Возразим, что мнение Алексеева нисколько не применимо к книге Максимильяна Ронге: противоречия подробностей у Киша и у Ронге настолько разительны, что ни о каком заимствовании не может быть и речи.
Книга Ронге, к тому же, имеет двойное дно – ее содержание, помимо общепонятной направленности, подчинено и весьма специфической задаче: это, по существу, открытое письмо к одному вполне определенному адресату – некоторые детали, содержащиеся в тексте у Ронге, вообще не могут быть понятны никому, кроме этого предположенного нами фигуранта – живого и здравствовавшего в 1930 году. К этому нам, разумеется, придется возвращаться.
Иное дело Урбанский. Этот тоже имел специфические задачи, но иные, нежели Ронге. Он и решал эти задачи, приводя разнообразные подробности, к которым мы уже обращались и еще будем многократно обращаться. В остальном же Урбанский, как и предположил Алексеев, решил особенно не утруждать себя, и многие детали, показавшиеся ему, Урбанскому, несущественными или общеизвестными, действительно перекатал у Киша.
При этом Урбанский не затруднил себя даже согласованием собственного текста с текстом Киша – отсюда и нелепые противоречия, бросающиеся в глаза.
Разницу между письмами, пришедшими по адресу Никона Ницетаса, можно объяснять разными возможными причинами. Простейшей является то, что их отправителями были различные люди или организации.
В отношении первого и второго писем это очевидно: первое было послано неизвестным отправителем – уж во всяком случае не Максимилианом Ронге; второе как раз сфабриковал именно Ронге – в этом он сам сознался. Ронге утверждал также и то, что после поступления третьего и четвертого писем он изъял это второе – и его полное содержание (кроме ссылки на Ларгье и на неназванный парижский адрес) не известно по сей день.
Третье и четвертое письма, ввиду согласованности их содержания, присланы одним отправителем – снова неизвестным, но не обязательно совпадающим с отправителем первого письма.
В итоге пока что имеется три возможных отправителя: два неизвестных, а третий – Ронге.
Но оказывается, что отправителей было все-таки не три, а два: не потому, что оба неизвестных отправителя совпадали, а потому что автором третьего и четвертого писем снова был Максимилиан Ронге!
Эти сведения, оказывается, были опубликованы еще в 1985 году, но на них, однако, никто по сей день не обратил внимания!
1.2. Ловушка сработала.
Одной из наиболее грамотных работ о «Деле Редля» (имеющей, однако, собственные недостатки) является книга Хайнца Хёне, вышедшая в Мюнхене в 1985 году (переиздавалась на немецком в 1988 и в 1993 годах); мы на нее уже однажды ссылались. Преимуществом Хёне является то, что он использовал архивы Военного министерства Австрии в Вене.
Книга Хёне не переводилась на русский, но ссылки на нее широчайшим образом используются современными авторами – в том числе упоминавшимся Михаилом Алексеевым[jjjjj].
Никто, однако, из этих современных авторов (и российских, и зарубежных, да и сам Хёне тоже оказался в их числе, не сумев оценить смысл собственного открытия) не обратил должного внимания на чрезвычайно важную подробность, установленную Хёне.
Оказывается, текст четвертого письма (от 9 мая 1913 года) был совершенно достоверно написан самим Максимильяном Ронге и его сотрудниками – и отпечатан на пишущей машинке[kkkkk].
Затем 17 мая 1913 года этот текст был переслан в Берлин к Николаи – с просьбой вернуть в Вену с соответствующими почтовыми отметками на конверте[lllll]. Это было, таким образом, проделано не со вторым письмом, как утверждал Ронге (и процитировано нами выше), а с четвертым!
Чем мотивировалась такая пересылка перед Берлином – не разъясняется. Можно предположить, что венцы покаялись перед берлинцами в том, что сами не умеют как следует негласно вскрывать письма на почте – и поэтому испортили исходный конверт. Снисходительные берлинцы с удовольствием выполнили просьбу своих нерадивых венских коллег: снабдили письмо новым, безукоризненно сработанным конвертом со всеми штемпелями.
На самом же деле Ронге имел все основания полагать, что предстоящее разоблачение Редля приведет к нешуточному скандалу (как и случилось!) и к возможным непредвиденным последствиям этого скандала; это последнее предположение оправдалось, как мы увидим, далеко не в полной мере. И вот в этом предстоящем скандале Ронге было существенно иметь на своей стороне высшее военное берлинское руководство, которое и было заранее уведомлено о предстоящей поимке якобы неизвестного русского шпиона, что и осуществилось описанной пересылкой четвертого письма в Берлин будто бы неумелыми венскими контрразведчиками.
