Смекни!
smekni.com

по истории на тему: Александр (стр. 15 из 23)

Религиозные убеждения Александра III не отягчались сомнениями: он изначально, как аксиому, принял догматы религии, усвоив их вместе с детской молитвой. Вопросы, которые бесконечно тревожили и мучили русские умы - поиски доказательства бытия Божия, бессмертия души — не занимали царя. Веру его можно было бы назвать детски про­стодушной, наивной, если бы не утилитарный подход импе­ратора к религии, стремление использовать ее в целях поли­тических. Считавший себя истинным христианином. Алек­сандр III в государственной деятельности не только не руко­водствовался заповедями Христа, но как раз склонен был подчинять их политическим задачам. Не случайно обращав­шиеся к нему как к христианину за милосердием нашли в нем только самодержца, непримиримого и беспощадного к врагам. Личностное отношение к противникам самодержавия у Александра III было значительно сильнее, чем у его отца. В тех, кто покушался на существующий порядок, он видел прежде всего своих собственных врагов. Он никогда не пы­тался понять идеи тех, кого относил к «государственным преступникам». Следственные дела революционеров просмат­ривал только с целью узнать об их планах и намерениях. Скупые пометки на полях, сделанные собственной рукой его императорского величества: «мерзавец», «подлец», «негодяй», говорят, что он отнюдь не смотрел на взбунтовавшихся «рус­ских мальчиков» как на сбившихся с пути и вовсе не думал о том, как их вернуть на правильную дорогу. Карая их, само­держец удовлетворял прежде всего жажду отмщения. «Месть, узаконенная правосудием» — так точно определил репрессии против революционеров князь-бунтовщик П. А. Кропоткин.

Не случайно Александра III глубоко возмутила картина Н. Ге «Что есть истина?». Христос изображен здесь объяс­няющим Пилату свое осознание истины: он видит в Пилате пусть заблудшего, но человека, и хочет быть им понятым. Ревнители православия — царь и обер-прокурор Синода — узрели в этой картине, которой восхищался Л. Н. Толстой, разрушение образа Христа и запретили ее выставлять. По-видимому, у Александра III был свой Христос — нетерпимый к инакомыслящим, взывающий не к прощению и покаянию, а к отмщению, к беспощадной расправе с врагами. И надо при­знать, что только такой образ Спасителя и мог вдохновлять в борьбе за власть.

Вера императора сочеталась с самыми темными суеве­риями. которые при нем получают широкое распростране­ние. Александр Александрович склонен был в окружающем мире усматривать различные знамения, зловещие или благие приметы. Порой они оказывали прямое влияние на его пове­дение, заставляя принять то или иное решение или отказать­ся от очередного начинания.

Когда во время грозы в мае 1881 г. был разрушен обелиск Павла I в Гатчине, это произвело на императора устрашаю­щее впечатление. Восприняв событие как знак беды, он с семейством тут же покинул Гатчину, выехав в нелюбимый Петербург. 17 октября 1888 г. царский поезд, идущий с юга, потерпел крушение в пункте Борки — в 50 км от Харькова. Семь вагонов оказались разбиты вдребезги, но разрушенная крыша того, в котором ехала семья царя, образовала нечто вроде купола, и все здесь остались целы. Крушение это, по выражению одного из царедворцев, стало весьма счастливым в политическом смысле. В специальном манифесте Алексан­дра III событие 17 октября оценивалось как знак Божьего благодарения. До конца своей жизни и Александр Александ­рович, и его наследник будут отмечать эту дату как день проявления милости Божией к династии Романовых. Нико­лай II не забудет о ней и в дни революции 1905—1907 гг., и во время войн русско-японской и мировой. Отец и сын черпали в событии 17 октября 1888 г. необходимую долю оптимизма, уповая и впредь на Божий Промысел.

«Праздник крушения» — так окрестили обыватели тор­жества по случаю благополучного возвращения в столицу царского семейства — длился несколько дней. В церквах служили благодарственные молебны, воспитанники учебных заведений были освобождены от занятий, толпы людей вы­шли на улицу посмотреть на торжественную процессию во главе с императором и его семьей. В общем хоре славословий как-то потонуло сознание того, что для многих людей и семей случившееся явилось подлинной катастрофой: двадцать че­ловек погибли в аварии, семнадцать, и среди них два офице­ра, были тяжело ранены. Характерна изданная генералом Богдановичем картинка для народа: обломки царского поез­да, груда тел убитых и раненых — а в отдалении царь с семьей в сиянии небесных лучей.

Министр путей сообщения К. Н. Посьет был отправлен в отставку, но в обществе ходили слухи, что причина аварии — не гнилые шпалы, а очередное покушение на царя.

