Католическая сторона стремилась избегать установления каких-либо связей между приверженцами двух конфессий, например в распоряжении Ягайла от 22 февраля 1387 г., изданном в связи с обращением литовцев в католичество[53], браки между представителями литовской и «русской» народности разрешались лишь при условии, что «русский» (или «русская») примет католичество; если бы брак был заключен с нарушением этого условия, православного супруга (или супругу) следовало принудить к смене веры хотя бы и с помощью телесных наказаний. Все эти запреты должны были особенно остро восприниматься обществом Великого княжества Литовского, где в более раннее время были достаточно распространенным делом даже браки между православными и язычниками: отец Ягайла, язычник Ольгерд, был женат на православной тверской княжне Ульяне. Такая общая позиция, конечно, не способствовала созданию благоприятной обстановки для мирной жизни католиков и православных, но был еще ряд аспектов в политике власти, которые так или иначе ущемляли интересы либо непосредственно православной Церкви, либо православного населения в целом.
Выше, правда, отмечалось, что государственная власть подтверждала права и привилегии православной Церкви, но делалось это по ходатайству православной знати, с которой правительство должно было считаться[54], и главное, что в основном подтверждались прежние привилегии. Хотя нельзя говорить о полном прекращении земельных дарений православной Церкви[55], но львиная доля таких пожалований доставалась католическим духовным учреждениям. Владения православной Церкви не имели и того полного податного и судебного иммунитета, который был предоставлен Ягайлом сначала владениям Виленской[56], а затем и Львовской кафедры[57].
В это время в отличие от положения, существовавшего при православных правителях, православные епископы не входили в состав высших государственных органов власти — сената в Польском королевстве, рады — в Великом княжестве Литовском, хотя в деятельности местных органов власти и сословных собраний на местах они принимали участие не только на «русских» землях Великого княжества Литовского[58], но и на территории Польского королевства. Так, в конце 20-х — начале 30-х гг. XV в. епископ Холма, его наместники, некоторые православные священники участвовали в деятельности холмского земского суда наравне с католическим епископом и плебанами (католическими священниками)[59].
Положение усугублялось для православной Церкви тем обстоятельством, что, овладев государственной властью над русскими землями, иноверные правители унаследовали от своих предшественников очень широкие ктиторские права по отношению к имуществу Церкви[60]. Если и православные князья бывали склонны воспользоваться этими правами, чтобы присвоить себе церковные имущества, тем больший соблазн испытывала при этом власть, не чувствовавшая необходимости охранять имущество «схизматиков». Целый ряд фактов свидетельствует о том, как власть на территории Галичины стала распоряжаться имуществом оказавшихся под ее патронатом монастырей. Так, в документе конца 70-х гг. XIV в. упоминается о дарении некоему Станиславу, судя по имени, католику, «villam Urosz et cum monasterio Ruthenicale»[61]. В 1387 г. королева Ядвига пожаловала одному из своих приближенных деревню Тустановичи вместе с монастырем[62]. В том же году Ягайло в благодарность за услуги, оказанные ему венгром Бенедиктом, подарил ему монастырь на реке Szwicz[63]. Во всех этих документах подчеркивалась полнота прав нового собственника по отношению к полученному имуществу. Примеру власти следовали магнаты в полученных ими владениях. Так, в 1392 г. Спытек из Мельштына, получивший от короля в держание Самбор, взял у некоего Сеньки-дьяка его владение Яроловичи на Днестре, дав ему взамен монастырь Zorayn в округе Самбора[64]. Такая практика, по-видимому, может объяснить некоторые особенности привилея Ягайла Перемышльской кафедре. В нем как часть имущества кафедры перечисляются монастыри на территории диоцеза (в т. ч. известная обитель в Лаврове), а также «и все другие монастыри, которые находятся под властью епископа» (alia omnia monasteria quae sunt sub obediencia wladzicze)[65]. Не исключено, что, действуя таким образом, стремились предотвратить превращение монастырей в часть имущества отдельных лиц.
В научной литературе отмечались черты неравноправия в положении православных священников на территории Галичины по сравнению с католическими плебанами. Так, еще М. С. Грушевский обратил внимание на грамоту Ягайла 1416 г. попам из деревни Страдеч, которых львовский староста принуждал к исполнению работ и выплате «стана». Освободив попов от этих тягот, Ягайло освободил их и от уплаты побора «от всех попов в нашу казну» (ab omnibus poponibus ad thezaurum nostrum)[66]. Употребление такой формулы позволило исследователю сделать вывод, что взимавшийся в XVI в. с православных священников побор по одному золотому с храма, вероятно, появился во времена Ягайла[67]. По наблюдениям польского исследователя П. Домбковского, помимо этого побора с православных священников собирали натуральную дань, при получении наследства они должны были выплачивать старостам т. н. «уморки» (древнерусская «отумерщина»)[68].
