В поисках ответа на поставленные выше вопросы, позвольте мне вернуться назад к теме, на мой взгляд, более привлекательной, чем философия «раннего» М.Хайдеггера – к разговору о чудаках.
Наверное, хорошо быть такими умными, как Эдмунд Гуссерль, Мартин Хайдеггер или даже Марсель Пруст, беспрестанно думающими мысли, а если ты «пуст» и без-умен как Форест Гамп, как быть тогда? Тогда тебе не надо думать мысль, потому как ты уже находишься в источнике любых мыслей. В лучшем случае Форест говорил: я не понимаю («Может быть, дело во мне, но в колледже было много непонятного»). Форест не думал мысли и вообще не занимался познанием, потому что он сразу и целиком оказывался там, где нужно – у самой сути дела. Как это ему удавалось? Очень «просто». Форест Гамп дословно делал все то, о чем его просили в настоящий момент («Эта игра [пинг-понг – Г.М.] очень проста: никогда не своди глаз с шарика»). Разумеется, самое важное здесь то, как он это делал. Мы часто исполняем чьи-то просьбы или даже – чего уж там говорить – приказы, но толку от этого почему-то бывает мало. Все дело в том, что Форест Гамп обладал удивительным свойством, которого, как правило, лишено большинство из нас – он был абсолютно, исчерпывающе доверчив не миру в целом, нет – там много непонятного, но конкретным людям: сначала, как и положено, маме («Она умела все объяснить так, чтобы мне было понятно»), потом возлюбленной («Беги, Форест, беги») еще позже другу («Эй, Форест, не хочешь заняться креветочным бизнесом? Я буду капитаном, ты – старшим помощником, все будем делить пополам»), а также некоторым другим людям, с которыми он в разное время оказывался рядом. Это доверие было настолько полным, что вопрос о том, что же представляешь собой ты, в чем твое призвание, как-то сам собой отпадал. В течение своей жизни Форест Гамп был лучшим игроком в американский футбол, затем чемпионом по настольному теннису. Он служил в армии, воевал, занимался креветочным бизнесом, просто постригал газоны («потому что нравилось»), но, за что бы Форест Гамп не брался, у него – полного идиота – все непременно получалось наилучшим образом. И при всем этом он был абсолютно «не у дел». Форест Гамп никогда не имел своего дела. Жизнь как бы протекала сквозь него – он ни к чему не стремился, ничего не искал – ни свободы, ни славы, ни денег. Все это само приходило к нему, абсолютно отрешенному. Он хотел одного – быть рядом с возлюбленной, которая, впрочем, хотела совсем другого. Форест Гамп был явно человеком «не от мира сего», и потому «бытие» его не есть только время. Все, что у него было, принадлежало не ему: немного его близким людям, а еще больше чему-то совсем другому…
Форест Гамп – не Эдмунд Гуссерль и не Мартин Хайдеггер. Форест Гамп вообще не был мыслителем, хорошим или плохим, но он реально делал то, к чему в мышлении своем призывал М.Хайдеггер – спонтанному действию из своего вот-бытия, из глубины своей фактичности[14]. Для этого Форест Гамп в жизни своей должен был совершить нечто немыслимое – навсегда расстаться с самим собой, любимым. Поэтому и переживания у него должны быть какие-то другие, бессубъектные.
А теперь давайте попробуем проделать небольшой мысленный эксперимент и представим себе нечто совершенно невозможное: среди нас в этой аудитории оказался Форест Гамп. Мы убедительно просим его: смотри, Форест, на этот листок обычной бумаги и расскажи нам о том, что ты видишь. Что бы он увидел и пережил? Я полагаю, все происходящее могло бы выглядеть примерно так: «Чистый лист бумаги белый шероховатая на ощупь тысячи и тысячи мелких ворсинок приходят в соприкосновение с поверхностью моих пальцев ощущение контакта с человеческой кожей высушенной на солнце пергамент старческой кожи почему-то люди бояться старости да и не белая она вовсе точнее не совсем белая множество мутно-серых почти прозрачных пятен точки наверное не совсем качественная выработка а вот здесь справа складки кто-то брал бумагу в руки правая рука крепкая вмятина с несколькими расходящимися в стороны изломанными линиями едва заметное пятно пот или жир загнутые совсем немного уголки бумаги наверное хранили не там где нужно или упаковка была плохая кто ее делал…» Первоначально все увиденное Форестом вполне «укладывается» в рамки гуссерлианской концепции интенциональности – сознание есть всегда сознание чего-то, оно предметно. Только восприятие предмета «по-форестгамповски» будет отличаться большей углубленностью и всеохватностью, чем наше обычное. Я даже не могу себе представить, чтобы увидел еще Форест Гамп, но не это сейчас для нас важно. Напомню: Форест Гамп привык дословно выполнять чьи-либо просьбы. И это – момент решающий. Спустя некоторое (и достаточно длительное) время Форест Гамп, углубившись в детальное созерцание листка бумаги, обрел бы новое переживание: он реально стал бы тем, что видит – листком белой писчей бумаги[15], когда проведенная карандашом или шариковой ручкой черта на бумаге громким эхом отзывается в твоем теле – это по тебе «пишут»; когда сжатая в чьих-то крепких руках бумага, отражается синяком на твоей руке и т.