Иногда считается, что мандеизм оказал влияние на четвертое Евангелие. Но с этой точкой зрения нельзя согласиться. Сведения о мандеизме относятся к слишком позднему периоду, чтобы говорить о дохристианском культе, как это считает Р. Рейценштейн312. Поэтому влияние мандеизма на фон Евангелия надо исключить. Если и можно найти какие-то параллели, то скорее это влияние Четвертого Евангелия на образ мысли позднего мандеизма, а не наоборот. И К. Р. Бультман313, и Б. Бауэр314 ссылаются на мандеистские параллели, но очень мало исследователей разделяют данную точку зрения315.
Благодаря уникальному характеру Евангелия от Иоанна, его историчности уделяется больше внимания, чем историчности синоптиков. Когда мы говорили о его связи с синоптиками, мы приводили разные точки зрения на эту связь и показали, что некоторые гипотезы пытались доказать неисторический характер Евангелия. Проблемы историчности столь велики, что мы остановимся только на основных точках зрения, чтобы дать общее представление об этом вопросе316.
Еще в первой половине XIX века, после того, как Д. Ф. Штраус317 выступил с резкой критикой достоверности Евангелия от Иоанна, среди некоторых направлений и научных школ проявилась тенденция исключать это Евангелие из исследований исторического Иисуса318. Внимание было полностью сосредоточено на синоптических Евангелиях, и любые расхождения всегда выдвигались как аргумент против Евангелия от Иоанна. Все попытки гармонизации пресекались, и возможность, что Иоанн мог быть более точен, чем синоптики, даже не рассматривалась.
Мало кто станет отрицать, что Евангелие от Иоанна является прежде всего богословским сочинением. Представители направления "истории редакций" в исследовании синоптических Евангелий с акцентом на богословском интересе синоптиков приблизили в этом отношении синоптиков к Иоанну. Однако вопрос, в какой степени богословская цель Иоанна и синоптиков оказала влияние на историчность, вызывает большие споры. Если сразу же признать, что история включает в себя и толкование событий, которые она описывает, то тогда история и богословие не обязательно должны исключать друг друга. Иоанн старался сохранить последовательность исторических фактов. Он хотел показать догматическую цель того, что он описывает. Он описывает события не ради них самих, а чтобы привести читателей к вере. Он рассматривает свой материал в богословском свете. Его описание чудес как "знамений" является тому подтверждением319.
Может показаться, что нет никаких причин отрицать влияние богословия в четвертом Евангелии. Вопрос остается только относительно степени, до которой это Евангелие можно считать историческим. Какую оно имеет ценность как источник? Ответ на этот вопрос зависит от подходов разных научных школ к этой проблеме, которые в корне отличаются друг от друга. Теория Штрауса, согласно которой миф, а не история, был положен в основу Евангелий, теперь полностью отрицается. Но многие ученые рассматривают то, что считается историческим, как символическое, что фактически исключает историю. Так, по мнению П. Шмиделя320, шесть каменных водоносов в Кане символизируют шесть дней недели (Закон), которые являются приготовлением к субботе (евангельский праздник брака). Такого рода толкование, если оно правильно, было бы возможно даже в том случае, если бы этого события вообще не было, так как основным здесь является символика. Однако не все, кто признает элемент символизма, разделяют скептический подход к истории321. Некоторые видят в истории символическую цель и не считают обязательным отрицать историчность всех событий. Возможно, например, что неоднократное повторение "часа" в Евангелии от Иоанна имеет символическое значение и не ставит под сомнение утверждения, в которых это слово встречается322. Тем не менее равновесие между символизмом и историчностью склоняется на сторону тех, кто считает, что символизм исключает всякую историчность.
Другие же, кто допускает историчность Евангелия, считают, что Иоанн дает "интерпретированную" историю323. Основной материал признается достоверным, но дается в интерпретации самого автора. Согласно этой теории, история и толкование сливаются, и в результате мы имеем не чистую историю, хотя голые исторические факты составляют основу толкования. Так, очищение храма можно рассматривать как историческое событие, которое Иоанн описывает с точки зрения своего богословского понимания. С этой теорией можно согласиться, только если иметь ясное представление о том, что понимается под "историей". Так Ч. К. Баррет, который разделяет эту теорию, считает Евангелие "импрессионистским, а не фотографически точным в деталях"324. Иначе говоря, не углубляясь в детали, можно себе представить общую картину личности Иисуса. Но проблема здесь заключается в методологии. Как провести грань между "впечатлением" и точной деталью? Ответ здесь будет варьироваться в зависимости от методов. Разговаривал ли, например, Иисус со Своими учениками в горнице? Или автор создает впечатление о том, что Иисус мог бы сказать, если бы эта беседа была достоверной? Можно согласиться с последней точкой зрения и считать само это событие достоверным, т.е., что Иисус действительно разделил Последнюю Вечерю с учениками в ночь предательства. Но разве не менее естественным будет считать достоверными оба эти события?