Такого рода деятельность государственной власти касалась лишь православного клира, более широкий круг людей затрагивала практика взимания денег на содержание костела с живущего на территории прихода православного населения. М. С. Грушевский писал о подобной практике, ссылаясь главным образом на источники 2-й половины XV в.[69], но она началась, как выясняется, по крайней мере к концу XIV в. Так, в грамоте 1390 г., определявшей характер содержания приходского храма в Страхотине (Санокская земля) устанавливалось, что «annones seu missales» в пользу плебана должны уплачивать все жители Страхотина «и русские, и поляки» (sive Rutheni vel Poloni)[70]. Можно было бы утверждать, что в данном случае речь идет о «русских», принявших католичество, но такое толкование исключает грамота Холмского католического епископа Стефана (1403 г.), в которой определялось содержание приходского храма в Липе и уточнялось, что все держатели на немецком праве, неважно «русский или христианин» (sive Ruthenus vel Christianus)[71], должны оплачивать содержание плебана. С основанием новых приходов такая практика с разными модификациями стала распространяться на другие территории[72]. Своеобразную контрастную параллель к этим действиям находим в установлении Ягайлом в грамоте Холмскому епископству 1417 г. освобождения от налога тем жителям на территории владений кафедры, которые исповедуют католическую веру[73]. Таким образом, политика сознательного покровительства католическому меньшинству на «русских» землях Польского королевства выступает со всей отчетливостью.
В сложившейся ситуации наносился ущерб православным крестьянам на территории отдельных имений, но имели место и действия, затрагивавшие интересы гораздо более влиятельных и лучше организованных общественных групп. Прежде всего в связи с политикой по отношению к городам и в Польском королевстве, и в Великом княжестве Литовском. К первым десятилетиям XV в. относится выдача десятков документов, предоставлявших различным городским общинам самоуправление на немецком (магдебургском) праве. В значительной части этих актов указывалось, что такое самоуправление предоставлялось лишь католикам, т. е. «христианам», как сказано в некоторых текстах, немцам и полякам, и не распространялось на «русских» и других «схизматиков». М. С. Грушевский видел в таком подходе к правам этнического населения стремление привлечь на территорию страны больше иностранных колонистов-католиков[74]. Т. М. Трайдос пришел к заключению, что, предоставляя городские права только католикам, власти пытались побудить православных горожан к переходу в католицизм[75]. Вывод этот встретил возражения А. Янечека, посвятившего разбору соответствующих документов специальную работу[76]. Он обратил внимание на привилеи, выданные Витовтом в 1408 г. городским общинам Бреста и Каунаса[77], в которых пояснялось, что литовцы и русские даже в случае принятия католической веры (neophiti et baptizati) не должны становиться членами городской общины. Эти свои наблюдения А. Янечек сопоставил с практикой времени введения самоуправления на немецком праве в Польше XIII в., когда привилегии предоставлялись лишь иностранным колонистам, но не местному населению (exceptus Polonicis). В такой политике польских князей XIII в. исследователи справедливо видели их стремление сохранить традиционные нормы зависимости местного населения. Аналогичные стремления исследователь склонен приписывать Ягайлу, Витовту и их советникам.
Следует согласиться с А. Янечеком, что у нас нет оснований считать, что литовская и польская власти стремились, ставя католиков в привилегированное положение, побудить «схизматиков» к смене конфессии, однако трудно принять вывод исследователя, что эта политика определялась традиционными мотивами, характерными для политики польских князей XIII в. Такие соображения могли касаться Великого княжества Литовского (а именно его территории упомянуты в документах, на которые обратил внимание А. Янечек), где действительно имели место лишь первые, еще очень немногочисленные пожалования самоуправления на немецком праве, но не для Польского королевства, где это давно уже стало общей нормой организации городской жизни. К этому следует добавить, что, как уже отметил М. С. Грушевский, первые пожалования самоуправления на немецком праве на территории Галичины не содержали подобных ограничений: в грамоте Болеслава—Юрия 1339 г., предоставлявшей такое самоуправление общине города Санока, среди жителей, на которых распространялось действие документа, были прямо указаны «Rutheni». В грамоте Казимира Великого 1356 г., предоставлявшей самоуправление немецко-польской городской общине Львова, отмечалось, что и другие «нации», живущие в городе (армяне, евреи, «сарацины», «русские»), могут получить самоуправление на магдебургском праве, если они этого пожелают[78]. Таким образом, политика первых десятилетий XV в. была явным отступлением от ранее проводившегося курса.