Последние слова надо понимать так, что кто-то еще открыл вошедшим дверь – или же она не была заперта, что никак не согласуется с тревогами, которыми должен был терзаться Редль в данный момент. Но об этом кто-то, открывавшем дверь, ничего не сообщается.
Четыре офицера – это уже упоминавшиеся генерал-майор Хёфер, полковник Урбанский, майоры Ронге и Ворличек.
Далее – сцена общения Редля с пришедшими, напоминающая ритуальные обряды расправ членов конспиративного тайного общества с очевидно разоблаченным предателем – как это изображается в произведениях авторов типа Александра Дюма-отца:
«– Я знаю, зачем вы пришли, – проговорил он. – Жизнь моя прожита бесполезно. Я пишу как раз прощальные письма.
– Мы не можем не задать вам вопроса, в каком объеме и в какой период времени осуществлялась ваша, скажем так, внеслужебная деятельность.
– Все, что заслуживает внимания, вы найдете в моем доме в Праге, – ответил Редль.
Потом спросил, не может ли он получить во временное пользование пистолет.
Ни у кого из офицеров оружия не оказалось, но один из них поспешно вышел и через четверть часа принес браунинг, который передал полковнику.
Оставшись опять один, Редль написал на оторванной половине листа твердым почерком:
„Меня погубили легкомыслие и страсть. Помолитесь за меня. За свои грехи я расплачиваюсь жизнью.
Альфред.
Сейчас 1:15 утра[llllllllllllll]. Через несколько минут меня уже не станет. Пожалуйста, не допускайте судебно-медицинского вскрытия трупа.
Помолитесь за меня“.
Он оставил два запечатанных письма. Одно было адресовано его брату, другое – генералу барону фон Гизлу, который ему всегда доверял и которому он был обязан своим переводом в Прагу»[mmmmmmmmmmmmmm].
Ронге так коротко повествует о происшедшем:
«Около полуночи Редль вернулся в давно окруженную со всех сторон гостиницу „Кломзер“. Когда мы вошли в его комнату, он был уже раздет и пытался повеситься. Редль был совсем разбит, но согласился дать свои показания лишь одному мне. Он рассказал, что в течение 1910-1911 гг. широко обслуживал некоторые иностранные государства. В последнее время ему пришлось ограничиться лишь материалом, доступным пражскому корпусному командованию. Самым тяжелым его преступлением была выдача плана нашего развертывания против России в том виде, в каком он существовал в упомянутые годы и какой в общих чертах оставался еще в силе. Но об этом он мне ничего не сказал. Соучастников у него не было, ибо он имел достаточный опыт в этой области и знал, что соучастники обычно ведут к гибели.
Наконец, он попросил дать ему револьвер»[nnnnnnnnnnnnnn].
Здесь масса очень интересного.
Во-первых, никто из спутников Ронге не подтверждает попытки Редля повеситься – это целиком выдумка одного Ронге!
Во-вторых, фраза: «Самым тяжелым его преступлением была выдача плана нашего развертывания против России в том виде, в каком он существовал в упомянутые годы и какой в общих чертах оставался еще в силе» – чрезвычайно важна. Она, во-первых, является чистейшей правдой – это нам предстоит установить позднее, но, во-вторых, нисколько не является обоснованием обвинения Редля в предательстве – этот пародоксальный факт нам тем более предстоит тщательно аргументировать!
Наконец, просто сногсшибательна последующая фраза: «Но об этом он мне ничего не сказал» – мы ее уже заранее пообещали читателям! Это тоже, надо полагать, правда, но от кого же и когда же Ронге сумел узнать о таком факте – от русских, что ли?
Ведь Редль именно в этом-то и не сознался при данной беседе, оказавшейся, если верить Ронге и его спутникам, последней в его жизни!
Факт диалога Редля с Ронге один на один, прервавший так и не успевшую начаться общую беседу, подтверждает Хёфер, составивший в 1913 году официальный доклад об этом деле – его текст был обнаружен Хайнцем Хёне[oooooooooooooo].
Сразу после диалога этих двух контрразведчиков и последовала просьба Редля о пистолете, обращенная ко всем собравшимся[pppppppppppppp].
Содержание же этого диалога, изложенное Ронге, – целиком на совести последнего!
Что же могло быть его истинной темой?
У Ронге и Редля было главное совпадение интересов в данный момент: Редлю необходимо было окончательное подтверждение того, что он на самом деле выдан своим помощником, встреча с которым так и не состоялась в прошедший день, а Ронге – подтверждение Редлем того, что тот человек действительно является сообщником Редля, а потому все действия Ронге, исходящие из этого факта и из показаний арестованного, получают оправданное обоснование!
Оба они, несомненно, достигли своих целей, обсудив эту тему!
Сделать это можно было буквально в два слова:
– Вы арестовали Берана? – спросил Редль.
– Да! – ответил Ронге – и им обоим все стало ясно!
Откуда взялось названное нами имя – это нам еще предстоит объяснить.
