Не все члены делегации, однако, подпали под влияние аргументов митрополита Исидора. К числу таких людей принадлежал суздальский священник Симеон. Написанная им «Повесть» о Флорентийском Соборе является единственным источником, который в известной мере позволяет судить о том, каким образом русские участники Собора пытались составить представление о происходивших событиях и влияние каких факторов определяло их отношение к Собору.
Использование «Повести» Симеона для выяснения этих вопросов существенно облегчается наличием специальных источниковедческих исследований памятника. Прежде всего следует отметить работы Й. Крайцара, тщательно сопоставившего сообщения Симеона со свидетельствами греческих и латинских источников о Соборе[68], и недавно появившуюся работу Е. М. Ломизе, который, повторно сравнив источники, внес ряд существенных поправок в выводы и наблюдения Й. Крайцара[69]. «Повесть» Симеона, в которой бесспорно использованы дневниковые записи автора, сделанные по следам событий (только этим можно объяснить наличие в тексте многих точных дат), представляет собой литературное произведение, написанное на достаточно далеком временном удалении от событий. В ряде моментов оно приближается к агиографическим памятникам, превращаясь местами в своеобразное «житие» главного героя повествования — Марка Эфесского. Отсюда наличие в тексте рассказов о сбывшихся пророчествах святого и других. Однако повествование, основанное на дневниковых записях, отсутствие у автора дополнительной, полученной задним числом информации, которая могла бы влиять на его представления о событиях, дают материал для исследования, как, под воздействием каких факторов формировались представления Симеона о происходившем на Соборе.
Е. М. Ломизе показал, что Симеону греческий язык был знаком не настолько, чтобы следить за сложными дискуссиями по догматическим вопросам, которых он не понимал, не имея богословского образования. Поэтому информацию о происходившем ему легче было узнавать из разговоров со знакомыми греками; Симеона, конечно, могли заинтересовать только сюжеты, которые ему хотя бы отчасти были понятны[70].
Из содержания «Повести» видно, что отрицательное отношение Симеона к Собору определилось уже на первых заседаниях, которые он мог непосредственно наблюдать. Его внимание привлекало то, что говорил Марк Эфесский (об этом свидетельствует разговор с неким «митрополитом» Дорофеем)[71]. Особенности поведения Симеона станут понятны, если учесть, что обсуждалось на этих заседаниях. Предметом обсуждения был вопрос, имела ли право Римская Церковь по своей инициативе вносить дополнения в Символ веры (имелось в виду «filioque»). Как главный оратор с греческой стороны выступал Марк Эфесский, который не только резко порицал подобную практику, но и видел в ней источник схизмы. Марк Эфесский ссылался на 7-е правило III Вселенского Собора, запретившее вносить дополнения или изменения в Символ веры. Латинские ораторы настаивали на том, что нельзя лишать Римскую Церковь принадлежащей ей власти «по Божественному праву»[72].
Очевидно, истинным предметом спора были притязания папства и Римской Церкви на особое, исключительное место в христианском мире, на что Симеону вполне могли указать греки. Подобный сюжет вполне мог вызвать интерес Симеона, и он вложил в уста Марка Эфесского утверждение, что Вселенские Соборы постановили, что к их решениям «ни приложити, ни уложити ничего же, и аще кто приложит или уложит, анафема да будет»[73]. Использовав такой литературный прием, Симеон, конечно, исказил реальные факты, но отношение православной среды к притязаниям папства (вполне реальным, как показали итоги Флорентийского Собора) он выразил верно, хотя и в несколько нарочитой форме. Самому Симеону можно приписать сделанный на этой основе вывод, изложенный в виде обращения Марка Эфесского к папе: «Седми святых собор отрекаешися, а патриархов собе братьею не зовеши»[74]. Рассказами о попытках папы подкупить императора и греческое духовенство он объяснял в «Повести» раскол в рядах греческой делегации («нецыи же от греков, усладишас злата ради и чсти начаша к папе часто приходити и, что слышаша от греков, и то поведаша папе»)[75]. Такое объяснение не отвечало реальным фактам, но, как убедительно показал Е. М. Ломизе, отражало точку зрения, сложившуюся в самой греческой среде[76].
