Не известно, кстати, подчинялся ли комендант Вены генералу Конраду, скорее всего – нет!
Едва ли Конраду напрямую подчинялись и судебные военные власти – ниже, по крайней мере, будет приведен пример того, как они действовали явно вопреки его пожеланиям. Следовательно, и Ворличек трудился в последующие дни и часы как бы на общественных началах!
Эти формальные моменты очень важны!
Ситуация, так или иначе, потребовала запуска и раскручивания изрядной бюрократической машины. Нет недостатка в описаниях того, как это происходило.
Роуэн: «Ронге сообщил невероятную новость начальнику австрийско-венгерской секретной службы, генералу[hhhhhhhhhhhhh] Аугусту Урбански фон Остромицу. Тот был настолько перепуган услышанным, что поспешил в свою очередь доложить обо всем своему начальнику, генералу Конраду фон Хётцендорфу. /.../
Конрад фон Хётцендорф, ужинавший с друзьями в „Гранд-отеле“, едва получив известие о предательстве Редля, сразу же выстроил ассоциативную цепочку: Редль – 8-й корпус – „план три“»[iiiiiiiiiiiii].
В тексте Роуэна, много ниже, дается объяснение того, что же такое таинственный «план три». По мнению Роуэна, это был план действий Австро-Венгерской армии против Сербии[jjjjjjjjjjjjj].
Роуэн лихо изображает дальнейший ход мыслей и высказываний Конрада:
«Несколько мгновений начальник генштаба пребывал в явной растерянности, ведь в „плане три“ были отражены последние технические и тактические соображения его лично и лучших умов его штаба.
– Мы должны от него самого услышать, насколько далеко зашло его предательство, – произнес Конрад, – потом он должен умереть... Причину его смерти не должен знать никто. Возьмите еще троих офицеров – Ронге, Хофера и Венцеля Форличека. Все должно быть закончено еще сегодня ночью»[kkkkkkkkkkkkk].
Роуэн забывает объяснить, к кому именно было обращено это распоряжение, и тут мы должны снова вернуться к воспоминаниям Ронге, а также, как было обещано, использовать свидетельства Урбанского, а теперь и самого Конрада.
Ронге весьма красноречиво умалчивает о собственной роли в совещании, вроде бы решившим судьбу Редля.
Урбанский свидетельствует, что это совещание проходило втроем: Конрад, Ронге и сам Урбанский. Происходило оно где-то в подсобном помещении ресторана в «Гранд-отеле», где ужинал Конрад; последний почему-то в это время проживал в данном отеле[lllllllllllll], но нам совершенно не важны его тогдашние жилищные условия.
Урбанский делает упор на то, что говорил сам Конрад. При этом в тексте Урбанского лишь одна фраза взята в кавычки, передавая прямую речь начальника Генштаба: «Арестовать предателя, допросить, выяснить объем предательства!»[mmmmmmmmmmmmm] Последующее изложено в несколько обезличенном виде: у читателя создается четкое впечатление, что продолжается речь Конрада, но Урбанский как бы уходит от того, чтобы зафиксировать это совершенно точно.
Содержание же высказываний передается в исключительно решительных формулировках: Мы должны избавить вооруженные силы от этого потрясения! Предатель не имеет права жить! Если нет причин против этого, то предатель должен предстать перед небесным судьей![nnnnnnnnnnnnn] – последнее звучит как совершенно недвусмысленный призыв к убийству – так оно, возможно, и происходило на самом деле!
Урбанский подчеркнул, что мнение Конрада стало руководством ко всему последующему, однако не отрицал, что оно основывалось на сообщениях двоих остальных – то есть Ронге и его самого. Сразу возникает несколько недоуменный вопрос: а чем это мог сам Урбанский дополнить доклад Ронге?
Но на этот вопрос мы-таки сможем позднее получить ответ!
Они трое, также пишет Урбанский, и были единственными, полностью понимавшими всю суть сложившейся ситуации. Их мнение оказалось единогласным, а принятое решение – единственно возможным[ooooooooooooo].
Отметим в силу изложенного чуть выше, что даже закавыченный кусок речи Конрада не мог являться приказом: формально он, судя по всему, не имел права самолично отдавать приказ об аресте какого-либо полковника – ведь Генштабу подчинялось проведение оперативно-стратегических мероприятий, а не решение всех военных вопросов вообще!
Следовательно, Конрад мог лишь посоветывать своим подчиненным Урбанскому и Ронге действовать так, а не иначе! Другие же участники операции – полиция и судебные органы – и вовсе, повторяем, пребывали вне круга подчинения начальнику Генштаба.
Рассказ о Редле занимает ничтожное место в шеститомных мемуарах фельдмаршала Конрада, опубликованных в 1922 году.