Николаи и его подручные, наляпав необходимые штампы на конверте письма, отослали его назад в Вену. О получении этого послания в Вене имеется уведомление в официальном журнале входящей корреспонденции, получаемой Эвиденцбюро – его также обнаружил Хёне. Дата прихода в Вену – 23 мая 1913 года[mmmmm].
Как видим, берлинцы не слишком поспешили с выполнением венского заказа: ведь путь письма в один конец между Веной и Берлином – максимум двое суток, скорее – лишь одни: почта работала тогда заведомо лучше, чем теперь! Однако и Николаи и его коллегам нужно было получить санкцию собственного начальства на столь противозаконные действия – вот на обсуждение этой-то санкции и был сделан расчет в Вене!
В тот же день, пятницу 23 мая 1913 года, письмо было помещено в отдел корреспонденции «до востребования» на Венском почтамте.
В тот же день, точнее – под вечер 23 мая 1913 года, полковник Редль получил, по его собственной просьбе, разрешение на кратковременный отпуск для улаживания личных дел. Разрешение отдал генерал Гизль – командующий 8-м армейским корпусом, начальником штаба которого состоял Редль, а штаб располагался в Праге.
Затем Редль выехал на машине из Праги в Вену[nnnnn].
Могло ли это случайно совпасть с тем, что именно в тот момент и возникло на Венском почтамте письмо, которое должен был получить Редль?
Думается, что в такую случайность не поверят и школьники младших классов!
Почему же на это не обратили внимание современные квалифицированные специалисты по истории разведок?
Вот ответа на этот последний вопрос мы читателю не обещаем!..
Различия в содержании второго письма и следующих двух по-прежнему могут объясняться различными причинами. Но поскольку теперь известно, что автором всех этих трех писем был Максимилиан Ронге, то различия в их содержании должны объясняться изменениями, происшедшими в его личной позиции – и ничем иным.
Его основная личная установка оставалась прежней: он хотел и старался изловить конечного получателя писем – предположительно русского шпиона; этому и подчинялись его, Ронге, решения.
Совпадение момента поступления на Венский почтамт четвертого письма с моментом выезда Редля из Праги для его получения является фундаментальным фактом.
О приходе письма на Почтамт знали лишь Ронге и его сотрудники. Значит, они и нашли способ сообщить об этом Редлю.
Это было заведомо непростой задачей: практически передать такую информацию Редлю, спровоцировав его тем самым на самоличный приход за письмом, мог лишь сообщник Редля, которому последний безоговорочно доверял. При этом достаточно сложным было объяснение того, как он, сообщник, узнал о приходе письма (или, смягчим предположение, вычислил возможность такого прихода) и почему он его не забрал сам, а лишь сообщает об этом Редлю?
Максимилиан Ронге в своей книге довольно прозрачно намекает, как это могло происходить. Повторим: «У нас не было никаких данных относительно личности адресата. Это лицо могло жить в Вене, но может быть вследствие болезни или других обстоятельств оно не могло получить письма. Может быть, это лицо жило за пределами Вены и лишь иногда приезжало в столицу».
Совместим эти намеки-предположения – и мы можем сконструировать столь же простую схему, как изобретенный нами рассказ о пьяном русском, проигравшем деньги.
Сообщник Редля передал ему из Вены по телефону (или телеграфом), что первое (для них обоих – первое!) письмо на адрес Никона Ницетаса он уже довольно давно получил (должно было быть сообщено, когда именно), но не смог сразу доложить об этом, потому что тут же тяжело заболел (или оказался жертвой несчастного случая) и лишь теперь настолько пришел в себя, что смог сообщить об этом в Прагу.
Сообщающий должен был и разъяснить, где же он теперь сам находится – у себя дома или в какой-то определенной больнице. Он же должен был что-то сказать (или написать) о содержании полученного письма, в том числе о деньгах.
Но теперь уже прошло время, и можно предположить, что на Почтамт пришли уже новые письма, а он (лицо, сообщающее все это Редлю), по-прежнему болен, и тащиться самому на Почтамт ему пока физически нелегко.
Понятно, что некоторые подробности должны были быть сообщены эзоповым языком: в телефонном разговоре или в телеграмме – все равно.
Получив такое сообщение, Редль и должен был кинуться сначала в Вену, а там уже и прямо на Почтамт!
Однако такая изобретенная простая схема не является столь же убедительной, что и придуманный нами рассказ о пьяном картежнике в поезде. Действительно, новая история содержит ряд сомнительных положений: сообщил ли сообщник Редля из Вены, что он получил прежнее письмо? Как, все-таки, он обосновал свою неспособность получить новое письмо самому (или направить кого-либо из своих знакомых в Вене для его получения, а не вызывать для этого самого Редля из Праги)? Как он узнал (или предположил), что новое письмо уже находится на почте? И т.д. и т.п.