Понятно, что контрагентами Бряндинского были не сплошные идиоты. Он был заподозрен в предательстве, сначала – отстранен от ответственной работы, затем – публично разоблачен, но скрылся от революционеров, а в 1913 году уже пребывал не у дел.
Зато трудились другие – и в значительном количестве: «К концу 1910 г. в агентуре Московского охранного отделения насчитывалось 17 человек, работавших среди социал-демократов»[pppppppp] – и занимали они там тогда вовсе не рядовые должности!
В 1912 году, например, Московское областное бюро РСДРП состояло из тройки: Р.В. Малиновский, Д.И. Курский (будущий нарком юстиции в 1918-1928 годах) и А.А. Поляков. Поскольку носителями таких достаточно своеобразных фамилий нередко оказываются евреи, то подчеркнем, что никто из этих троих евреем не был – в отличие от Азефа.
Знаменитый Малиновский, помимо прочего, был в 1912-1914 годах членом большевистского ЦК, в конце того же 1912 года был избран депутатом Российской Государственной Думы и председательствовал там в социал-демократической фракции.
Малиновского и Полякова разоблачили позднее как агентов полиции; еще позднее, в 1918 году, оба были расстреляны по приговорам Революционного трибунала[qqqqqqqq].
Малиновский был человеком с неясным происхождением и уголовным прошлым: не известно, жил ли он под подлинным собственным именем; был не то поляком, не то немцем; числился русским дворянином; образованность его намного превышала уровень, соответствующий его официальной биографии; в юности он неоднократно судился за кражи – в том числе со взломом.
С 1905 года Малиновский трудился рабочим-металлистом и активно участвовал в политике. Начал сотрудничать с полицией летом 1910 года, будучи уже видным партийным и профсоюзным деятелем.
Поначалу ему был положен незавидный оклад от Департамента полиции – 50 рублей в месяц[rrrrrrrr], как и начинающему Азефу.
Затем полицейские гонорары Малиновскому стремительно росли – в соответствии с бурно развивающейся его политической карьерой: «До 1 февраля 1913 г. Малиновскому платили 400 руб. в месяц, затем 500. Поездки оплачивались особо. /.../ Само собой, оплачивались и ресторанные счета»[ssssssss]. Все это – независимо от денежного содержания Малиновского от большевистской партии (чисто предположительно – порядка сотни рублей в месяц) и весьма значительного государственного жалованья, которое ему выплачивалось, как и всем депутатам Думы, в размере 350 рублей ежемесячно[tttttttt].
В итоге получалось немногим меньше, чем зарабатывал Азеф в свои лучшие годы!
Карьера Малиновского обрушилась в мае 1914 года: по требованию российского заместителя министра внутренних дел В.Ф. Джунковского (1865-1938) Малиновского уволили из секретных сотрудников и вынудили сложить с себя полномочия думского депутата, затем он должен был эмигрировать.
На прощание Малиновскому дали обещание в Департаменте полиции хранить в секрете прошлое сотрудничество и выдали «выходное пособие» в размере шести тысяч рублей[uuuuuuuu] – более 16 тысяч крон!
Джунковский же самолично распустил слух о том, что Малиновский был агентом полиции[vvvvvvvv] – это был сильнейший ход в политической интриге, не разгаданной до сего времени.
25 мая 1917 года Ленин признал, что долгое время (вероятно, до начала 1917 года ) не верил в провокаторство Малиновского. Публикация сведений об этом агенте полиции, начиная с марта 1917 года, исчерпывающим образом исключила возможность сомнений на эту тему[wwwwwwww].
Оставим теперь странный мир российских революционеров – самоотверженных борцов за народное счастье! – и вернемся к заурядным и незаурядным шпионам.
2. Маски сорваны!
2.1. От почтамта до отеля.
Продолжим прерванное повествование Роуэна:
«Неподалеку от главного почтамта, на площади Фляйшмаркт, находилось небольшое отделение полиции. Ронге приказал проложить линию связи между окошечком по выдаче почты до востребования и этим полицейским участком. Почтовый чиновник, в случае если кто-нибудь спросит про эти письма, должен будет просто нажать на кнопку. Выдачу писем он был обязан затянуть по возможности подольше. В полицейском участке день и ночь дежурили два детектива, в обязанности которых входило сразу же бежать на почту и задержать получателя писем» [xxxxxxxx].
Детективы не должны были, конечно, дежурить день и ночь, поскольку Венский почтамт имел и в 1913 году, как и во всякие другие времена, вполне определенные дни и часы работы – отнюдь не круглосуточной.
Описанные ниже события как раз и происходили незадолго до закрытия Почтамта около 18 часов в субботу, 24 мая 1913 года: почтовая служащая, непосредственно передавшая корреспонденцию получателю, рассказывала об этом репортерам через несколько дней после происшедшего[yyyyyyyy].
