Тексты, подобные направлявшимся из Чехии или Венгрии к папскому двору, в Польше XIII в. неизвестны. Правда, содержание папских булл позволяет считать, что из Польши поступали жалобы на нападения литовцев и «схизматиков». Однако есть все основания полагать, что князья, правившие в восточных областях Польши, четко отличали «схизматиков», подчиненных литовцам, от «схизматиков», живших во владениях галицко-волынских князей. С последними ряд правителей этой части Польши был связан тесными дружескими отношениями. Имело место и заключение новых брачных союзов не только в XIII, но и в начале XIV в.[34
Однако за пределами этого ареала сведения, поступавшие оттуда в другие районы Польши, переосмысливались в духе распространявшихся в Центральной Европе неблагоприятных для русских представлений, и складывалась картина мира, во многом напоминавшая ту, о которой было сказано выше. Показательными могут быть два рассказа из «Великопольской хроники» — главного источника о событиях 60-х гг., сохранившего польскую историческую традицию XIII в.
В первом рассказе о походе татар на Польшу в 1259–1260 гг. и взятии Сандомира[35] вначале сообщается о том, что татары вторглись в страну вместе с пруссами, русскими и куманами. С возмущением описывается, как Василько и сыновья Даниила «задумали обмануть жителей крепости с помощью изменнической хитрости» и уговорили жителей Сандомира сдать город татарам, обещая им сохранить жизнь. Жители, «обманутые советом указанных князей», открыли ворота и были перебиты. В другом рассказе повествуется о нападении литовцев на Мазовию, во время которого был убит князь Земовит[36]. В «Великопольской хронике» говорится о нападении «русских и литовцев» и о том, что они все «опустошили... огнем и мечом». Главный руководитель похода Шварн, сын Даниила Галицкого, собственноручно отрубил голову взятому в плен князю Земовиту. Для людей, ориентировавшихся в родственных связях между князьями, этот поступок русского князя должен был восприниматься как особое злодейство, так как Земовит был женат на родной сестре Шварна.
Но роль русских в обоих событиях была совсем иной. Как видно из большого рассказа Ипатьевской летописи, русские князья были вынуждены принять участие в походе татар по принуждению, а сам рассказ полон глубокого сочувствия к погибшим жителям Сандомира[37]. Что касается событий в Мазовии в 1262 г., то из того же источника видно, что нападение было предпринято литовскими и русскими подданными Миндовга и что Шварн Даниилович не имел к нему никакого отношения[38]. Появление имени Шварн в этом контексте не было, однако, случайным. Из той же летописи можно узнать, что слуги Шварна вместе с литовцами нападали на земли краковского князя Болеслава Стыдливого, а затем, после смерти сына Миндовга Войшелка, Шварн как зять Миндовга занял на несколько лет литовский великокняжеский стол[39]. Вероятно, хронист знал, что Шварн воевал с Польшей и правил литовцами, отсюда контаминация фактов. Однако и смешение фактов, и трактовка событий даны таким образом, чтобы создать о русских самое неблагоприятное впечатление как о лицемерных и жестоких пособниках татар и язычников[40]. Хотя в обоих рассказах термин «схизматики» ни разу не употребляется и о религиозных различиях нет и речи, их разбор не оставляет сомнения в том, что создававшийся общими усилиями чешского правителя и курии образ Руси как части враждебного христианской Европе мира, где господствуют язычники, получил в Великой Польше, где писалась хроника, заметное распространение, и через его призму там воспринимались и осмысливались сообщения о происходивших событиях.
Таким образом, хотя между соседними древнерусскими и польскими землями до рубежа XIII–XIV вв. сохранялись дружественные связи, их развитие происходило в условиях ухудшавшейся общественной атмосферы. В формировавшемся в сознании светских и церковных верхов европейского общества «образе мира» Польша и ее латинские соседи находились по одну сторону барьера, отделявшего христианский мир от нехристианского, а Русь оказывалась по другую.
Поскольку конфессиональный раскол, как и любой другой, представляет собой двусторонний акт, следует рассмотреть теперь, какое соответствие этим конфессионально-мировоззренческим и политическим сдвигам можно найти в русских источниках 2-й половины XIII в.
Источником, содержащим наибольшее количество сведений на интересующую нас тему, является Галицко-Волынская летопись XIII в. Она, правда, охватывает хронологический период от начала и почти до конца XIII в., однако ряд убедительных доводов говорит о том, что летописный текст о правлении Даниила Галицкого (1205–1250 гг.) представляет собой единое целое, написан одним автором и, по-видимому, в одно время[41]. Тем самым всю Галицко-Волынскую летопись можно рассматривать как источник, отражающий взгляды и представления людей середины — 2-й половины XIII в. Вопрос о том, в какой среде была создана и чьи взгляды отражала Галицкая летопись Даниила Романовича, был предметом дискуссии[42]. Как представляется, правильной является точка зрения М. Н. Тихомирова[43], который подчеркивал, что это светский памятник. Об этом убедительно говорит редкость и несистематичность сведений о жизни местной Церкви. Перед нами — произведение, отражающее интересы и представления прежде всего княжеского двора и связанной с ним среды.
