечешское государства как политические объединения со сложной структурой административного управления, достаточно эффективной для того, чтобы осуществлять судебную власть (если князь распоряжался доходами от суда, очевидно, что и само право суда принадлежало ему и его людям), обеспечивать мир на торговых путях и торгах (взимая за это соответствующие торговые пошлины) и присваивать значительную часть доходов населения. Дань, налагавшаяся на население, была достаточно разнообразной, включала не только деньги, но и основные виды продуктов, производившихся в сельском хозяйстве (а в ряде случаев и ремесленные изделия). Все это говорит о существовании в раннефеодальном государстве развитой системы централизованной эксплуатации. Из приведенных документов видна роль градов как опорных пунктов власти и мест сбора поступавших этой власти доходов.
Особого рассмотрения заслуживает вопрос о том, почему именно доля княжеских доходов стала первоначально главной формой материального обеспечения Церкви. Инициатива в установлении такой системы отношений вряд ли могла исходить от Церкви. Среди духовных лиц в то время преобладали иноземцы, знакомые с формами материального обеспечения Церкви в давно христианизированных странах и для Церкви гораздо более выгодные, уже хотя бы потому, что обеспечивали ей определенную имущественную самостоятельность. Инициатива, очевидно, исходила от светской власти.
Г. Ловмяньский полагал, что, выделяя на содержание Церкви часть своих доходов, правители рассчитывали тем самым избежать конфликтов между Церковью и народом и таким образом способствовать распространению христианства[35]. Не отрицая, что такие соображения могли иметь место, им все же не стоит придавать решающее значение — ведь мы не знаем, не сопровождалось ли выделение десятины повышением общего объема доходов, поступавших в пользу монархии.
В обществе, где господствовала такая система отношений, выделение доли полученных государством продуктов, сырья или изделий было универсальной формой вознаграждения всех лиц, так или иначе участвовавших в осуществлении власти. Разнообразие видов обложения позволяло удовлетворять многочисленные потребности власть имущих. С принятием христианства круг таких людей увеличился еще на одну группу лиц, также осуществлявших важную государственную функцию,— защиту интересов государства перед Богом. И они должны были быть обеспечены тем же образом, что и княжеские дружинники. Почему же эта доля княжеских доходов выделялась в форме десятины?
Убедительный ответ на вопрос о происхождении института княжеской десятины дал Я. Н. Щапов[36]. Он привел ряд серьезных доводов в пользу того, что речь идет об институте местного, славянского, происхождения, восходящем к практике обеспечения языческих святилищ в дохристианскую эпоху. Он отметил, в частности, сведения источников XI–XII вв. о десятине, которую приносили в языческие храмы полабские славяне. Черты, восходящие к языческой эпохе, могут быть обнаружены также и при изучении других сторон отношений между светской властью, светским обществом и христианским духовенством.
В XII в. роль десятины в материальном обеспечении Церкви заметно уменьшилась. У церковных учреждений к этому времени появились значительные земельные владения[37]. В пожалованиях новым обителям, основанным в XII в., десятина занимала незначительное место по сравнению с земельными дарениями, выражаясь обычно в пожалованиях доли торговых пошлин в каком-либо пункте[38]. Некоторые пожалования вообще не включали княжеские десятины[39].
Для новой ситуации XII–XIII вв. становятся характерными попытки духовных учреждений добиться обмена своей доли в государственных доходах на земельные пожалования. Так, монахи монастыря в Плазах, которым принадлежала десятина пошлин от торговли солью в Дечине, добились в начале 80-х гг. XII в. у чешского князя Бедржиха замены этой десятины полученным от князя имением[40]. Важным стимулом для подобных действий было, несомненно, общее сокращение государственных доходов с появлением и распространением частных владений, обладающих податным и судебным иммунитетом. Соответственно с сокращением доходов уменьщалась и десятина в пользу Церкви. Насколько в денежном выражении изменялась десятина, можно видеть из грамоты Собеслава II вышеградскому капитулу 1178 г., где отмечалось, что десятина от дани, составлявшая при его отце 1800 денариев, уменьшилась к этому времени до нескольких сот, «реже больше, чаще меньше»[41]. В последующее время реликты княжеской десятины сохранялись лишь в виде принадлежавшей церковным учреждениям доли торговых пошлин[42], т. е. той части государственных доходов, которая менее была затронута иммунитетными пожалованиями. Упадок княжеской десятины и ее роли в обеспечении Церкви были частью процесса перехода от раннего к развитому феодализму, связанному с формированием привилегированных землевладений не только Церкви, но и светских феодалов.