Наконец, как представляется, отрицательное отношение Симеона к итогам работы Собора определилось, когда он стал свидетелем торжественного провозглашения акта унии и литургии, совершавшейся по латинскому обряду и сопровождавшейся коленопреклонением («приклякнуша») императора, его брата, греческих вельмож и иерархов перед папой «по фрязскому праву»[77].
Конечно, такие наблюдения дали Симеону новые доказательства того, что речь идет не о соединении Церквей, а о подчинении православной Церкви папе[78].
Симеон, по его словам, в тот момент ушел со своего места, чтобы избегнуть обряда коленопреклонения перед папой[79]. Иначе он повел себя на обратном пути в Венеции, открыто воспротивившись приказаниям митрополита Исидора «приклякать» при посещении латинских храмов[80]. Именно в это время Симеон окончательно пришел к убеждению, что все происходившее — «неправда и великая ересь», и принял решение оставить своего митрополита. Из наблюдений Е. М. Ломизе[81] очевидно, что принятию такого решения способствовали контакты Симеона с группой греческих иерархов, противников унии (Григорий Иверский и Исайя Ставропольский уклонились от подписания декрета об унии, а Софроний Анхиальский раскаивался в содеянном), и с Марком Эфесским, у которого он получил благословение незадолго до своего бегства[82]. Эти контакты имели место в условиях, когда в среде греческих духовных лиц, ожидавших в Венеции выезда в Константинополь, нарастало недовольство принятыми во Флоренции решениями: греческие священники, совершая службу в местных храмах, демонстративно пользовались собственными антиминсами, читали Символ веры без «filioque», не поминали на службе имя папы[83].
В недовольных решениями Собора греках Симеон нашел поддержку, которой ему так недоставало в кругу соотечественников. Е. М. Ломизе справедливо отметил, что в русской свите митрополита Исидора Симеон был, конечно, не единственным, кто знал греческий язык[84]. Об этом говорит и существование выполненного сразу по окончании работ Собора славянского перевода декрета унии[85]. Имелся и славянский перевод окружного послания, отправленного Исидором на обратном пути из Буды[86]. Кроме Симеона и другие члены делегации могли бы вступить в контакт с греческими противниками унии, но в «Повести» Симеон не упоминает о русских единомышленниках. Напротив, говоря о том, как папа убеждал участников Собора переехать во Флоренцию, обещая при этом выплатить большие деньги, Симеон отметил: «...и всем греком возрадовавшимся и нам, Руси, веселящимся»[87]. Следовательно, по признанию Симеона, его соотечественники не понимали смысла действий папы. Лишь при описании торжественного провозглашения акта унии Симеон употребляет выражения, позволяющие предположить, что у него появились единомышленники: «Нам же, то видевше, плачющимся, но токмо глаголющим: «Господи, согрешихом»»[88]. В этом месте, однако, его свидетельство расходится с сообщениями другого очевидца — неизвестного слуги суздальского епископа. Автор, в «Хожении» описывавший различные «чудеса заморских стран» и мало интересовавшийся тем, что происходило на Соборе, сделал исключение для описания торжественного провозглашения унии, закончив его такими словами: «И по том начаша пети вес собор латинскый и вес народ, и начаша радоватис, зане бяше прощение приали от грек»[89]. Никакого враждебного отношения к унии здесь нет[90], и не исключено, что в этих высказываниях отражена первоначальная реакция на событие его патрона — суздальского епископа. Если даже некоторые из русских людей плакали вместе с Симеоном, то из последующего изложения не видно, чтобы кто-либо из них оказал ему поддержку, когда в Венеции он подвергся преследованиям со стороны митрополита Исидора. Правда, одного единомышленника Симеон указывает: это тверской посол Фома[91], вместе с которым они бежали из Венеции 9 декабря 1439 г.[92] Но то, что нам известно о Фоме, вызывает сомнения в точности свидетельства Симеона.
