Я писал так в 1900 году, еще не изучив внимательно этого вопроса, а теперь должен взять назад это противоположение. В отношениях крестьян к господам у нас и на западе не было коренной разницы: вилланы не были «крепки земле», так как они сохраняли право отказа (droit de desaveu), то же право, какое имели и наши господские крестьяне до их закрепощения в исходе средневековья.
Наших господских крестьян удельного времени называют свободными, резко противополагая их позднейшим крепостным, и основываясь на том, что они пользовались правом перехода. Но если принять во внимание те формальности, те тяжелые для крестьян условия, которыми было обставлено это право перехода, то свобода их окажется очень ограниченной. Право перехода было, в сущности, особым правом отказа или отрока, то есть отречения от господина. Уйти с господской земли крестьянин мог не иначе, как только тогда, когда он открыто, формально «отрекся» или «отказался» от господина. При этом он должен был рассчитаться с господином, уплатить недоимки, а также особые выходные пошлины: пожилое, повоз, поворотное. При неисполнении этих условий, господин не давал своего согласия на выход крестьянина, не «отказывал» его с своей стороны; крестьянин, ушедший «без отказа и беспошлинно», считался беглым, и, в случае поимки, его силою возвращали к господину. Нетрудно представить себе, как сильно стесняли свободу крестьян эти условия отказа, особенно если принять во внимание распространенную в то время, как и позднее, задолженность крестьян господам.
Таким же точно правом отказа пользовались владельческие крестьяне и на западе во время расцвета феодализма, во второй половине средних веков, и это право обеспечивало им, так же как у нас, только условную свободу. Приниженное бесправное положение владельческих крестьян, в виде рабского крепостничества сервов, прикрепленных к земле, господствовало во Франции только в начале средних веков. Серваж смягчается уже в XII веке, в эпоху расцвета феодализма; сервы приобретают право перехода, сначала под условием отречения от своего имущества («серв оставлял сеньерию голым»), затем под условием уплаты высоких выгодных пошлин. В эту же эпоху, когда рабские черты серважа исчезают мало-помалу, приобретает широкое распространение другая, более легкая форма крестьянской зависимости. Сервов вытесняют вилланы, не только пользующиеся свободой перехода, но и менее отягченные оброками и повинностями.
В Германии поземельная зависимость крестьян всегда была мягче французского серважа с его первоначальными рабскими чертами; с XIII же века здесь, как и во Франции, распространяется право перехода. И в Англии вилланы, как называет Д. М. Петрушевский, никоим образом не были glebae adscripti и пользовались свободой перехода. И в Испанской марке или в Каталонии – как доказывает М. М. Ковалевский – «крепость к Земле не составляла первоначального удела крестьянства, и члены его имели свободу передвижения».
Это право перехода на западе выражалось в той же форме отказа, как и у нас. «Отказ» крестьянина во Франции назывался desaveu, от desavouer – отречься, отказаться. В этом случае, как и во многих других, наши средневековые порядки совпадают с западно-европейскими не только по существу, но и в самой терминологии. Чтобы уйти законно и не стать в положение беглого, серв должен был открыто отказаться от господина (se desavouer), формально заявив ему о своем уходе. В Германии требовалось во многих местах, чтобы этот уход возвещен был заранее, – в одних местах за 3 недели, в других за 6, перед церковным алтарем. В связи с отказом, в Германии взыскивалась особая выходная пошлина – курмед; эта пошлина совершенно соответствует тем выходным пошлинам при отказе крестьян: пожилому и повозу, о которых говорят наши судебники.
Так же как переход – отказ крестьянина дворохозяина, особыми условиями затруднен был и переход крестьянина или крестьянки, подчиненных членов крестьянской семьи, связанный с их женитьбой. Условия ухода из именья новобрачных были одинаковы на западе и у нас, так же как условия отказа; они заключались в уплате особой пошлины; во Франции эта пошлина называлась формарьярж (formariage, forismaritagium, буквально: вне-брачное), в Германии – бумед (Bumede). Такая же брачная пошлина, но в меньшем размере, уплачивалась и в тех случаях, когда брак не связан был с уходом из имения, когда жених и невеста оба жили в одном господском имении. Эта пошлина называлась марьяжем (manage, maritagkim).
Такие же точно пошлины, называвшиеся свадебными, существовали и у нас. За выход из именья с новожена взимали выводную куницу; когда оба новобрачных жили в одном имении, с них брали новоженый убрус. Первоначально эти пошлины взимались вещами, куницей и убрусом (полотенце); в Германии также бумед первоначально состоял из вещей: рубашки и козьего меха. Впоследствии же у нас, как и на западе, эти вещи заменены были деньгами: «за новоженый убрус» платили 4 деньги и «за выходную куницу два алтына». В удельное время размер этих пошлин был невысок, хотя за выход взимали иногда не два алтына, а целую гривну. В позднейшее же время, в эпоху расцвета крепостного права, господа значительно увеличили эти пошлины; в XVIII веке выводные или «куничные» деньги взимались в размере выкупа или калыма,/по 30 и 100 рублей с уходящей из именья крестьянки.