д. Не дай Бог, чтобы бумагу скомкали или – еще того пуще – порвали! Уверяю, каждый из вас наверняка знаком с такими переживаниями, которые на языке современной психологии называются «трансперсональными переживаниями»[16]. Разумеется, я немного сгущаю краски, но вспомните ситуации, когда вы, переживая за отсутствующих близких вам людей, определенно знаете: что-то не так, ему/ей плохо. И вы буквально рветесь (не без оснований) на помощь. Для нас здесь важно даже не это – мало ли у кого какие бывают переживания. Но обратите внимание: если мы признаем факт существования подобных переживаний, нам придется выйти за пределы гуссерлианской концепции интенциональности, оставляющей «за бортом» своего рассмотрения реальность. Э.Гуссерль утверждал: феноменологию интересует не реальность как таковая, а ее данность индивидуальному сознанию. Форест Гамп если и воспринимает листочек бумаги сознанием, то каким-то особым, расширенным и не своим сознанием – он сам есть этот листочек. Выход за границы гуссерлианского понимания сознания, во многом ориентированного целями исключительно познавательными, не означает выхода за пределы сознания вообще. Кто знает, может сама наша реальность есть лишь другой уровень, более сложный, все того же сознания…
Переживание Фореста Гампа уносит нас совсем в другое место – прочь от «жизненного мира», куда-то, где ты не просто познаешь истину, но и впрямь становишься ею. А это, простите, уже совсем другая реальность.
Еще одной – второй – важной чертой феноменологической установки является переживание подлинного мира как последней, предельной или даже абсолютной реальности. Вот так: или все или ничего. Феноменологии свойственна категоричность. Зачем отправляться в путешествие, если ты знаешь, что цель – истина – в конце концов, не будет достигнута? Насколько я могу судить, эта категоричность в высшей степени была характерна для чудака Э.Гуссерля – бескомпромиссного специалиста по фундаментам, если искавшего, то непременно последних оснований. Но эта бескомпромиссность мысли ослабевает уже у М.Хайдеггера. Причина сей немощи, на мой взгляд, кроется в слабости его личной позиции. Несмотря на все воззвания к открытости, мышлению М.Хайдеггера не хватало форестгамповской цельности, внешним выражением, отзвуком которой была безусловная, почти нечеловеческая доверчивость, подлинная открытость. В противном случае М.Хайдеггер должен был философствовать мыслью, захватившей все его существо, а не только мышление[17]. Ну что поделать, не был Мартин Хайдеггер чудаком!
Феноменология в замысле своем также не была лишена известного рода чудачества. Подумайте сами: много ли найдется сегодня людей, которые согласятся с утверждением, что основания нашей, то есть собственно человеческой, жизни имеют природу мысли? «Практика», «деятельность», «письмо», «бессознательное» – все, что угодно, но только не мысль. Это значит, кстати, что философия в феноменологической своей форме обращается к осмыслению реалий, которые объектами никогда быть не могут. Одна мысль может быть «прочитана» только с помощью другой мысли. Но мысль мысли рознь. Форест Гамп как будто не мыслит, но он явно действует из источника, который также есть мысль, но другая, объемлющая. Знание Фореста Гампа бессловесно, это чистое переживание. Оно не представляет сущность, а само есть сущность, то есть Форест Гамп, его Я и есть эта искомая сущность. Это знание посредством тождества, захватывающее нас целиком и развивающее.
* * *
Вот мы и подошли к последней на сегодня характеристике феноменологической установки, которую я бы хотел обсудить вместе с еще одним чудаком – Шанкарой, известным мыслителем, поэтом, проповедником и саньясином (монахом), признанным основателем адвайта-веданты (философии недвойственности), жившим в V111 веке н.э. в далекой Индии. Я обращаюсь к его творчеству только потому, что интересующая меня тема целостного и развивающего знания выражена у него по-восточному выпукло и бескомпромиссно.
Шанкара нередко воспринимается как один из ярких представителей «пути знания» – джняна-марга, ищущего духовного освобождения (мокши) исключительно с помощью средств осознания высшей реальности – а чем еще другим может заниматься философия?! Иными словами, мокша понимается в адвайта-веданте как специфическое состояние сознание, которое не достигается – оно всегда есть, но разъясняется, осознается[18]. Давайте разберемся с этим положением.