Свидетельство самого Конрада построено по следующей схеме: он подчеркивает, что все случившееся явилось для него крайним потрясением; подтверждает состав участников совещания, называя Урбанского и Ронге не по именам, а по занимаемым ими должностям; отмечает, что существо дела доложил начальник контрразведывательной группы (т.е. Ронге). Этот последний сообщил, что долговременно проводившаяся операция по выявлению неизвестного шпиона принесла неожиданный результат – им оказался полковник Редль[ppppppppppppp].
Далее, согласно Конраду, события происходили как бы сами собой: Редль был арестован (в этом пункте Конрад прямо противоречит истине) в Вене, подвергнут исчерпывающему допросу, после чего ему была дана возможность покончить с собой, а затем начальник Эвиденцбюро (т.е. Урбанский) выехал вместе с комиссией (Конрад не уточнил, что это за комиссия и из кого состояла) для расследования в Прагу[qqqqqqqqqqqqq] – и так далее; тут мы заехали в уже более поздние события, к которым, естественно, еще вернемся.
Ниже Конрад подчеркивал, что принятое решение о судьбе Редля встретило позднее понимание и сочувствие у самых авторитетных лиц, в частности – у Хельмута Мольтке-Младшего, начальника Германского Генерального штаба[rrrrrrrrrrrrr].
Много внимания уделил такому же сочувственному пониманию со стороны немцев и Урбанский[sssssssssssss].
Но никакое и ничье сочувствие, высказываемое к тому же пост фактум, не может служить оправданием и обоснованием принятым решениям!
Да и не было принято никакого юридического решения, поскольку «тройка» не имела права ни арестовать Редля, ни, скорее всего, даже формально его допросить – тот мог потребовать (как это делали наиболее грамотные советские диссиденты!) объяснения: а на каком основании его допрашивают – как свидетеля чего-либо или как подозреваемого в чем-нибудь? И в чем конкретно?
И что тогда должны были бы отвечать ему те, кто собирались его допрашивать, не имея на то необходимых юридических санкций и даже формальных поводов?
Заметим, что и отсутствие фактического допроса при личной встрече Редля с его преследователями (тут мы, конечно, снова немного забегаем вперед) вполне соответствует такой коллизии: допроса не было потому, что его и формально нельзя было осуществить!
В свете всего этого окончательно проясняется, что и само совещание «тройки» не обладало никакими юридическими правами и полномочиями. Оно было в данном случае лишь собранием частных лиц, которые могли принимать какое угодно решение – хоть выслать Редля на Марс или еще подальше! – все равно никто не обязан был выполнять их директивы в сложившейся ситуации.
Вопреки этой-то формальной очевидности они-то фактически и решали, и решили вопрос о жизни и смерти полковника Редля!
Конрад позволил себе даже некоторые романтические рассуждения о том, как во времена его молодости, если какой-нибудь офицер уличался в заведомо неблаговидном поступке, то его коллеги клали у изголовья его кровати записку с разоблачением – и заряженный револьвер, после чего все однозначно решалось во имя чести и справедливости[ttttttttttttt]! Хорошенькая аргументация?
Ключевой же момент в воспоминаниях Конрада – это то, что и по его мнению совещание происходило якобы вечером 25 мая 1913 года, а не когда-либо еще[uuuuuuuuuuuuu]!
Учитывая, что Конрад писал воспоминания существенно раньше Ронге и Урбанского и даже раньше Вальтера Николаи, а затем умер в 1925 году – и ничего потом не мог исправить, если бы и захотел, можно сделать вывод, что и указанная им дата стала директивой для аналогичных свидетельств двоих его партнеров по «тройке».
Мы уже обещали вывести эту ложь на чистую воду, но приступим к этому несколько позднее.
Мы не можем восстановить все, что обсуждалось на совещании «тройки», приговорившей Редля к смерти. Но зато можем обоснованно сформулировать, о чем же там не говорилось.
Подводя итоги всем трем приведенным свидетельствам, можно сделать следующие выводы.
Естественно, что основным докладчиком по делу оказался Ронге, которому об этом очень не хотелось вспоминать годы спустя. Ясно, что Ронге не мог сознаться перед остальными двумя в том, что все, свидетельствующее о шпионаже и предательстве Редля, сводилось к совершенно непонятному посланию с русскими рублями, пришедшему неизвестно для чего и неизвестно от кого. Почти все остальное сводилось к уликам, сфабрикованным самим Ронге.
Сообщил ли Ронге что-либо из того, о чем он мог узнать или догадаться на основании показаний арестованного сообщника Редля – это нам не известно. Но можно предположить, что кое-что сообщил – иначе и вовсе ничего не оставалось для сообщения!
Учитывая же, что Конрад, как сформулировал Ронге, согласился с предложением – дать возможность преступнику немедленно покончить с собой, можно понять, что и это предложение исходило от Ронге.