Очевидно, что тут Урбанский пересказал рассказы Конрада и Ронге, как бы подтвердив и скрепив их своим мнимым присутствием и вовсе не мнимым солидарным мнением!
Можно предположить два основных варианта того, как происходила последняя встреча Редля с его убийцами.
Согласно первому, Редль просто не проснулся, когда они вошли – и проспал свою смерть!
Напомним, что у Редля было мало возможностей для сна, когда он ехал из Праги в Вену в ночь на субботу 24 мая (или в течение части этой ночи). Едва ли ему было до сна в следующую ночь, когда он выпроводил из гостиничного номера офицеров, пообещав им застрелиться и оставшись с пистолетом в руках.
Затем вечером в воскресенье происходил ужин с Поллаком – и какое-никакое потребление алкоголя!
Можно ли было после этого не свалиться в сон – как бы ни были перенапряжены нервы?
К тому же и агент-официант, обслуживавший Поллака и Редля, имел прекрасную возможность что-нибудь подсыпать в бокал к последнему! Для этого, конечно, он должен был получить и соответствующее приказание, и, главное, сам необходимый препарат.
Такое решение естественно напрашивается, но вот не известно, удалось ли это осуществить в реальности: ведь требовалось время и на осмысление и согласование информации, срочно поступающей и из Праги, и из ресторана «Ридхоф», и от Гайера, и на принятие соответствующего решения, и, главное, на его осуществление! Так что это могло и не сложиться!
Второй вариант состоит в том, что Редль все же не спал.
Тогда дверь пришедшим должен был открыть он сам – по неосторожности.
Есть, конечно, и третий вариант – промежуточный: Редль спал, когда убийцы вошли, а затем они разбудили его – и произошло предсмертное выяснение отношений.
Но Редль мог и вовсе не спать в эту ночь – или ненадолго отключаться, напряженно прислушиваясь к тишине в гостиничном коридоре. В это время Редль должен был дожидаться вестей, которые обязан был доставить ему Сладек. Тот их и привез, но тогда, когда полковник был уже мертв; это нам предстоит, конечно, объяснять.
А вот если бы что-то у Сладека не сложилось, то он обязан был прислать тревожную телеграмму – это очевидно.
Не исключено, что и об успешном завершении своей миссии Сладек в действительности сообщил телеграммой, предварявшей его самоличное появление в Вене. Тогда именно эта телеграмма и могла нанести смертельный удар Редлю!
Возможность такой телеграммы корреспондируется и с рассказом Роуэна о посыльном, якобы демонстрировавшим слуге в отеле письмо к Редлю, в результате доставки которого в номер и обнаружилось самоубийство. Такая подробность явно принадлежит к числу тех, что вытрясали репортеры из всех возможных свидетелей – включая прислугу отеля и ресторана.
Пришла ли такая телеграмма фактически или ее вовсе не было, но Редль и сам мог предупредить прислугу в отеле, чтобы телеграммы немедленно доставлялись ему – и ночью, и днем! Это, конечно, и могло повлечь роковую его неосторожность: на сообщение через дверь о принесенной телеграмме Редль мог распахнуть ее – и его схватили!
Ключ к тому, какой из вариантов сработал на самом деле – в запечатанных конвертах двух писем, оставленных Редлем и адресованных Гизлю и кому-то из братьев Редля.
Предсмертная записка, процитированная Роуэном, ничем нам помочь не может: она могла быть и поддельной, и подлинной.
Если Редль, не проснувшись, проспал свою смерть, то и записка была поддельной, а призыв в ней не производить вскрытие диктовался необходимостью скрыть следы снотворного, которым должны были угостить Редля в ресторане. Поддельными могли оказаться и предсмертные письма, оставленные Редлем, – если они действительно были предсмертными по содержанию, а не просто написанными в тяжелую минуту.
Но Редль, бодрствующий перед неизбежной гибелью, сам мог написать такую предсмертную записку – у него были собственные мотивы избегать посмертного вскрытия, о которых нам предстоит рассказать. Как на самом деле получилось со вскрытием – это хорошо известно и ниже мы это опишем, но это уже не совсем зависело от воли и Редля, и его убийц.
Если Редль бодрствовал перед смертью, то свои последние строки он писал под пистолетным дулом. При этом был достигнут компромисс между ним и убийцами: он напишет то, что устроит их, а они не помешают ему изложить еще и то, что он сочтет нужным дописать от себя.
Страшная сцена, если она имела место в действительности!
Подделывать письма к Гизлю и к брату Редля было бы убийцам все же очень затруднительно – нужно было точное знание обстоятельств, связывающих Редля с этими людьми. Однако можно было прочитать собственные письма Редля (если, повторяем, таковые были) – и слегка их переделать, сделав предсмертными.
Заставить их писать Редля под диктовку было крайне опасно: даже при этом могли возникнуть разоблачающие детали, непонятные убийцам, но вполне вычисляемые адресатами.