Электрический звонок, проведенный в соседний полицейский участок, почти повсеместно фигурирует в повествованиях о Редле; упоминает о нем и Урбанский, но у него звонок был проведен всего лишь в соседнее помещение Почтамта, где и дежурили сыщики[zzzzzzzz].
Нет, однако, этого пресловутого звонка у Ронге, написавшего, как уже было процитировано, лишь о наблюдении за почтовым окошком для выдачи корреспонденции до востребования.
Роуэн продолжает:
«Минул март, затем апрель, однако письма никто не спрашивал. Но на восемьдесят третий день ожидания звонок, наконец, ожил. Это было в субботу, 24 мая, пополудни. Одного из детективов в этот момент в комнате не было, другой мыл руки. И все же через две минуты они бегом отправились в почтамт, пересекая переулок Постгассе.
Почтовый чиновник сказал, что они опоздали, так как получатель писем уже ушел, свернув налево»[aaaaaaaaa].
А могло ли быть по-другому, если нужно было успеть среагировать, выскочить наружу, а затем уже среди людей, еще находившихся на Почтамте или уже вышедших оттуда, сразу правильно опознать лицо, только что получившее письмо-ловушку?
Ясно, что такое было невозможно даже и без того, чтобы одного сыщика в комнате не было, другой мыл руки или же, как рассказано у Цвейга, пил пиво!
И куда это налево? Как это мог проследить почтовый служащий, сидящий на своем рабочем месте? Сам, что ли, кинулся вдогонку за получателем?
Схватить получателя или начать следить за ним можно было лишь находясь непосредственно рядом – в зале для публики, куда выходят окошки для обслуживания посетителей, то есть тогда, когда преследуемый еще только получал письмо.
Так оно, на самом деле, и происходило – об этом и рассказывала репортерам упомянутая почтовая служащая, взволнованная столь непривычным интересом к ее собственной персоне.
Подошедший к окошку незнакомец протянул к ней лист бумаги, на котором было написано: «Никон Ницетас».
В соответствии с полученной инструкцией она постаралась привлечь к этому внимание окружающих:
– Никон Ницетас? – переспросила она громко.
Вопрос был вроде бы оправдан желанием правильно удостовериться в написании нетипичного для Австрии имени. Но, поскольку на бумажке все было ясно написано, то фактически никакого уточнения и не требовалось – и незнакомец ничего в ответ не сказал, явно не желая продолжать диалог. Ей оставалось приступить к поиску требуемой корреспонденции на соответствующих полочках «до востребования». Она занималась этим по возможности долго, но, в конце концов, протянула получателю найденные письма – артиклем в немецком тексте подчеркнуто множественное число! Клиент расписался на формуляре о получении – и покинул почтамт[bbbbbbbbb].
Вот это и есть обещанное нами выше свидетельство о том, что в данный момент писем было по меньшей мере два!
Никаких сыщиков служащая, конечно, в тот момент не видела – и не должна была видеть, если они действовали строго профессионально!
Чем же объясняется явная задержка, проявленная ими? Это – очередная загадка «Дела Редля», на которую предстоит найти ответ.
Так или иначе, кто-то из сыщиков обязан был находиться непосредственно в зале для публики на Почтамте.
Всего их было трое – именно такое число сыщиков указывается в последующих свидетельствах. Наверняка они сменяли друг друга, дабы не мозолить глаза почтовым работникам, посторонней публике, а главное – потенциальному объекту преследования. Каждый из них изображал никуда не спешащего посетителя, разбирающегося с разнообразными почтовыми формулярами – такие нередко забредают на почту.
Упомянутая почтовая служащая сработала вполне удовлетворительно; сыщик, дежуривший в зале, зафиксировал объект наблюдения, наверняка видел и запомнил его и последовал за ним – иначе было бы невозможно заметить и зафиксировать отъезжающее такси!
Не исключено, что и звонок в полицейский участок, повторяемый с упорной назойливостью в большинстве публикаций о Редле, также имел место быть: двое свободных от непосредственной слежки участников операции вполне могли коротать время именно там.
В тексте у Урбанского, как упоминалось, все же более правдоподобно сообщено, что звонок был проведен в соседнее помещение Почтамта, где и находились сыщики[ccccccccc].
Если ничего не происходило, то один из них безо всякого звонка периодически выходил на рабочую позицию – в очередной раз сменить находившегося там. Звонок же, по сигналу сыщика, дежурившего в зале, или прямо по сигналу все той же почтовой служащей, ведающей корреспонденцией «до востребования», должен был нажать кто-то из ее коллег, работавших рядом с ней – или даже она сама.