В источнике отсутствуют какие-либо выпады в адрес «латинян» и их веры (сам термин «латиняне» в тексте ни разу не упоминается). Разумеется, в летописи встречаются не раз резкие высказывания против венгров и поляков, пытавшихся установить свою власть над русскими землями, но эти захватчики для летописца — «иноплеменники», а не «иноверцы», желающие навязать русским свою веру. Едва ли не единственное высказывание, порицающее отношение венгров к православной Церкви, известное место летописи, где говорится, что Богоматерь их покарала, «яже не стерпевши осквернения храма своего», указывает на попытки завоевателей поставить «град на церкви пречистое»[44] и лишь с большой натяжкой могло бы быть истолковано как осуждение «чужой» веры[45].
Напротив, в ряде мест летописи подчеркивается близость русских не только к венграм и (в особенности) к полякам, но и к немцам как к «христианам» в противовес «поганым» — литовцам и ятвягам[46]. Предложение заключить брак между Львом Данииловичем и дочерью венгерского короля мотивировалось в летописи словами, обращенными к галицкому князю: «Иди к нему, яко крестьян есть»[47]. Ряд ярких высказываний о единстве интересов христиан мы находим в рассказах о совместных походах русских и поляков против ятвягов. Один из таких рассказов открывается сообщением о том, что Даниил «посла в Ляхы ко князем Лядьскым, река, яко время есть христьяном на поганее»[48], а другой рассказ о походе завершался словами: «...и стретьшимся им и бысть радость велика о погибели поганьской»[49].
Большой интерес представляют высказывания и оценки летописца, касавшиеся взаимоотношений Галицкой Руси, немецких государств Прибалтики и Литвы. В летописи с одобрением рассказывается о попытках Даниила заключить с «немцами» союз против Миндовга. Летописец осуждает крестоносцев, которые, поверив «льстивому» крещению Миндовга, прекратили враждебные действия против него, и солидаризируется с позицией рижан. Рижане знали, отмечает летописец, что, если бы война продолжалась, «Литовьская земля в роукоу бе их и крещение неволею прияли быша, си же вся некрестьяны Литвоу створи Андреи» (глава Ливонского ордена)[50]. В этой связи не может вызвать удивления, что летописец с одобрением пишет о приглашении Даниилом в свою новую резиденцию Холм «немцев» и «ляхов»[51] и что в более поздней, волынской части летописи имеется сообщение о том, что князья были на обеде во Владимире Волынском у «немчина» Маркольта[52].
Характерные для целого ряда регионов домонгольской Руси восприимчивость к художественным достижениям романского искусства и практика использования в церковном обиходе предметов католического сакрального искусства имели, как неоднократно отмечалось исследователями, свое продолжение в Галицкой Руси середины — 2-й половины XIII в.[53] Действительно, в летописном рассказе о церкви св. Иоанна, построенной Даниилом в Холме, упоминаются и характерные для храмов романского круга капители с человеческими головами, и окна, украшенные «стеклы римьскими» — витражами, и свод «украшен звездами златыми на лазоуре»[54]. В другом месте рассказывается о мраморной чаше со змеиными головами, которую Даниил привез из Венгрии: она была поставлена в церкви Пресвятой Богородицы в Холме для освящения воды на Богоявление[55]. К этому стоит добавить, что католический храм в летописи обозначается словом «церковь», например в помещенном в волынской части летописи некрологе краковскому князю Болеславу Стыдливому: «Положиша во церкви у святого Франьцишка в городе Кракове»[56]. Об одной такой церкви — Святой Троицы в Сандомире — составитель волынской части летописи написал: «...церкви бяше в городе том камена велика и предивна сияюще красотою»[57].
Выше уже приводилась запись из той же летописи, где «святым» назван Франциск Ассизский, канонизированный в XIII в., православной Церковью не почитавшийся. Это не единственный пример. Под 1206 г. в Галицко-Волынской летописи рассказывалось о намерении венгерского короля Эндре II выдать за малолетнего Даниила свою маленькую дочь. Далее летописец сообщает, что эту дочь по имени Елизавета выдали замуж за ландграфа Людовика, и она «много бе послужи Богови по муже своемь и святоу наречають»[58]. Запись сделана не ранее 1235 г., когда папа Григорий IX канонизировал Елизавету Тюрингскую за милосердие по отношению к убогим и нищим[59].