Тверской посол не только присутствовал на торжественном провозглашении акта унии, но и участвовал в обряде целования рук папы[93]. Из папской казны епископу Авраамию и послу Фоме были выплачены средства в возмещение расходов за пребывание во Флоренции и на дорогу в Венецию[94]. По-видимому, тогда же Фома получил от папы проезжую грамоту для себя «с товарыщи и со служебники его, число с десятми и с рухлядми их всякими»[95]. Таким образом, никакой необходимости «бежать» у Фомы не было. Сведения о Соборе, доставленные Фомой в Тверь[96], также не позволяют характеризовать его как противника унии. Очевидно, Симеон как-то сумел воспользоваться отъездом тверского посла, чтобы покинуть митрополита и его свиту, но считать Симеона и Фому единомышленниками нет оснований.
Решение противостоять постановлениям Собора, принятым при участии высших церковных властей православного и латинского мира, было со стороны суздальского священника мужественным поступком. Анализ написанной им «Повести» показывает, что он решился на это, найдя понимание и поддержку среди греческих противников унии. Информация, с которой Симеон отправился на Русь, резко противоречила официальной версии о единодушном и добровольном соединении Церквей, с которой направлялся на Русь глава Киевской митрополии Исидор. И это не могло не оказать влияния на последующее развитие событий.
[1] РИБ. Т. 6. № 62. Стб. 529.
[2] Я. С. Лурье (Две истории Руси XV в.: Ранние и поздние независимые и официальные летописи об образовании Московского государства. СПб., 1994. С. 104) усомнился, что подобная поездка действительно состоялась, поскольку о ней ничего не сообщает московское летописание. Следует, однако, учитывать, что в этом летописании не шла речь и о поездке в Константинополь митрополита Герасима и вообще о его пребывании на митрополичьей кафедре. Очевидно, что московское летописание старалось обойти молчанием факты, неприятные для престижа великого князя, к их числу, несомненно, относилась поездка епископа Ионы.
[3] Об этих переговорах см.: Мейендорф И. Ф. Флорентийский Собор // Византийский временник. Т. 52. С. 86–89.
[4] Gill J. Le concile de Florence. P. 43–45; Ђурић И. Сумрак Византиjе: Време Joвaнa VIII Палеолога: 1392–1448. Београд, 1984. С. 292–293.
[5] Ђурић И. Сумрак Византиjе... С. 306–307.
[6] Gill J. Le concile de Florence. P. 56; Ђурић И. Сумрак Византиjе... С. 309–310.
[7] Mercati G. Scritti d’Isidoro il cardinale Ruteno. Roma, 1926. P. 12, 102.
[8] Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. М., 1900. Т. 2. 1-я пол. С. 423.
[9] Ђурић И. Сумрак Византиjе... С. 314.
[10] Gill J. Le concile de Florence. P. 61.
[11] Ibid. Р. 66.
[12] Ђурић И. Сумрак Византиjе... С. 317–318.
[13] Там же. С. 318.
[14] Gill J. Le concile de Florence. P. 75.
[15] Ђурић И. Сумрак Византиjе... С. 314.
[16] Иван Стойкович уже в феврале 1437 г. (за несколько месяцев до прибытия Исидора в Москву) сообщал в Базель, что на Соборе будут присутствовать послы из Руси и «Большой» и «Малой» Валахий (Lewicki A. Unia florencka w Polsce // Rozprawy Polskiej Akademii Umiejкtnosci. Wydzial hist.-filizoficzny. Krakуw, 1899. T. 38. S. 217).
