У этих правителей имелись основания быть довольными положением дел. Правда, заключить локальную унию не удалось, но утверждения польских и литовских дипломатов о стараниях их правителей добиться унии католической и православной Церквей получили весомое и наглядное подтверждение. Митрополит Григорий Цамблак как опытный дипломат не зря подчеркивал в речи перед папой заботу Ягайла и Витовта о распространении христианской религии в их владениях, отмечал, что благодаря их стараниям подвластные им народы захотели соединиться с Римской Церковью[77]. С этого момента в сознании высших иерархов католической Церкви утвердилось представление, что уния православной и католической Церквей будет осуществляться при активном участии правителей Польши и Литвы. Это повышало их международный престиж и дезавуировало обвинения Ордена. Тем самым, хотя в деле осуществления церковной унии конкретного прогресса не было достигнуто, поездка митрополита Григория на Собор была несомненным успехом польско-литовской политики. Мог быть доволен положением и митрополит Григорий. Пойдя навстречу пожеланиям своих правителей, он вместе с тем ни в чем существенно не отступил от общего взгляда православной Церкви на проблему церковной унии.
Помимо официальной встречи Григория с папой имели место разнообразные контакты между свитой митрополита и духовными и светскими лицами — участниками Собора. Рассмотрение источников позволяет получить материал о настроениях лиц, сопровождавших митрополита, об их реакции на те разговоры об унии, что они слышали в Констанце.
Интересное свидетельство на этот счет сохранилось в одном из донесений Петра де Пулки[78]. По его словам, спутники митрополита Григория говорили, что если византийский император и далее будет облагать клир несправедливыми поборами, то они готовы противостоять ему в соответствии с предложениями папы и Собора. Нетрудно увидеть в этом сообщении отголоски того возмущения вмешательством императора в церковные дела, которое выражено в послании западнорусских епископов. Очевидно, несмотря на состоявшееся примирение, недовольство церковной политикой Византии продолжало сохраняться среди западнорусского духовенства.
Два других свидетельства касаются уже самого обсуждения вопросов, связанных с унией. Так, Рихенталь, ссылаясь на то, о чем говорят люди, написал, что если бы Собор разрешил русским «некоторые вещи», то они, вероятно, выразили бы готовность подчиниться Римской Церкви[79]. Хотя о каких «вещах» идет речь не совсем ясно, очевидно, что некоторые из спутников Киевского митрополита говорили о желании сохранить при соединении Церквей часть прежних порядков, но не встретили понимания. Интересную параллель к этому сообщению Рихенталя дает рассказ хроники Иоанна Посильге, где были записаны разговоры о поездке митрополита Григория Цамблака, циркулировавшие в кругах Тевтонского ордена[80]. Здесь говорится, что, когда русских священников спросили, зачем они приехали на Собор, они сказали, что их прислал сюда Витовт, но они не хотят подчиняться Римской Церкви и желают жить, как раньше. Польские исследователи склонны видеть в этом рассказе тенденциозный вымысел противников польского короля и литовского великого князя, желавших их скомпрометировать[81]. Ясно, что никаких официальных заявлений такого рода Киевский митрополит не делал и не мог делать, но в его свите вполне могли быть люди, не скрывавшие, что они прибыли в Констанц по приказу великого князя, но вовсе не сочувствуют его планам церковной унии.
В этом убеждает и сопоставление данного свидетельства с рассказом о поездке Григория Цамблака в Констанц Новгородской IV и Софийской I летописей под 1417 г.[82] Есть основания отнести этот рассказ к новгородской летописной традиции, где в отличие от московской существует и ряд других записей о Киевском митрополите. По-видимому, это запись того, что рассказывали новгородцам о поездке митрополита мещане из соседних белорусских городов. Для характеристики отношения православного населения к этому событию рассказ представляет первостепенный интерес. Он содержит якобы вопрос Григория Цамблака, обращенный к Витовту, почему тот «в вере Ляцкой, а не во правой вере крестьянской». В ответ Витовт предложил ему ехать в Рим, чтобы спорить о вере с папой и его «мудрецами». Если Цамблак выиграет этот спор, то Витовт и другие католики примут православие, если проиграет, то,— цитирует летопись слова Витовта,— «имам вся люди своя земля [привести?] в свою вероу немецкоую». Очевидно, что рассказ возник в среде, где вовсе не собирались отказываться от православной веры (характерно, что православные последовательно называются «христианами», а их вера «христианской») и относились с симпатией к своему митрополиту, считая его защитником этой веры. Вместе с тем очевидно настороженное отношение к великому князю, которого считают способным принуждать православных к принятию «своей» веры. В этом смысле можно сказать, что поездка Цамблака имела и результат, на который в Вильно и Кракове не рассчитывали. Путешествие митрополита на встречу с папой, предпринятое по настоянию великого князя, вызвало среди православных подозрительность по отношению к религиозной политике иноверной власти.