<…> Основные черты положения владельческих крестьян на западе и у нас в средние века состоят в том, что они пользовались правом перехода, под условием формального отказа, что они наследственно владели участками господской земли, пользовались ею как самостоятельные хозяева, под условием уплаты разнообразных, большею частью очень тяжелых оброков и пошлин, а частью и барщинных работ, наконец, в том, что они, доколе жили на господской земле, должны были подчиняться суду и управе господина.
Эта власть господина, однако, у нас, так же как и в Германии и в Англии, ограничивалась крестьянским миром, крестьянской общиной на господской земле. Господский приказчик (мейер и посельский) не был полновластным управителем; его власть была ограничена выборным старостой и мирскою сходкою общины. У нас, как и на западе, общинные порядки долгое время живут под покровом власти господина, у нас, как и в Англии, говоря словами П. Г. Виноградова, «манориальный элемент оказывается наложенным сверху на общинный».
Марковые общины в господских имениях, как подробно выясняют немецкие историки, пользовались весьма различными правами. Во многих имениях господское влияние на марковое самоуправление было едва заметно; в других власть господского приказчика заметно стесняла власть мирского старосты и мира; в третьих, наконец, господская власть совершенно подавляла или вовсе уничтожала общину. Такие же разнообразные комбинации взаимоотношений между господином и миром наблюдаются и в нашей древности. В большей части имений, а в крупных имениях едва ли не повсюду, мы находим, что община обладает значительной самостоятельностью, существенно ограничивая власть господского приказчика. «Община в боярщине» сохраняет самостоятельное значение даже при крепостном праве в XVII – XIX столетиях; приказчики в это время должны были судить крестьян не иначе, как по старине с старостою и с выборными целовальниками. В удельное время власть господских приказчиков, посельских и ключников, также ограничивалась властью мирских властей: выборных сотников и старост. В дворцовых селах, которые управлялись на одинаковых основаниях с другими частновладельческими имениями, уставные грамоты предписывают посельскому судить не иначе, как с мирскими властями: «а без старосты ему и без лучших людей суда не судити».<…>
IV. О подвижности населения.
§ 21. Мнимые странствования бояр и крестьян.
Несомненный быстрый рост крупного землевладения в удельной Руси, завершающийся полным его господством в XV – XVI веках, является главным доказательством ошибочности распространенного у нас представления о чрезвычайной подвижности населения древней Руси, как особенности, отличающей ее от оседлого запада. Собственно говоря, вполне достаточно и этого одного аргумента; но я считаю нужным привести и другие доводы, в виду особенной важности этого вопроса, как и в виду того, что антитеза «волнующегося жидкого состояния» древней Руси, похожей на перекати-поле, и прочного каменного запада выдвигается нашими историками, начиная с Соловьева, – как указано в I главе этой книги, в качестве главного общего отличия нашей истории от западно-европейской.
Мнение о чрезвычайной подвижности населения в древней Руси у нас очень утвердилось, но в нашей литературе вы тщетно будете искать твердого его обоснования. Это – не обоснованное сколько-нибудь положение, а только характеристика, передающая впечатление от некоторых стереотипных выражений грамот, подкрепленная общими соображениями о порядках, связанных с начальным заселением, с колонизацией страны. В подтверждение подвижности высшего сословия, бояр и слуг, приводят единственно – как я уже упоминал – известную статью междукняжеских договоров: «а боярам и слугам межи нас (князей) вольным воля». Но исследователи упускают из виду, что даже эти самые дрговоры, помимо прочих соображений, никак не позволяют говорить, что бояре, переходя на службу от князя к другому, «не дорожили землей» – как писал П. Н. Милюков – или «не особенно дорожили землей», – как он пишет в новом издании своей книги (см. § 8).
Междукняжеские договоры, действительно, постоянно подтверждают боярское право от'езда, но они при этом всегда имеют в виду бояр-землевладельцев, они особыми статьями регулируют поземельные отношения отъезжавших бояр к князьям и обеспечивают неприкосновенность боярских вотчин. Рядом с статьей: «а боярам и слугам межи нас вольным воля», мы находим в договорах статьи о их имениях, «домах» и «селах»: «а домы им свои ведати, а нам ее в них не вступати» (около 1398 г.); или «в села их не вступатися» (1368), или «а судом и данью потянути по уделам, где кто живет» (1410), то-есть, где кто владеет землею. По договорам бояре, вопреки ходячему представлению, всегда являются в роли вотчинников, и притом очень заботящихся о земельных промыслах, так как договоры воспрещают боярам покупать села и принимать закладней в пределах владений чужого князя. Те же договорные, как и духовные, грамоты князей содержат ряд указаний на крупные земельные владения некоторых бояр.