Касаясь истории и богословия четвертого Евангелия, Дж. Л. Мартин325 считает, что евангелист видоизменил предание для выражения своей собственной цели. Все Евангелие представлено в дуалистическом свете. С одной стороны, его материал касается обстоятельств читателей, а с другой, он связан с обстоятельствами, окружающими события в жизни Иисуса. Так, Ин. 9 может относиться к слепорожденному во времена Иисуса, а также и к христианскому обращенному. Одна часть повествования описывает первое, а другая часть - второе. Вся же эта глава, по мнению Мартина, является основой Евангелия и служит примером влияния предположений на подход к истории. Мартин считает, что отделение евреев от язычников, отраженное в этом Евангелии, было обусловлено постановлением еврейских начальников в Иамине об отношении к еретикам. Еврейские старейшины, по этой теории, считали христианских миссионеров обманщиками. И поэтому Евангелие как интерпретированная история предназначалась читателям, которые должны были открыто заявить о своем отходе от синагоги. Хотя основной тезис Мартина и не был признан, он, во всяком случае, пытался разрешить историческую проблему, но подчинил реальные события богословским целям326.
С возрастанием движения за восстановление историчности Евангелия от Иоанна327 необходимо также рассмотреть иные подходы к историческим проблемам. Сторонники другого подхода к историчности Евангелия полностью отрицают интерпретационный элемент Евангелия, хотя и допускают богословскую цель328. Вопрос здесь заключается в том, изменил ли Иоанн факты так, чтобы они подтвердили его богословскую цель, или же он позволил, чтобы богословие доминировало над историей, или наоборот? Ответ на это вопрос в какой-то степени дает сам автор. Желание привести людей к вере в Иисуса как Мессию и Сына Божия едва ли могло не быть подкреплено историческими фактами. И можно на всех основаниях полагать, что Иоанн хотел, чтобы его читатели поверили в Иисуса, потому что Он был таким Человеком, каким Его описывают исторические события. Описание у Иоанна Иисуса как Мессии и Сына Божия является не историческим, а богословским, но это отнюдь не означает ни того, что Иисус не был исторической фигурой, ни того, что Иоанн не описывает Его таковым. Указание на время событий, географические ссылки и общее впечатление об Иисусе в этом Евангелии заставляют думать, что это историческое повествование329. Почти нет сомнения, что евангелист хорошо знал подлинное предание независимо от того, был он сам очевидцем или нет. Поэтому есть все основания считать его Евангелие историческим, пока не появятся убедительные доказательства обратного. Но едва ли можно вывести такие убедительные доказательства. Но если считать, что Церковь после Воскресения не допускала мысли об историческом Иисусе, как это утверждают многие сторонники метода "истории форм", то все рассуждения об историчности Евангелия от Иоанна будут бессмысленны330. Однако исторический скептицизм все больше подвергается сомнению331.
Здесь надо остановиться еще на одном аспекте историчности Евангелия, а именно на акценте на правде и свидетельстве в Евангелии332. Оба эти понятия гораздо чаще встречаются у Иоанна, чем у синоптиков, и можно сказать, что они являются характерными для этого Евангелия. Конечно, можно провести четкую грань между исторической и богословской правдой, но в данном случае она не будет убедительной. Едва ли возможно, чтобы автор, который хотел представить Иисуса как совершенное исполнение правды и который с этой целью включил в Евангелие Самооткровение Иисуса, мог изменить предание в своих целях. Повествовательные разделы его Евангелия не создают впечатления исторического сообщения. Надо признать, что всякая теория, которая считает его историческим, наталкивается на трудности, когда встает вопрос его связи с синоптиками. Но обращение к теории неисторичности для разрешения этой проблемы только создает другие проблемы.