[17] Голубинский Е. Е. История РЦ. Т. 2. 1-я пол. С. 427–428.
[18] По плану созыва Вселенского Собора в Константинополе предполагалось, что на его организацию будет получено от Сербской Церкви 20 тыс. перперов, от Грузинской — 20–30 тыс., от Русской — 100 тыс. (Ђурић И. Сумрак Византиjе... С. 308).
[19] ПСРЛ. 1959. Т. 26. С. 192.
[20] Acta slavica concilii Florentini: narrationes et documenta / Ed. J. Krajcar. Roma, 1976. P. 12 (далее: AS).
[21] Попов А. Историко-литературный обзор. С. 362; ПСРЛ. Т. 25. С. 253.
[22] Голубинский Е. Е. История РЦ. Т. 2. 1-я пол. С. 429 и сл.
[23] Мейендорф И. Ф. Флорентийский Собор // Византийский временник. Т. 52. С. 91.
[24] По свидетельству участника путешествия священника Симеона (AS. P. 54), в сви-те митрополита было 100 человек, в проезжей грамоте магистра Тевтонского ордена от 1 января 1438 г. говорится о 200 человек (Karge P. Die Reise der russische Konzilsgesandten durch die Ordenslande: 1438, Januar—Mai. Beilage II // Altpreussische Monatsschrift. NF. 1895. N 32).
[25] Зимин А. А. Витязь на распутье: Феодальная война в России XV в. М., 1991. С. 87.
[26] LEKUB. Riga, 1889. Т. 9. N 267. S. 159.
[27] Lewicki A. Unia florencka. S. 218.
[28] О путешествии Исидора через Прибалтику подробнее см.: Karge P. Die Reise. Beilage II. // Altpreussische Monatsschrift. NF. 1895. N 32.
[29] Базельскому Собору в марте он адресовал письмо с жалобами на Сигизмунда Кейстутовича (Halecki О. W drodze na sobor florencki // Oriens. 1939. Т. 7. P. 66–70), 6 апреля митрополит просил у магистра проезжую грамоту для посланца, который должен был известить Базельский Собор о его приезде (Karge P. Die Reise. Beilage IV. // Altpreussische Monatsschrift. NF. 1895. N 32).
[30] Halecki О. From Florence. P. 44.
[31] Ђурић И. Сумрак Византиjе... С. 321–323.
[32] AS. P. 53.
[33] Мейендорф И. Ф. Флорентийский Собор // Византийский временник. Т. 52. С. 91.
[34] Gill J. Le concile de Florence. P. 220.
[35] Ibid. P. 221.
[36] Ibid Р. 110, 219–220.
[37] Ђурић И. Сумрак Византиjе... С. 312–314, 327–328.
[38] Gill J. Le concile de Florence. P. 159–160.
[39] Ibid. P. 233.
[40] Ibid. P. 241–242.
[41] Ibid. P. 247–248. Эта уступка была затем зафиксирована в декрете унии — Epistolae pontificiae ad concilium florentinum spectantes / Ed. G. Hofmann. Roma, 1944. P. 2. N 76. P. 72.
[42] Gill J. Le concile de Florence. P. 249–250, 250–258.
[43] Epistolae pontificiae... P. 2. N 176. P. 72.
[44] О спорах в июне 1439 г. по поводу «формы» Евхаристии см.: Gill J. Le concile de Florence. P. 241–242, 250, 253–255, 258.
[45] Epistolae pontificiae... 1944. P. 2. N 176. P. 71–72.
[46] Gill J. Le concile de Florence. P. 261–266.
[47] Ibid. P. 270.
[48] AS. P. 33.
[49] O предложениях греков и спорах по этому поводу см.: Gill J. Le concile de Florence. P. 258, 261–262.
[50] Ibid. P. 267–268.
[51] Epistolae pontificiae... P. 2. N 212.
[52] AS. P. 55.
