Наснимать всего этого можно было видимо-невидимо, особенно если сам молодой Икс – человек толковый, понимает, что от него требуется, и полностью в курсе общей цели операции.
Время позволяло долго и упорно следовать по этому пути – и насобирать материал, который убедит любого и каждого: Занкевич не только гомосексуалист, но и шпион, поскольку состоит в долговременной интимной связи с настоящими австрийскими контрразведчиками!
Вот с этим не побежишь жаловаться к собственному начальству: никакое начальство ничему уже не сможет поверить, узрев такие картинки, а просто по-дружески предложит застрелиться, не то и само застрелит!..
И такая блестящая задумка не могла не сработать!
Вербовка Занкевича Редлем произошла, как мы полагаем, в Вене (приезжать Занкевичу в Прагу было незачем, да и привлек бы он там к себе слишком много постороннего внимания) в конце марта или начале апреля 1913 года – открутиться от предъявленной пачки фотографий Занкевичу было невозможно. Взял ли Редль с него какую-либо расписку – этого мы не знаем. Но Батюшин справедливо отмечал, что подобные расписки особой роли играть не могут; их нетрудно и подделать – добавим мы.
А вот что заведомо было проделано – это вручение Редлем денег, предназначенных для поднятия настроения Занкевича, наверняка убитого происходящим разворотом событий. Это должно было быть немаленькой общей суммой – и обязательно в рублях, которые при любом последующем развитии событий должны были вызвать минимум подозрений у соотечественников и коллег Занкевича.
И на вербовку, и на использование денег, предназначенных для Занкевича, Редль должен был получить санкцию у собственного начальства. Поскольку Редль уже не состоял на службе в Эвиденцбюро, то главным начальником – и по непосредственному служебному положению, и по многолетней совместной работе по программе Агента № 25 – был и оставался генерал Гизль. Наверняка Редль должен был постараться и платить деньги Занкевичу не из собственного кармана, а из каких-либо фондов, контролируемых корпусным начальством (там тоже занимались и разведкой, и контрразведкой), а то и самим эрцгерцогом.
Соответственно и этот последний должен был оказаться в курсе новой разведывательной операции: в интересах и Гизля, и Редля было информировать высшего шефа и заполучить его одобрение и поддержку. А уж вербовка российского военного атташе должна была оказаться операцией, беспримерно важной по своим масштабам и перспективам!
Редль не обязан был посвящать Гизля и Франца-Фердинанда во все свои профессиональные тонкости (хотя Гизль, как мы помним, тоже был разведчиком-профессионалом высокого уровня) и, в частности, доводить до них сведения о собственном гомосексуализме.
Но в данной ситуации это было не обязательно и по ходу дела: Редль вполне мог придерживаться перед начальством версии, что его собственное гомосексуальное поведение, запечатленное на фотоснимках, является чистейшей инсценировкой.
Икс ведь мог быть (а может быть – и действительно был таковым!) не одним любовником на двух полковников, а любовником одного лишь Занкевича, а Редль и Икс совместно могли лишь разыгрывать перед объективом совместную сексуальную близость – это был бы вполне удобоваримый вариант для внутренних объяснений Редля! При этом, однако, требовалась безоговорочная преданность Икса, который не должен был при почему-либо возникшем расследовании давать опровергающие показания.
У Икса, таким образом, оказывались в руках нити, на которых держалась если не жизнь Редля, то его карьера – и личные отношения внутри этой пары приобретали колоссальное значение для каждого из них.
При завершении вербовки Занкевич не должен был, разумеется, получить ни одного экземпляра фотографий, которые продемонстрировал ему Редль – это могло оказаться слишком опасным обоюдоострым оружием, которое Занкевич мог пытаться использовать и против Редля.
Вообще вся эта сцена вербовки была крайне напряженной: жизнь Редля висела по существу на волоске – у Занкевича возникал сильнейший мотив оборвать ее. Гарантией Редлю служила лишь убежденность Занкевича в том, что у показанных ему фотографий имеются негативы и дубликаты, которые и делают убийство Редля абсолютно бесполезным для Занкевича.
Вот что было заведомо оставлено Редлем Занкевичу на прощание – это канал для связи. Так и родился пресловутый адрес Никона Ницетаса, с которого и началась вся эта история.
Такой канал для связи обязательно должен был быть организован и потому, что Редль постоянно находился на некотором удалении – в Праге, и потому, что в случае чрезвычайной необходимости Занкевич должен был иметь возможность прибегнуть к связи, не вызывая никаких излишних подозрений ни с российской, ни с австрийской сторон: конспирация – признанная и вполне законная мать разведки!
По этой же причине получателем писем к Никону Ницетасу должен был стать помощник не Занкевича, а Редля. Но привлекать к этой роли Редль не должен был кого-либо совсем постороннего – незачем было расширять круг необходимо обязательных посвященных. Этими соображениями и исчерпываются варианты той роли, которую должен был играть Беран и которую он играл практически.
