О широком объеме прав феодалов на десятины, поступавшие с их владений в пользу Церкви, говорит одна из статей соглашения 1227 г. между силезским князем Генрихом и Вроцлавским епископом Вавжинцем: в этой статье устанавливалось, что рыцари, приобретшие новые владения, должны были уплачивать с них десятины тем церковным учреждениям, которым они с этих владений уплачивались ранее. При этом отмечалось, что десятина должна уплачиваться «iure militali», т. е. по особым нормам, установленным для владений рыцарей. Впрочем, и это ограничение касалось только владений, приобретенных рыцарями после созыва Латеранского Собора 1215 г.[114] В своих более старых владениях рыцари, очевидно, продолжали пользоваться в этом отношении полной свободой.
Есть основания полагать также, что на барскую запашку, обрабатывавшуюся дворовой челядью, обязанность вносить десятину в пользу Церкви первоначально не распространялась[115]. В решениях Серадзского синода 1233 г., установившего, что все люди, «cuiscunque sint conditionis» (какого бы то ни было положения), должны уплачивать десятину, специально подчеркивалось, что ее должны вносить даже «aratores milites» (пахари воинов)[116]. Термином «aratores» (славянское соответствие «ратаи») в польских источниках XIII в. обозначались люди, обрабатывавшие чужую землю[117].
Освобождались от уплаты десятины или вносили ее на льготных условиях те группы населения и с тех видов земель, которые получали льготы при уплате государственных налогов. Все это придает десятине, взимаемой в пользу Церкви, черты нового налога, вмененного населению государственной властью (на этот раз не в свою пользу). Такая эволюция форм материального обеспечения Церкви говорит о растущем подчинении населения сельских и городских общин власти государства и об укреплении позиций Церкви, сумевшей занять стабильное, признанное обществом место в его социальной структуре. В источниках картина установления и распределения десятины отразила растущую социальную и экономическую самостоятельность сословия феодалов-землевладельцев, формировавшегося на основе слоя «milites» раннефеодальной эпохи. Отношения в этой сфере отличались нестабильностью; права Церкви на получение десятины были отнюдь не бесспорными и во многом зависели от доброй воли и государя, и землевладельцев. Лишь во 2-й половине XIII в. Церковь повсеместно начинает взимать в свою пользу десятину, обычную для католической Европы.
Можно ли говорить о подобной эволюции церковной десятины в Древней Руси? Как уже отмечалось выше, в архетипе «Устава Владимира» не содержалось каких-либо упоминаний о княжеской десятине от даней и, наоборот, говорилось, что великий князь дал Церкви «из домов на всякое лето десятое всякого стада и всякого жита»[118]. При сопоставлении этого памятника с приводившейся выше преамбулой к грамоте Святослава Ольговича становится ясно, что, согласно грамоте Святослава, Церковь могла претендовать на долю доходов, поступавших на «княжь двор», а вовсе не из «домов», а среди этих поступлений не выделялись зерно и скот. Ничего не говорится об обязанности населения давать Церкви зерно и скот и в уставной грамоте Смоленской епископии. Таким образом получается, что дань зерном и скотом, которую давал Церкви Ярополк Изяславич в конце XI в., была данью с его личных владений, а позднее, после отмены княжеской десятины от даней, обязанность вносить такую десятину Церкви от своего хозяйства княжеской властью была распространена на все население. Тем самым в Древней Руси произошла такая же смена характера десятины, как и у западных славян. Сходство ситуации проявлялось, по-видимому, и в том, что распоряжались этой десятиной и на Руси светские лица. Так заставляют думать формулировки т. н. «поучения духовника исповедающимся» (в списке XIII в.), составитель которого призывал своих духовных детей «десятину же от всего имения своего, лоучьшее отъем, дажь Богови, совокупив же ю, държи оу собе, да от того даеши сироте и въдовици, и страньным, и попом, и черньцем, и убогим»[119].
Сведения о такой десятине, назначавшейся храму (или монастырю) феодалом из продуктов своего хозяйства, особенно многочисленны в источниках, относящихся к территории Великого княжества Литовского во 2-й половине XV — начале XVI в.[120]
Наиболее раннее свидетельство о назначении десятины такого рода, имеется в записи, судя по всему, 1401 г., на т. н. Друцком Евангелии. Оно, как и можно было ожидать, исходило от князя, хотя и утратившего политическую самостоятельность. Князь Василий Михайлович, построивший церковь Пресв. Богородицы в Друцке, пожаловал ей среди прочего «ис своего села из Видиничь десятину ис жита»[121]. Ряд подобных записей встречаются и в актах 60-х гг. XV в., однако представление о характере такой десятины позволяют составить документы 80-х гг. XV в. Так, в 1485/86 г. луцкий староста Олизар Кирдеевич пожаловал церкви Спаса «в Красном» десятину «из своего двора» «и с озимы, и с ярины, и с жита, и с овса, и с ячменя и с ярых пшениц, и с горохов»[122]. Позднее другой волынский феодал, владимирский староста князь Михаил Константинович Пинский, пожаловал «из своего дворца» десятину не только от «озимы пшеницы и ржи и от всее ярины», но также «от животины и от гусей, и от кур и от всего приплодка десятое»[123]. В 1491 г. князь И. С. Кобринский дал монастырю Спаса в Кобрине «десятую мерку со млына... а с пашни Кобрынское з жита и со всих ярин десятую копу»[124]. В 1504 г. князь Федор Иванович Ярославич пожаловал церкви Иоакима и Анны на своем дворе десятину с нового двора, «з жита и с каждого ярива»[125]. Примеры можно продолжить.
