Вторых «первомартовцев» (А. И. Ульянова и его соратников) император помиловать отказался, позабыв, как видно, о своем ответе Л. Н. Толстому, просившему о милосердии к участникам цареубийства 1 марта 1881 г. Тогда он заверил писателя, что собственных врагов он простил бы. Однако карательная политика Александра III говорит о том, что к своим врагам он был жесток и непреклонен. За 1883— 1890 гг. вынесено 58 смертных приговоров, из которых 12 приведены в исполнение. Напомним, что только в 1879—1882 гг. казней было 29. Цифры эти кажутся ничтожными в сравнении с теми, в которых выражаются репрессии в послереволюционном обществе — при большевистской диктатуре. Но современники, не ведая о грядущем, сравнивали александровскую монархию с правовыми европейскими государствами.
Сам Александр Александрович склонен был считать свое правление самым гуманным и просвещенным в истории династии Романовых. Искренне восхищаясь своим дедом, много перенимая из его политики, Александр III признавал, что в николаевскую эпоху царил произвол, который лишал самодержца широкой общественной поддержки. Но и желая сам обрести такую поддержку, царь в «державных» интересах постоянно нарушал законы собственного царства.
Исследователь царских тюрем за период 1762—1917 гг. М. Н. Гернет пришел к выводу, что режим для политических был самым тяжелым при Александре III, особенно с 1884 г., когда в Шлиссельбурге открылась «государева тюрьма». Весь мир в 1889 г. облетела весть о трагедии на Карийской каторге. Народоволка Н. К. Сигида за «оскорбление власти» (пощечина коменданту) подверглась наказанию розгами и в тот же день покончила с собой. В знак протеста приняли яд и несколько ее товарищей по заключению.
По свидетельству И. Н. Дурново, именно Александр III потребовал такого наказания каторжанке, наложив резолюцию: «Дать ей сто розог». «Постыдная деятельность виселиц, розг, гонений»,— говорил о политике Александра III Л. Н. Толстой, имея в виду не только репрессии против революционеров.
Император вмешивался не только в дела государственных преступников, которые всегда держал под контролем. Он «корректировал» и приговоры по уголовным процессам. Главный военный прокурор светлейший князь А. К. Имеретинский жаловался на царские поправки к решениям суда, несообразные с юстицией. Так, Александр III «простил» офицера В. А. Жеребкова, застрелившего в ссоре товарища, «простил» корнета А. Бартенева, убившего актрису Висновскую. Царь руководствовался при этом не столько материалами следствия, сколько личным впечатлением. В деле Бартенева (которое легло в основу рассказа И. А. Бунина «Дело корнета Елагина») симпатии Александра Александровича оказались явно не на стороне жертвы: сочувствие его вызвал как раз преступник. Русский офицер, дворянин, полюбивший актрису Варшавского драматического театра, Бартенев не решился жениться на ней — польке, католичке, женщине достаточно легкого поведения. Но и разлюбить не сумел — как и сам император, он был из породы однолюбов. Подействовало на Александра III, по-видимому, и красноречие защитника Бартенева Ф. Н. Плевако — одного из лучших российских адвокатов. И вот одним росчерком пера царь круто изменил приговор: вместо 8 лет каторги Бартенев оказался лишь разжалованным в рядовые.
В 1881 г. возникло дело о злоупотреблениях на Петербургской таможне. Тесть К. П. Победоносцева А. А. Энгельгардт наряду с другими чиновниками был уличен в незаконных махинациях, нанесших убыток казне. Но по велению императора Энгельгардт был отдан на поруки Победоносцеву (под залог в 50 тыс. рублей, которые тот так и не заплатил), а само дело прекратили. Слух о вмешательстве императора в дело родственника обер-прокурора Синода быстро распространился в обществе, как бы подтверждая, что законы в самодержавном государстве пишутся не для всех. Александр III не раз предоставлял подданным подобные доказательства того, что независимого суда при неограниченной монархии быть не может.
Понимая, насколько важно выглядеть в глазах подданных справедливым, Александр III иногда по-своему пытался быть объективным, невзирая на лица. Когда вскрылись серьезные злоупотребления бывшего министра внутренних дел Л. С. Макова, Александр III приказал предать суду и его, и ряд высокопоставленных чиновников. И настолько страшным показалось им это решение царя, что некоторые из обвиняемых так и не захотели дожидаться суда. Маков застрелился, С. С. Перфильев (правитель канцелярии министра внутренних дел) покушался на самоубийство.