Последнее, однако, получилось совершенно не по тому сценарию, какой был разработан Редлем для всех участников операции: первое же послание Занкевича, оказавшееся и последним, носило абсолютно неожиданный характер: в нем не было ничего, кроме тех самых рублей, которые Занкевич получил при вербовке от Редля!
Но об этом Редль, скорее всего, даже ничего и не узнал: Ронге, вмешавшийся с подачи Николаи в совершенно посторонний для него сюжет, организовал уже совершенно иные послания!..
5.3. Большая игра генерала Конрада.
Параллельно и независимо с тем, как полковник Редль решал увлекательную задачу вербовки полковника Занкевича, генерал Конрад пытался решить свои собственные задачи.
Конрад, напоминаем, вернулся к руководству Австро-Венгерским Генеральным штабом 26 декабря 1912 года – сразу после Рождества.
К этому времени прошло уже порядка трех лет с тех пор, как австрийцы приобрели план развертывания Российской армии, который был им продан в качестве достоверно принятого плана русских в начале предстоящей войны. С тех пор австрийская разведка накопила немало данных о продолжающемся усилении русских.
Урбанский пишет о «пробных мобилизациях», проводимых русскими[uuuuuuuuuuuuuuuuuuuuuuu]; их же упоминает и Петё[vvvvvvvvvvvvvvvvvvvvvvv] – во время этих мобилизаций выяснились номера довольно изрядного числа новых русских полков. Это нужно немного прояснить и поправить: на самом деле речь шла, разумеется, не о пробных мобилизациях, о которых нет и речи в русских источниках, а о регулярных призывах на службу новых сроков резервистов взамен старослужащим, демобилизуемым в запас; такие мероприятия проводились, как и всегда, по два раза в каждый год – весной и осенью.
Пьянки, традиционно сопровождающие эти мероприятия в России, позволяли многочисленным мелким австрийским агентам, разбросанным вдоль всей западной границы России (как и агенты других держав вдоль соответствующих границ), услышать немало интересного и от мобилизуемых, и от демобилизуемых. Отсюда и номера полков, обычно не сопровождаемые более существенными подробностями.
Одновременно и международная пресса в открытую сообщала о финансовых кредитах, поступающих из Франции специально для усиления Русской армии.
Конраду, находившемуся, как упоминалось, в полуотставке, было о чем призадуматься в связи со всем этим. Было ясно, что независимо от того, насколько точным и достоверным был русский план 1909 года, готовиться предстояло к гораздо более серьезному удару со стороны России.
Судя по стремительным срокам развития последующих событий, становится ясным, что Конрад вернулся к исполнению своей привычной должности уже с готовыми идеями насчет того, как следует поступать ему самому.
У Конрада, как военного вождя Австро-Венгрии, были собственные представления о том, чем может грозить предстоящая общеевропейская война и чего следует в ней добиваться; собственные идеи о том же имели и немцы, и французы, и русские.
К нашему стыду и несчастию, менее всего идей имелось у русских, которые в сложившейся политической и финансовой ситуации исходили не столько из собственных целей и задач, сколько из желаний и диктата французской стороны, с которой Россия была связана военным союзом 1891 года и военной конвенцией 1892 года, окончательно ратифицированной в 1894 году[wwwwwwwwwwwwwwwwwwwwwww]. Об этом с горечью писалось компетентными русскими генералами, в частности – А.М. Зайончковским, уже после завершения Первой Мировой войны:
«На основании периодически дополнявших военную конвенцию протоколов совещаний французский Генеральный штаб оказывал веское влияние на русское железнодорожное строительство, причем правительство Франции охотно предоставляло денежные капиталы для развития в желаемом для Франции смысле русской железнодорожной сети»[xxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxx].
Уже в 1914 году все это вылилось в то, что в российской «Ставке постепенно назревает решение о скорейшем переходе в наступление обоих фронтов[yyyyyyyyyyyyyyyyyyyyyyy] с целью поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара германцев. /.../ тяжелые обязательства, выполняемые русским Генеральным штабом, приводили к началу наступательных действий тогда, когда могла быть развернута только 1/3 русских вооруженных сил, и при почти полной неготовности тыловых учреждений обеспечить длительное наступление.
В директивах от 10 и 13 августа [1914 года] /.../ верховное главное командование, отять-таки во исполнение указания французов, что наиболее важным для них по-прежнему является русское наступление на операционном направлении Варшава–Познань[zzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzz], сделав ряд перегруппировок за счет сил обоих фронтов /.../, подготовляет новую /.../ наступательную операцию на Познань и формирует для этого 9-ю армию у Варшавы, на левом берегу р[еки] Висла.