Снова повторяется телеграфная просьба о явке 5 февраля в Зальцбург. Вот уже на нее приходит положительный ответ из Линца[vvvvvvvvvvvvvvvvvvvvvvvvvvvv].
Наконец, 5 февраля наступает хэппи энд: «Гитлер едет на призывную комиссию в Зальцбурге, где его признают негодным к военной службе»[wwwwwwwwwwwwwwwwwwwwwwwwwwww].
«Настоящим подтверждается, – говорится в документе отдела статистики земельного правительства от 23.2.1932 г., – что Адольф Гитлер, родившийся 20 апреля 1889 г. в Браунау-на-Инне и постоянно прописанный в Линце, земля Верхняя Австрия, сын Алоиза и Клары, урожденной Пёльцль, проходящий по списку призывников 3-й возрастной категории, признан 5 февраля 1914 г. в Зальцбурге „негодным к строевой и вспомогательной службе ввиду слабого телосложения“ и освобожден от военной службы»[xxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxx].
Итак, сначала упорный поиск, потом – бурный наскок, а на финише – ничего, кроме ласкового поглаживания по головке на прощание!
Мы далеки от того, чтобы разделять впечатления Мазера о том, что Гитлер выбрался целым и свободным из данного столкновения с бюрократической машиной лишь потому, что скромно и униженно вел себя или одевался в подчеркнуто бедную одежду, а не во фрак.
Что-то во всем этом не то: сначала Гитлера подчеркнуто унижают и оскорбляют, травят его немецкой полицией (у которой к нему нет никаких собственных претензий, но она всегда в таких случаях рада стараться!), а потом принимают все его условия, и он фактически отпускается даже, как можно полагать, без медицинского осмотра! Что-то, повторяем, тут не так!
Обращаем внимание на то, что Гитлер, получив призывную повестку, упорно отказывается являться 20 января или 5 февраля в Линц, но готов явиться 5 февраля в Зальцбург. Понятно, что практически он имел возможность явиться в Линц 20 января, хотя и получил повестку лишь 18 января; он успевал туда даже прибыть и после столь невежливого приглашения 19 января. Но Гитлер определенно боролся за отсрочку в две недели, в течение которых, разумеется, что-то должно было произойти за кулисами этой истории, что решительно поменяло не только декорации, но и принципиальное отношение австрийских властей ко всему этому спектаклю.
И это что-то у нас уже описано: это и были публикации в пражских и венских газетах о находке учеником реального училища (типичный черный юмор Адольфа Гитлера, так и не закончившего реальное училище!) каких-то фотоматериалов, принадлежавших Редлю.
Именно для проворачивания этой операции Гитлеру и была необходима отсрочка!
Разумеется, ни Урбанский, ни прочие, производившие обыск на квартире Редля, не могли допустить такой вопиющей некомпетентности, как не заметить заряженность фотоаппаратов отснятыми материалами, которые затем были проданы с аукциона. Это, конечно, полный блеф, и инициатива в его провозглашении принадлежала вовсе не прессе.
Теперь мы можем и догадаться о том, что же именно должен был послать Гитлер, чтобы привести к повиновению весь аппарат австрийской контрразведки вкупе с полицией.
Ронге, повторяем, написал: «утверждали, что среди этих фотографий были снимки чрезвычайно важного приказа наследника престола пражскому командиру корпуса и начштаба» – и заявил, что это было неверно, но ведь таковым оказалось собственное впечатление газетчиков!
Чем же оно создалось?
Что «приказ» относился к пражскому корпусу – это, естественно, домысливание журналистов, исходивших из знания должности, занимавшейся Редлем. А вот подпись наследника престола едва ли могла быть выдумкой – она-то и имелась на снимках (или на одном снимке).
Такая подпись, наверняка, и должна была (кроме прочих) находиться на том самом плане развертывания, который проследовал через Редля к русским. Опубликовав именно эту страницу – с какими-то характерными деталями и фрагментами, помимо подписи эрцгерцога, Гитлер ничего этим не открыл для людей, никогда не видевших данного документа. Зато те, кто его видели (сам эрцгерцог – в том числе!) и должны были узнать этот документ.
Сопроводительное письмо, наверняка посланное не в редакции, а напрямую в Вену (может быть – по нескольким адресам: к эрцгерцогу, в Генштаб, в Эвиденцбюро), содержало условия Гитлера: если его не оставят в покое, то будут опубликованы и прочие страницы этого документа – и даже смерть Гитлера не остановит, а наоборот гарантирует такую публикацию!
Это и был тот спасительный маневр, который должен был выручить Редля, но не успел; теперь же это спасало Гитлера.
Перенос освидетельствования в Зальцбург (это – прямо на немецко-австрийской границе) и означал, что все условия Гитлера принимаются – это было сигналом, также оговоренным Гитлером. Он смело туда поехал – и получил требуемое формальное освобождение от военной службы, а одновременно – неформальное освобождение от преследований за шпионаж!