Редль, во всяком случае, мог попытаться сообщить эзоповым языком своим близким, что же на самом деле с ним произошло. Возможно, что так оно и вышло, но таинственные намеки к делу не подошьешь!
Но этим, возможно, в какой-то степени определилась и поддержка, фактически оказанная Редлю генералом Гизлем после смерти полковника, о которой нам предстоит рассказать, и присутствие на погребении Редля одного из его братьев – при полном отсутствии прочей публики[ffffffffffffffff].
Так или иначе, ключ от последних минут жизни Редля – в двух упомянутых письмах, но они никогда не публиковались.
Согласно его воспоминаниям, Урбанский возвращался в Вену скорым ночным поездом – и прибыл к утру понедельника 26 мая.
Тогда-то снова состоялось совещание втроем – Конрад, Урбанский и Ронге, подводящее итоги уже проделанной работе[gggggggggggggggg]. Это было, скорее всего, уже третьим их совещанием за прошедшие двое суток, причем Урбанский участвовал только в первом и в третьем из них.
Теперь их встреча уже была посвящена вопросам заметания следов.
Свидетелей убийства (кроме непосредственных исполнителей) практически не было. Почти не оказалось и тех, кто всерьез мог заподозрить убийство в контексте происшедших событий.
Те основные персонажи, что ездили в Прагу (включая даже Урбанского), могли просто узнать, что после их отъезда произошло самоубийство Редля – и ничего неожиданного и удивительного в этом для них не было; они должны были лишь вздохнуть с облегчением и удовлетворением!
Поллак тоже не обязан был что-либо заподозрить, узнав о самоубийстве утром в понедельник 26 мая. Одно созерцание накануне невыспавшегося и задерганного Редля должно было наводить на печальные размышления!
И даже Конрада Ронге мог в принципе не посвящать в суть происшедшего, хотя, повторяем, пока не известно, как же на самом деле распределились их роли в данный момент.
Даже то, когда именно состоялось «самоубийство», знали лишь Ронге и Гайер – и второстепенные персонажи в полиции и в обслуге отеля, которым без труда можно было заткнуть рот; только вот Сладек оказался среди них – и это едва не создало трудности.
Причем даже Гайер мог думать, что это в действительности было самоубийством.
Мы полагаем, что Сладека не было в Вене до утра понедельника 26 мая, когда Редль был уже заведомо мертв: преданный Редлю Сладек наверняка постарался бы как-нибудь активно помешать гибели своего патрона!
Ссылка Сладека в столкновении с Гайером на офицеров, приходивших к Редлю ночью, не опровергает нашего мнения. Убийцы, конечно, приходили ночью 25-26 мая к Редлю, но Сладек не обязательно должен был сам быть тому свидетелем, а мог лишь слышать рассказы и об этом, и о событиях предшествующей ночи (24-25 мая) от кого-либо из гостиничного персонала. Ведь кто-то из них ночами все же не спал, как и было предписано всеми гостиничными правилами!
Вот о том, что обнаруженный возле трупа пистолет не принадлежал его шефу, Сладек свидетельствовал сам!
Но теперь это уже не играло почти никакой роли, хотя скандал на эту тему мог привести к усиленному расследованию и установлению всей реальной последовательности событий, что нанесло бы смертельный удар наскоро сочиненной легенде!
Пресса и общественность лишь с утра понедельника 26 мая подключились к происходившему.
Это позволило тщательно затушевать последовательность событий, уместившихся исключительно в нерабочее время – с вечера субботы до утра понедельника.
Вмешательство властей и любых должностных лиц, отслеживающих порядок, при этом должно было оказаться самым минимальным. Это-то и предусматривалось тщательным планированием последней операции, предпринятой полковником Редлем, но обернулось против него самого.
Удалось в итоге скрыть и самый нелепый факт, заключающийся в том, что решение о самоубийстве, принятое Редлем, и его осуществление разделились целыми сутками, на которые пришлось немало такого, что радикально противоречит версии о самоубийстве.
Так что заботы Конрада, Урбанского и Ронге должны были теперь сводиться лишь к разбору улик, привезенных Урбанским, и окончательному построению на их основе приемлемой версии происшедшего.
Про Урбанского Ронге написал: «Он вернулся из Праги с обширным материалом, заполнившим всю мою комнату»[hhhhhhhhhhhhhhhh].
Тогда-то и был составлен упоминавшийся доклад Конрада начальству о причинах самоубийства Редля.
Но этой «тройке» так и не удалось избежать нависшего над ними скандала.
4. Был ли Редль русским агентом?
4.1. Военные атташе сообщают...
Рассказам о том, как Редль был завербован русской разведкой, нет числа.
Например: «В 1901 г. варшавский агентурный центр русской охранки поручает своему агенту Августу Пратту собрать всевозможную информацию служебного и частного характера о Редле. Когда Пратт узнал о гомосексуальной связи Редля с одним молодым офицером, он решил использовать эти данные для шантажа Редля. В подкрепление своих „доводов“ Пратт обещал также еще ежемесячное вознаграждение. Так произошла вербовка офицера генерального штаба.