[53] Ibid. P. 23.
[54] Gill J. Le concile de Florence. P. 121, 146.
[55] Ibid. P. 160.
[56] Ibid. P. 214, 217–218, 227, 235.
[57] Ibid. P. 237.
[58] Ibid. P. 240.
[59] Ibid. P. 242, 247–248, 255, 257–258.
[60] Epistolae pontificiae... P. 2. N 176.
[61] Gill J. Le concile de Florence. P. 270.
[62] Epistolae pontificia... P. 2. N 233.
[63] Љevиenko I. Intellectual Repercussions of the Council of Florence // Idem. Ideology, Letters and Culture in the Byzantine World. London, 1982. Р. 19, 33.
[64] Epistolae pontificiae... P. 2. P. 79. Обращает на себя внимание, что подпись Авраамия стоит после подписей всех епископов и диаконов собора Св. Софии. Это позволяет отнестись с доверием к свидетельству Симеона, что за Авраамием специально посылали, чтобы получить его подпись (AS. P. 67).
[65] AS. P. 67.
[66] См. об этом в следующей главе.
[67] См. об этом свидетельства Симеона Суздальца (AS. P. 67) и анонимного автора «Хожения»(Ibid. Р. 31).
[68] Krajcar J. Simeon of Suzdal’s Account of the Council of Florence // Orientalia Christiana Periodica. Roma, 1979. T. 45; см. также его комментарий к изданию «Повести» Симеона в AS.
[69] Ломизе Е. М. К вопросу о восприятии Ферраро-Флорентийского Собора русской делегацией: (Анализ сведений Симеона Суздальского) // Славяне и их соседи. М., 1994. Вып. 6: Греческий и славянский мир в средние века и раннее новое время. Сб. статей к 70-летию акад. Г. Г. Литаврина.
[70] Там же. С. 146–148. Тем самым «Повесть» становится важным источником для изучения настроений той греческой среды, с которой Симеон находился в общении.
[71] AS. P. 57.
[72] Gill J. Le concile de Florence. P. 135–140.
[73] См. в его «Повести»: AS. P. 57.
[74] Ibid. P. 56.
[75] Ibid. P. 61–62.
[76] Ломизе Е. М. К вопросу о восприятии Ферраро-Флорентийского Собора... // Славяне и их соседи. Вып. 6. С. 145–146.
[77] AS. P. 66–67. Имеется в виду церемония целования рук и колен папы (Gill J. Le concile de Florence. P. 265).
[78] Предложение императора отметить заключение унии торжественной литургией и по греческому обряду не было принято латинской стороной (Ibid. P. 267).
[79] AS. P. 67.
[80] Ibid. P. 68.
[81] Ломизе Е. М. К вопросу о восприятии Ферраро-Флорентийского Собора... // Славяне и их соседи. Вып. 6. С. 147–148.
[82] AS. P. 51–52.
[83] Gill J. Le concile de Florence. P. 272.
[84] Ломизе Е. М. К вопросу о восприятии Ферраро-Флорентийского Собора... // Славяне и их соседи. Вып. 6. С. 148.
[85] О нем см.: Данти А. Древнерусский текст грамоты Флорентийского Собора 1439 г. Флоренция, 1971.
[86] AS. P. 140–142.
[87] Ibid. P. 62.
[88] Ibid. P. 67.
[89] Ibid. Р. 32.
[90] На это правильно указал Я. С. Лурье (Две истории. С. 106).
[91] В «Повести» он ошибочно назван послом Василия Темного (об этом см. там же. С. 106–107).
[92] AS. P. 68.
[93] Љevиenko I. Intellectual Repercussions. P. 19, 33.
[94] Halecki O. From Florence... P. 51.
[95] Карамзин Н. М. Примечания к Истории государства Российского. СПб., 1852. Т. 4–6. С. 211–212, № 295.
[96] См. о них в следующей главе.