Закулисный скандал, вызванный этой операцией Гитлера, имел колоссальные последствия.
Эрцгерцог только теперь окончательно понял, как же именно обошлись с Редлем: через него передали русским план развертывания, а потом его же за это и убили. А в результате его, эрцгерцога, лишили самого ценного сотрудника! И гнев эрцгерцога по отношению к этим людям был безмерен!
Конрада же публикация плана развертывания, которой угрожал Гитлер, приводила бы к полнейшей катастрофе: русские могли понять, что им каким-то образом подсунули план, не предназначенный к исполнению, а в высшем военном руководстве Германии прекрасно сообразили бы, что Конрад умышленно решился на передачу плана русским, преследуя этим собственные дальнейшие цели, не слишком благовидные по отношению к союзникам и коллегам.
Поэтому все условия Гитлера приходилось принимать, а скандал с утечкой документов в прессу гасить изо всех сил – в этом-то сошлись все немедленные усилия всего высшего австрийского руководства: при сложившихся обстоятельствах им приходилось сводить между собою счеты почти бесшумно и по возможности незаметно для окружающих – иначе могли приключиться и еще большие беды!
Урбанскому пришлось взвалить всю вину на себя, выручая Конрада. Последний держался, но едва ли не висел на волоске. Ронге собирался спасаться переходом в полицию; одновременно и он уверился всем происходящим ходом событий в передаче Редлем плана развертывания к русским.
Но все это вызывало и их ответную реакцию, а противники эрцгерцога были вовсе не бессильны.
Когда в июне того же, 1914 года, эрцгерцог выехал на военные маневры в Боснию, то контрразведка не выделила ему никакой охраны[yyyyyyyyyyyyyyyyyyyyyyyyyyyy] – и он был убит сербскими террористами в Сараеве 28 июня 1914 года.
Вместе с ним погибла и надежда на сохранение мира в Европе, ради которого убитый эрцгерцог отдавал столько сил.
Об этом же писал и Алексеев: «Не следует исключать, что когда начальнику генерального штаба Австро-Венгрии Конраду, через разведывательное бюро стало известно о готовящемся покушении на эрцгерцога /.../, Конрад, видевший во Франц-Фердинанде одно из основных препятствий на пути своих экспансионистских планов, не принял соответствующих мер для предотвращения этого покушения»[zzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzz].
В феврале 1914 года Гитлер должен был пребывать в эйфории: произошла полная его победа! Его словоизвержений уже не мог выдерживать Хойслер – и съехал с квартиры. Возможно, между ними возникли и денежные конфликты: они ведь оказались наделены наследством Редля далеко не в равной степени.
Гитлер оставался жить в Мюнхене, хотя ему, казалось бы, лучше было уехать подальше от Австро-Венгрии – и денег у него хватало для начала жизни в любой стране. Но остатки семейных сокровищ, запрятанные в Шпитале, продолжали удерживать его.
К тому же, если подумать, именно Мюнхен и оказывался для Гитлера самым безопасным местом: если что-то с ним и случится здесь, то это всегда сможет установить душеприказчик Гитлера – и приведет в действие публикацию плана-возмездия. Это прекрасно понимали противники Гитлера – и это гарантировало Гитлера от их активных происков.
Если же Гитлер сдвигался с места и куда-то далеко уезжал, то о происшедшем с ним было бы куда труднее узнать душеприказчику: Гитлер мог просто бесследно исчезнуть – и никто об этом и не узнает, и не приведет в действие механизм шантажа.
Душеприказчиком же, надо полагать, стал мюнхенский адвокат Эрнст Хепп, с которым Гитлер свел близкое знакомство[aaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaa]. Когда Гитлер отбыл на фронт, то их переписка продолжалась вплоть до февраля 1915 года[bbbbbbbbbbbbbbbbbbbbbbbbbbbbb], также удостоверяя пребывание Гитлера в живых, пока не стало совсем уже очевидным, что страховка фронтовика от убийства – дело в принципе безнадежное и бесполезное.
Вот пока-то Гитлер и посиживал в квартире у Поппов – и досиделся до начала Первой Мировой войны.
Тут-то с Гитлером и разразилась катастрофа!
Немецкие власти должны были обойтись с ним по закону: он был иностранцем, но подданным ближайшего союзника; его и следовало отправить в Австро-Венгрию – пусть он там служит в армии или, по меньшей мере, выясняет отношения с властями относительно этой службы. Отвязаться от этого было невозможно – Хойслер, например, так и уехал в Вену, наверняка надеясь в душе, что там теперь уже не до него.
Гитлер же, унаследовавший основные капиталы Редля, не мог на это рассчитывать.
Да и все его страховки теперь теряли в весе: публиковывать военные планы в прессе едва ли было возможно в условиях войны – этот механизм шантажа утратил силу. Зато намекни австрийцы немцам о том, что Гитлер – русский шпион, и его – по настроениям публики в начале августа 1914 года! – просто не довели бы живым до ближайшего полицейского участка в Мюнхене!