Общая черта всех этих пожалований состоит в том, что доля продуктов (чаще всего зерновых) выделялась храму (или монастырю) «из двора» или «с пашни». Характер таких дарений позволяют точнее представить документы 20–50-х гг. XVI в. о пожалованиях десятины ряду монастырей и церквей видного православного феодала Великого княжества Литовского Ивана Андреевича Солтана[126]. Из письма митрополита Иосифа Ивану Андреевичу 1530 г.[127] выясняется, что ранее Солтан назначил десятину церкви Воскресения в Троках «з двора своего с Попортей», но в связи со строительством храма в Попортах десятина была передана ему, а церкви Воскресения Солтан обещал назначить десятину с другого двора. По-видимому, такой способ материального обеспечения храма был в то время своего рода общей нормой.
Другая особенность документов Солтана позволяет раскрыть содержание общих указаний о пожаловании десятины с того или иного «двора». В актах, исходивших от Солтана, неоднократно повторялась формула о выделении десятины: «с того дворца моего с пашни дворное»[128]. Таким образом, храму выделялись десятина от продуктов, выращенных на господской запашке. Очевидно, об этом виде десятины имелись указания в предшествующих актах о выделении десятины «с двора» или «с пашни».
Такой порядок материального обеспечения храма не полностью совпадает с тем, что предлагается в архетипе «Устава Владимира». В этих документах ни разу не упоминается десятина от «скота», поэтому, учитывая, что к середине XIII в. в соседней Польше главной формой материального обеспечения храмов стала десятина зерном, выделявшаяся феодалом именно с земли, «обработанной его быками», можно было бы объяснить это католическим влиянием. Правда, и в этом случае следовало бы признать, что набор агрикультур, подлежавших обложению, был разным даже во владениях одного и того же феодала (так, уже упоминавшийся Иван Андреевич Солтан с одного из своих дворов дал десятину «от жита, от ячменю и от гречихи», а в другом «з жита и з ярина»), а подчас выделялась и десятина с объектов, не имевших ничего общего с урожаем зерновых. Жидичинскому монастырю на Волыни поступала с имения князя Б. Корецкого десятина «с поль, с сеножатей и огородов»[129]. Эти различия между отдельными дарениями явно объясняются волей феодала, самостоятельно устанавливавшего размер десятины, лишь ориентируясь на некую общую норму, и в этом нельзя не видеть определенную параллель порядкам, существовавшим в Польше и Чехии до установления классической католической десятины[130].
Немногочисленные следы таких отношений обнаруживаются и в источниках, относящихся к Северо-Восточной Руси. Первой здесь может быть названа грамота Василия Дмитриевича его «посельскому» в Юрьеве с предписанием давать Успенскому монастырю нa Воинове «ис Красново села... из моего жита, изо ржи, изо пшеницы из овса... десятое... на всяк год»[131]. Упоминание «посельского» и «моего» жита говорит о том, что речь идет о десятине, выделявшейся из продукции, произведенной в личном княжеском хозяйстве. В данной грамоте Фотия 1420 г. на село Славитинское Переяславскому Горицкому монастырю также упоминается «десятое», которое поступало с этого села «святому Юрью» и «святому Петру митрополиту» в виде определенного количества кадей ржи[132]. Грамота знатного тверского феодала Ф. Б. Бороздина, по которой в 1547/48 г. он передал монастырю село Козмодемьянское, где находилась родовая церковь его семьи, подтверждает тот факт, что такие отношения существовали в Северо-Восточной Руси достаточно долго. Диакону этой церкви была выделена десятина «из маей, ис Феодоровы пашни, изо ржи да из овса десятой сноп»[133].
Таким образом, ретроспективный анализ источников подтверждает предложенное выше толкование пассажа о десятине от «домов» в «Уставе Владимира». По-видимому, действительно, на рубеже XII–XIII вв. произошли серьезные изменения в характере церковной десятины. Теперь обеспечение материального содержания храмов и других церковных учреждений легло не только на государство, но и на широкий круг лиц — основателей храмов, которые выделяли и для них десятину из продукции собственных хозяйств. Источники указывают на некоторых из этих лиц — это крупные феодалы, у которых появились собственные владения, где они строили свои храмы. Предписания «Устава Владимира», вероятно, имели в виду прежде всего подчиненное княжеской власти население, а феодалы могли достаточно свободно устанавливать десятину, лишь ориентируясь на закрепленный в «Уставе Владимира» образец. В этом смысле перемены, происходившие на Руси, были типологически сходны с переменами, происходившими в Польше и Чехии. Они явились важным показателем того, что не только складывание раннефеодальной модели общественного устройства, но и начало его распада, и переход к следующему этапу развития происходили во многом одинаково.