Сообщения о княжеской десятине в домонгольской Руси собраны и внимательно проанализированы в ряде работ Я. Н. Щапова, отметившего вслед за В. Абрахамом наличие определенных параллелей между русскими и польскими источниками[43]. На результаты этих исследований автор и опирается при анализе древнерусского материала XI–XII вв.
Наиболее ранним свидетельством о выделении княжеской десятины Церкви является известие, записанное никак не позднее XI в., о строительстве князем Владимиром после крещения в Киеве каменной церкви Богородицы (получившей позднее название Десятинной), которой князь, как он выразился, дал «от именья моего и от град моих десятую часть»[44]. Пожалованию такого типа находим прямую аналогию в пожаловании вышеградскому капитулу. Комментирования заслуживает лишь разграничение между «градами» и «именьем» князя. По-видимому, Десятинной церкви должна была поступать доля и от государственных доходов, собиравшихся в «градах», и от доходов, шедших князю от его личного хозяйства. Общий смысл формулы, вероятно, означал, что церкви передается десятина от всех доходов, поступавших князю.
Общая характеристика древней десятины в пользу Церкви находится во вводной части Уставной грамоты Святослава Ольговича 1136/37 г.: «Оустав бывъши преже нас в Руси от прадед и от дед наших имати пискупом десятиноу от дании и от вир и продаж, что входить в княжь двор всего». Далее в грамоте встречается ссылка на такие же установления, касающиеся Новгорода и составленные «преже мене бывшими князи»[45]. Формулировки, содержащиеся в этом тексте, позволяют говорить, что уже в XI в. стало общим правилом выделение епископским кафедрам десятины от дани и судебных штрафов. Подобной десятиной в XI в. могли наделяться, как и у западных славян, не только епископские кафедры, но и отдельные церкви. Так, в «Чтении о Борисе и Глебе», написанном в 80-х гг. XI в. Нестором, сообщается, что Ярослав Мудрый приказал посаднику Вышегорода выделять церкви Бориса и Глеба в этом городе «от дани... десятую часть»[46]. От этих двух свидетельств отличается по своему характеру запись в летописном некрологе князю Ярополку Изяславичу под 1086 г., при этом в разных летописях сведения, упоминаемые в ней, не совпадают по содержанию. Если в Лаврентьевской летописи говорится, что Ярополк давал десятину «святеи Богородици» (Десятинной церкви?) «от всего своего именья», то в Ипатьевской упомянута десятина «от всех скот своих и от жита»[47]. Учитывая, что в записи говорится о десятине от своего «именья» и «от всех скот... и от жита», можно предполагать, что речь идет о десятине зерна и скота, производившегося в личных княжеских владениях.
Наиболее обстоятельные сведения о княжеской десятине в Древней Руси находятся в Уставной грамоте князя Ростислава Мстиславича Смоленской епископии, учрежденной в 1136 г. Епископу здесь была дана десятина «от всех данеи смоленских», но не предоставлены доля доходов от судебных штрафов (вир и продаж) и от «полюдья»[48], от доходов, взимавшихся князем с населения при объезде им подвластной территории[49]. Подобные ограничения объема десятины проще всего объяснить тем, что епископия основывалась на давно христианизированной территории, где уже существовали и храмы, и монастыри, наделенные определенной долей государственных доходов[50].
От чешских и польских документов аналогичного типа Уставная смоленская грамота отличается тем, что в ней приведен не только перечень градов (а также волостей), отдававших десятину, но указаны и размеры дани, десятина от которой передавалась церковному учреждению[51]. Это делает смоленскую грамоту важным источником по истории не только материального обеспечения Церкви, но и «государственного хозяйства» Киевской Руси. Как видно из помещенного в грамоте перечня, административная структура Смоленской земли складывалась из большого количества разновеликих административных комплексов (свыше 30, возможно, их было и больше, так как не исключено существование и таких территорий, где десятина от даней принадлежала не епископу). Всего епископу была предоставлена десятина от дани из 28 административных комплексов на общую сумму 252 гривны. Соответственно 2520 гривен — общая сумма княжеской дани, вполне сопоставимая по размерам (учитывая разницу весовых единиц) с размером дани, взимавшейся со всей Чехии и составлявшей в 1-й половине XII в. 18 тыс. денариев.