Зимой 1883 г. такие же слухи сопровождали несчастный случай с императором, когда, выпав из саней, он сломал руку. Чтобы не повредить авторитету коронованной особы, в печати лишь глухо сообщили о болезни Александра III, что и породило домыслы о новом покушении. Они не прекра­тились и с появлением успокоительных бюллетеней о здоро­вье императора, опубликованных по настоянию Победонос­цева. Страна, казалось бы, успокоенная, замиренная, про­должала жить в ожидании возобновления борьбы, вроде бы уже завершившейся. Ощущение нависшей опасности не покидало императора, с годами все более уверенно чувство­вавшего себя на троне. Н. А. Бенуа, встретив Александра III в 1889 г. в Мариинском театре, навсегда запомнил случайно перехваченный взгляд царя — грозный и тревожный одно­временно. По словам художника, это был взгляд человека, ежесекундно опасающегося за свою жизнь и за жизнь своих близких.

Характерна помета, сделанная Александром III на полях следственного дела новых первомартовцев — А. И. Ульянова и его товарищей, арестованных накануне подготовленного ими покушения на царя 1 марта 1887 г.: «На этот раз Бог спас, но надолго ли?»

Но, уповая на Бога, Александр III и сам не бездействовал;

поставив главной задачей своего царствования всемерное укрепление единодержавия, искоренение всего, что служит источником крамолы.

Граф П. А. Валуев передавал со слов Д. А. Толстого раз­говор его с царем при назначении министром внутренних дел. Граф Толстой сказал тогда Александру III, что не призна­ет «крестьянской России», и добавил: «Ваши предки создали Россию, но они нашими руками ее создали». По словам Тол­стого, государь «покраснел и отвечал, что он этого не забы­вает».

И царь, и министр вполне сошлись как в понимании роли дворянства, так и в определении приоритетов текущей поли­тики. Правящий в крестьянской стране, Александр III был поистине дворянским царем. По сути, у него в выборе соци­альной опоры альтернативы и не было. Он нащупал ее от­нюдь не только интуитивно. Целый отряд консервативных публицистов трудился над теоретическим обоснованием роли дворянства в самодержавной монархии. М. Н. Катков, К. П. Победоносцев, В. П. Мещерский, Р. А. Фадеев еще в прошлом царствовании доказывали, что самодержавие не смо­жет обойтись без организованной политической поддержки хотя бы части общества, и только дворянство способно ее оказать, как оказывало в предшествующие столетия. Катков справедливо обращал внимание на полную гармонию интере­сов самодержавия и дворянства, их взаимозависимость и взаимную нужду друг в друге. По его верному замечанию, дворянство — единственное сословие, не имеющее своих отдельных от самодержавия целей и стремлений: все иные сословия их имеют. Катков не уставал повторять об опасно­сти упадка и оскудения дворянства, в котором всегда «с осо­бой силой» отзывалось то, что «вредно русскому государст­ву». Сделав ставку на этот класс феодальной России, уходя­щей в прошлое, Александр III должен был озаботиться возро­ждением его в условиях развивающегося капитализма, к которым дворянство оказалось наименее всех других сосло­вий приспособлено. Царская политика в этом направлении оказалась последовательной и неуклонной.

В самый день коронации — 15 мая 1883 г.— как бы для того, чтобы подчеркнуть нерасторжимость единства само­державия и дворянства, выходит указ царя о возмещении помещикам из казны выкупных платежей, от которых осво­бождались крестьяне. Помещики получали 80% выкупной суммы и в придачу — 8,5% от стоимости надела. Тогда же в Москве император на собрании волостных старшин, прибыв­ших на коронацию, обратился к ним с призывом во всем подчиняться «своим предводителям дворянства». Подобная формулировка не была обмолвкой, обычной для раскладной речи императора. Она воспринималась как директива о руко­водящей роли дворян на местах, идущей на смену былой их вотчинной власти.

В 1885 г. учреждается Дворянский банк, предоставляв­ший владельцам имений долгосрочный и дешевый кредит. Финансовую помощь получали помещичьи хозяйства, по сути не способные к выживанию. В банк, как правило, обраща­лись те землевладельцы, которые так и не сумели наладить хозяйство в новых условиях. Но полученная под залог име­ния ссуда, как правило, в хозяйство и не вкладывалась, а проживалась («проматывалась»). Как пригодились бы эти промотанные дворянами средства в крестьянском хозяйстве!

Столетие с издания Жалованной грамоты дворянству, да­рованной Екатериной II, Александр III использовал, чтобы подчеркнуть дворянскую ориентацию политики верховной власти и главенствующую роль, отводимую этой властью «благородному сословию». Рескрипт, написанный Победо­носцевым по поручению царя, возвещал, что ныне, как и прежде, потребно, чтобы российские дворяне сохраняли пер­вое место «в предводительстве ратном, в службе государст­венной, в делах местного управления и суда»... «В сознании необходимости более, чем когда-либо, в настоящее время видеть русское дворянство руководителями местной обще­ственной, народной и государственной жизни», власть обе­щала этому сословию «облегчение условий экономической жизни», а также сохранение и расширение дворянских при­вилегий». «Из долгих блужданий мы наконец возвращаемся в нашу родную православную самодержавную Русь. Призра­ки бледнеют и исчезают. Мы чувствуем пробуждение» — так приветствовали «Московские ведомости» рескрипт 21 апре­ля 1885 г. В восстановлении принципа сословности Катков усматривал серьезную преграду новым веяниям.