Этим диалог мог и ограничиться.
Однако затем, возможно, Ронге задал вопрос о рублях в первоначальном послании.
Этому, не исключено, предшествовал естественный вопрос Редля о том, что же было в конверте, полученном Бераном.
Сообщать об адресе Ларгье Ронге, конечно, постеснялся, но вот о рублях мог заговорить вполне – тем более при отсутствии свидетелей разговора.
Стал ли затем Редль объяснять бывшему подчиненному, что же получилось на самом деле и сумел ли сам Редль самостоятельно сходу во всем этом разобраться – этого уже никто и никогда не узнает! Но едва ли, судя по последующему, Редль стал тратить время на дальнейший бесполезный разговор!
Высказанная же им просьба об оружии исчерпывающе завершала все возможные дискуссии.
Просьбу Редля дать ему пистолет подтверждают и Урбанский[qqqqqqqqqqqqqq], и Хёфер[rrrrrrrrrrrrrr] – до нас не дошли лишь свидетельства Ворличека на этот же счет.
Самое-то важное в том, что пистолета у пришедших не оказалось – и за ним пришлось съездить Ронге в его служебный кабинет[ssssssssssssss]!
Это означает, что пришедшими не предполагались первоначально ни арест (с возможным сопротивлением Редля!), ни убийство, ни самоубийство – а нечто вроде дружеской беседы!
А из этого следует и более серьезный вывод: к этому моменту судьба Редля все еще не была решена, а совещания «тройки» (Ронге-Урбанский-Конрад), вроде бы вынесшей ему приговор, может быть и вовсе не было, а вернее того – не вынесла тогда еще «тройка» на вечернем собрании 24 мая своего неофициального, но неотразимого смертного приговора!
Очевидно, что материала, имевшегося тогда в их распоряжении, не хватило для вынесения ими окончательного и бесповоротного решения – как бы ни распинались на эту тему и Конрад, и Урбанский. Характерно и то, что все трое – Конрад, Урбанский и Ронге – решили умолчать о таковой своей половинчатой позиции, занятой ими вечером 24 мая!
Но тогда совершенно по-другому следует отнестись и к утверждениям Конрада, Урбанского и Ронге об их совещании вечером 25 мая, а не когда-либо еще!
Таким образом, становится ясным и то, что значительная вина за смерть Редля лежит на нем самом: именно его отказ от откровенного разговора с пришедшей «четверкой» и его собственное предложение самоубийства вместо беседы и спровоцировали последующий трагический исход!
Вполне возможно и даже очень вероятно, однако, что идея самоубийства была высказана Максимилианом Ронге – со вполне уместной ссылкой на аналогичное мнение Конрада и Урбанского.
Обалдевший от такого разворота событий Редль немедленно поддержал эту идею: с его стороны в тот момент это было лишь мрачной шуткой, которая легко обращалась в чистейшее издевательство над всеми пришедшими и над отсутствующим Конрадом: ведь у Редля не было никаких мотивов для самоубийства!
Однако мотивацией заявления Ронге наверняка оказались сведения, полученные последним от арестованного Берана – сообщника Редля. Разоблачения Берана, которые нам еще предстоит воспроизвести, оказывались серьезным обвинениям – и привели на следующий день Редля к вынужденному полунамеку-полупризнанию в его беседе с Поллаком.
Редль, однако, так и не смог представить себе всю решимость и серьезность намерений людей, попытавшихся склонить его к самоубийству.
В приведенной же предсмертной записке самое значительное – просьба не допустить вскрытие. К этому нам придется возвращаться.
Последующее изложение напоминает уже просто водевиль, какого не позволили бы себе даже авторы уровня Александра Дюма-отца. Однако тон всего этого «водевиля» вовсе не комический:
«Офицеры, которым начальник генерального штаба поручил расспросить Редля обо всем и позаботиться о его „экзекуции“, отправились в кафе „Централь“, заказали себе кофе, намереваясь провести ночь в напряженном и молчаливом ожидании. Один из них выходил на дежурство, наблюдая за дверью гостиницы „Кломзер“. Сменялись они через каждые полчаса. До пяти часов утра наблюдатели более ничего не предпринимали. Потом вызвали одного из детективов, которые вели наблюдение за Редлем, и дали ему письмо, адресованное полковнику Редлю. Его также проинструктировали о том, что он, возможно, увидит в номере Редля. И распорядились не поднимать шума, если полковник мертв, а возвратиться сразу же назад.
Войдя в гостиницу, детектив показал заспанному портье письмо, затем поднялся по лестнице и постучал в дверь номера первого. Не получив ответа, он нажал на ручку двери, которая оказалась незапертой. В ярко освещенной комнате детектив увидел Редля, лежавшего под зеркалом, в которое, видимо, смотрелся, когда целился себе в голову. Полицейский агент сразу же вышел из номера, запер дверь и на цыпочках прошмыгнул мимо спящего портье»[tttttttttttttt] – и когда же последний ухитрился заснуть?