Столь же нелицеприятной была позиция Александра III в «логишинском деле», получившем громкую огласку в середине 80-х гг. Минский губернатор В. С. Токарев незаконно, как казенную, приобрел за бесценок землю крестьян села Логишина в Пинском уезде. Через генерала Лошкарева — своего покровителя в Министерстве внутренних дел — Токарев добился, чтобы искавшие правды крестьяне были подвергнуты массовой порке. По воле императора Токарев и Лошкарев были отданы под суд. Дело закончилось рассмотрением в Государственном совете. Подсудимые были уволены со своих должностей, с запрещением впредь поступить на государственную службу. Напрасно великий князь Михаил Николаевич ходатайствовал за них в целях «поддержания власти». Александр III понял, что именно ее престиж требует наказания виновных в столь беззастенчивом попрании закона.
Произвол, несовместимый с правопорядком, обнаруживал самодержец и в своих отношениях о прессой. Российская журналистика, оживившаяся в конце царствования Александра II, чахла на глазах под воздействием Временных правил о печати. Подготовленные при Н. П. Игнатьеве и принятые при Д. А. Толстом в дополненном виде, они ставили прессу под жесткий контроль администрации, усилив цензурный гнет. Одно за другим гибнут либеральные издания «Молва», «Страна», «Порядок», «Земство». В 1884 г. закрыт лучший демократический журнал «Отечественные записки». Журнал «Дело» после разгона редакции и ареста ряда сотрудников теряет свой передовой характер и вместе с тем подписчиков. Видные деятели народнической журналистики — Н. К. Михайловский, С. Н. Кривенко, К. М. Станюкович — были высланы из столицы. Легальные публицисты, по сути, загоняются в подполье: многие наблюдения о русской жизни можно было высказать только в нелегальной печати. Но и она из-за полицейских преследований почти не имела распространения. «Народная воля» выпустила последний номер своей газеты в октябре 1885 г.
Александр III целеустремленно добивался единомыслия в печати. Вставший во главе цензуры в 1883 г. Е. М. Феоктистов, верный соратник М. Н. Каткова, соответственно направлял работу Главного управления по делам печати.
Обсуждение правительственной политики вообще изымалось из журналистики, а специальными циркулярами предписывалось «воздерживаться» от сообщений о земских постановлениях, о положении дел в учебных заведениях, об отношении крестьян к помещикам и т.д. Накануне 25-летия отмены крепостного права было запрещено упоминать об этой дате в газетах и журналах, не говоря уж о том, чтобы праздновать юбилей великой реформы.
Отечественную журналистику Александр III воспринимал как досадную помеху самодержавному правлению. Под напором цензуры неофициальные издания продолжают сдавать позиции: в середине 80-х гг. перестают выходить либеральные газеты «Голос», «Русский курьер», «Московский телеграф». В то же время умножаются препятствия для возникновения новых органов, получить разрешение на которые становится чрезвычайно трудно.
Самодержец не оставлял вниманием и книгоиздательство. Отпечаток его вкусов и пристрастий, о которых прекрасно знали в Главном управлении по делам печати, лежит на многих постановлениях этого учреждения. Цензурных гонений не избежали признанные классики русской литературы. Запрещаются «Мелочи архиерейской жизни» Н. С. Лескова, признанные цензурой «дерзким памфлетом на церковное управление в России». Запрещается «Крейцерова соната» Л. Н. Толстого, которую Александр III посчитал «циничной». Правда, после усиленных хлопот Софьи Андреевны Толстой, вняв ее просьбе, царь разрешает включить это произведение в собрание сочинений писателя. Отношение к автору «Войны и мира» — романа, любимого императором,— у него было Двойственное. Похоже, что Александр Александрович предвосхитил оценку Толстого как «великого художника», который «жалок как философ». Такие его сочинения, как «В чем моя вера», «Исповедь», становятся запретными, за их чтение и распространение преследуют. Но, карая читателей, автора Царь трогать не велит.
Цензура Александра HI запрещает и другую исповедь — старца Зосимы из романа Достоевского «Братья Карамазовы». Подготовленный для отдельного издания отрывок из романа с размышлениями этого героя о глубоком социальном неблагополучии в стране, с его мечтой о времени, когда «самый развращенный богач устыдится богатства своего перед бедным», был признан вредным, «несогласным с существующими порядками государственной и общественной жизни».
По верному заключению современного либерального публициста, политика Александра III в области печати усиливала «влияние мнений, процветающих во мраке, опирающихся на молчание». Процветала «охранительная» пресса — издания Каткова, Мещерского и другие, официальные и официозные. Но эти же условия — «мрак» и «молчание» оказались благоприятны и для крайне левых общественных течений. Именно в эпоху Александра III, по признанию В. И. Ленина. «всего интенсивнее работала русская революционная мысль, создав основы социал-демократического мировоззрения».