По свидетельству Рихенталя, «все духовные и светские господа из королевства Польши, Литвы и Руси» покинули Констанц уже после закрытия Собора, состоявшегося 23 апреля 1418 г.[83] Под 1418 г. Новгородская IV летопись отметила, что «митрополит Григореи Витовтов приеха в Литву, быв в римськом граде в Костянтине»[84], а под следующим годом в том же своде помещена запись о том, что «тои зимы оумре Григореи митрополит литовськии на Киеве»[85]. Извещая позднее Мартина V о смерти Григория «Македонца», Ягайло выражал свою скорбь по поводу того, что умер человек, желавший унии, с помощью которого ее легко было бы осуществить[86]. Была ли скорбь Ягайла искренней, или смерть Цамблака давала королю удобное объяснение, почему Западнорусская Церковь не соединилась с Римом, сказать сейчас невозможно.
Вскоре после смерти Григория Цамблака была восстановлена общерусская митрополия и управление западнорусскими епархиями снова перешло к Фотию[87]. К сожалению, мы не знаем, как Витовт и западнорусские епископы мотивировали изменение своей позиции. Возможно, возвращение Фотия на митрополичий трон в случае смерти Цамблака было одним из условий соглашения, по которому в Константинополе признали «литовского» митрополита. Однако и после этого события не прекратилось участие правителей Польши и Литвы и «русской» православной иерархии в переговорах об унии. Когда после Констанцского Собора стал обсуждаться вопрос о созыве Собора для соединения Церквей в Константинополе, ко двору Сигизмунда Люксембургского для переговоров в начале 1420 г. направился императорский посол Мануил Филантропон[88]. Он, однако, не ограничился посещением венгерского двора, а поехал далее на восток. Когда 1 июня 1420 г. митрополит Фотий направился в Великое княжество Литовское и состоялась его встреча с Витовтом в Новогрудке, на ней присутствовал «посол царев Филантропонь Гречинь»[89]. Очевидно, в Новогрудке летом 1420 г. имели место переговоры с участием императорского посла, Витовта и Фотия. В счетах двора Ягайла за 1420 г. сохранились записи о выдаче кормов «грекам», находившимся в Прошовицах, а затем в польской столице Кракове с 22 по 26 августа 1420 г.[90] Вероятно, Ягайло как король Польши и «верховный князь» Литвы официально одобрил принятые в Новогрудке решения. Императорский посол увез с собой грамоту польского короля, адресованную Мануилу II[91]. Хваля императора за его желание «вернуть» (reducere) свой народ к соединению с Римской Церковью (о чем ему стало известно от посла), Ягайло призывал его и далее продолжать усилия в этом направлении. Король выражал надежду, что с установлением унии возрастет готовность христиан (католиков) защищать Византийскую империю от турок. Он также обещал поддержать деятельность Мануила II, направленную на достижение церковного единства, перед папским престолом и христианскими государями.
Поездка императорского посла в Восточную Европу свидетельствует о том, что после Констанцского Собора не только для католического мира, но и для Византии стало ясным, что в заключении унии должны принять участие правители Польши и Литвы. Зная о целях императорских посольств 1419–1420 гг., можно высказать и некоторые предположения о предмете обсуждения на встрече в Новогрудке. Поскольку именно в это время поднимался вопрос о созыве Собора в Константинополе, то лица, заинтересованные в его представительности, должны были добиваться участия в нем православных епископов с территорий Восточной Европы. Так, митрополит Фотий и его свита оказались вовлеченными в переговоры об унии православной и католической Церквей.
Хотя Ягайло обещал Мануилу II дипломатическую поддержку, мы ничего не знаем о каких-либо шагах, предпринятых им с этой целью. По неизвестным для нас причинам на этом участие правителей Польши и Литвы в переговорах об унии Церквей прекратилось. Переговоры об унии возобновились лишь в 30-х гг. XV в. в других исторических условиях.
Главным участником событий с православной стороны оказался митрополит Герасим. В 1415 г. он сослужил при поставлении Цамблака как епископ Владимирский, а к 1428 г. «волею и хотением» Витовта был переведен на Смоленскую кафедру. Весной—летом 1428 г. епископ побывал в Константинополе[92] и, вероятно, приобрел там полезные связи. Возможно, поэтому преемник Витовта, новый великий князь литовский Свидригайло, после кончины 2 июня 1431 г. митрополита Фотия отправил Герасима на поставление в Царьград[93]. Поездка закончилась успешно, и в 1432/33 г. «Герасимь митрополить выиде из Царяграда»[94].