Витте вспоминал об Александре III как о человеке со «стальной волей», но консервативные правители, как правило, и выглядели волевыми и непоколебимыми. Те же из самодержцев, кто проявлял стремление к преобразованиям, готовность к уступкам общественным требованиям, оценивались порой как люди непоследовательные, слабовольные. И надо признать, что тем, кто хотел «законсервировать» существующий порядок, было легче проявить твердость и последовательность, чем вступавшим или собиравшимся вступить на путь реформ.
При недостаточной образованности Александр III, безусловно, обладал природным умом — практическим, здравым, хотя неразвитым и довольно ограниченным. Ум императора был сосредоточен на защите интересов самодержавия и императорского дома, которые Александр Александрович отождествлял с интересами страны, народа. Нераздельность их он никогда не подвергал сомнению. «Сомненья дух» был так же неведом царю, как и его врагам — революционерам. Уже поэтому трудно согласиться с С. Ю. Витте, находившим у Александра III «громадный выдающийся ум сердца». Политике предпоследнего царя как раз не хватало «сердечности» — широты, терпимости.
Считавший себя христианином, он был жесток и непоколебим по отношению к иноверцам. В империи с одинаковым упорством преследовали духоборов, пашковцев, штундистов, толстовцев — всех отступников от официального вероисповедания. Бесценные древние рукописи сектантов конфисковывались дети отнимались у родителей.
Под любимым девизом царя «Россия для русских» ущемлялись права «инородцев» при поступлении на государственную службу и в хозяйственной деятельности. А. А. Половцев, отнюдь не противник русификации национальных окраин, не раз в дневнике возмущался тем, как топорно и прямолинейно она проводится. «Смешение принципов национального и религиозного достигло последних пределов уродства.— писал князь С. М. Волконский о «политически-умственных трафаретах» александровской политики.— Только православный считался истинно русским, и только русский мог быть истинно православным. Вероисповедной принадлежностью человека измерялась его политическая благонадежность».
Одержимый вслед за Победоносцевым мыслью, что «жиды всюду проникли, все подточили». Александр III дает волю и антисемитским настроениям. Сокращается черта оседлости, все новым изъятиям подлежат места, где разрешено селиться евреям. В 1891 г. по инициативе великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора, выселили 17 тыс. ремесленников-евреев, что заметно дестабилизировало городскую жизнь.
На почве религиозно-национальной политики александровского царствования выросло позорное Мултанское дело (1892—1896), когда обвинение в ритуальном жертвоприношении было предъявлено целому народу. В действительности же получилось, что именно крестьяне-удмурты, обвиненные в убийстве, которого якобы требовало их языческое вероисповедание, были принесены в жертву стереотипам религиозным и политическим.
Национализм и шовинизм, проповедуемые с высоты трона, призванные отвлечь внимание от острых социальных и политических проблем, разжигали самые низменные страсти. Накопившееся недовольство масс направлялось в нужное правительству русло. Александр III, следуя традициям династии, верил, что национальная и религиозная общность может сплотить страну, раздираемую общественными противоречиями. Национализм становится одним из ведущих принципов его правления, вызывая все новые проблемы многонациональной империи.
Сознавал ли сам император, сколь грозные конфликты
зреют в управляемом его уверенной рукой государстве? В дневнике, где он, оставаясь с самим собой наедине, мог высказаться без оглядки и опасений, нет и следа подобных тревог. Дневник Александра III фиксирует лишь внешние события его окольного мира: завтраки, обеды, ужины, домашние дела, охота. О занятиях государственными делами говорится здесь бегло и глухо — отмечается лишь время, отведенное для чтения государственных бумаг и приема министров. Эта пунктирная хроника жизни царской семьи при всей насыщенности ее встречами со множеством лиц, балами, путешествиями, официальными приемами и домашними застольями, при всей пестроте и блеске рождает впечатление скудости духовного мира самого «хроникера».
Александр III выделялся среди российских самодержцев трудолюбием и усидчивостью. Чтению и подготовке официальных документов он посвящал по нескольку часов в день. Спать ложился не ранее 2—3 часов ночи. Правда, всегда имел днем часы для отдыха и сна (перед ужином).
Любимыми видами отдыха императора были охота и рыбная ловля. Для охоты царь предпочитал Беловежскую пущу. Ему не надо было выслеживать добычу, подвергаясь опасности,— опытные егеря обеспечивали, чтобы она находилась на досягаемом расстоянии от царя, ничем ему не угрожая. Трофеи царской охоты всегда громадны. Поштучно забивались лишь медведи и зубры. Счет кабанам, лисицам, оленям шел на десятки, а зайцы убивались сотнями. По-видимому, те же чувства самоутверждения и довольства собой испытывал царь, вылавливая (вынимая) из гатчинских озер, где для него разводили ценные породы рыб, по 60—80 форелей зараз.
Во дворцах по установившейся традиции играли любительские спектакли, давали домашние концерты. Из русских композиторов императорская чета предпочитала Чайковского и Глинку. Мария Федоровна любила Шопена и Моцарта. Полюбившийся спектакль в театре смотрели по нескольку раз. Так, судя по дневнику Александра III, в 1891 г. они не единожды побывали на «Женитьбе Белугина» в драматическом театре, многократно прослушали «Фиделио» Бетховена и «Ромео и Джульетту» Гуно.
Император не любил «грубого реализма» ни в живописи, ни в литературе, но отнюдь не был сторонником «чистого искусства», подходя к нему с утилитарными требованиями. Идейность признавал более важным, чем художественность. Запрещая для сцены «Власть тьмы» Л. Н. Толстого, Александр III признавал, что пьеса «написана мастерски и интересно», однако идеи ее посчитал вредными. Не разрешив 'выставлять полотна И. Е. Репина и Н. Н. Ге. он опять-таки исходил не столько из эстетического, сколько из «идейного» воздействия их живописи. Самодержец во многом предъявил требования к искусству тоталитарной системы.
В своих привязанностях и симпатиях Александр III оставался не менее консервативен, чем в политике. Характерно, что на очередные дворцовые празднества он, по свидетельству А. А. Половцева, распоряжался звать тех, «кто обычно бывает». При неизбежных изменениях близкое окружение царя оставалось в основном постоянным. Непременными участниками дворцовых приемов и торжеств оставались его друзья молодых лет, адъютанты времен русско-турецкой войны с их женами — Барятинские, Воронцовы-Дашковы, Шереметевы.
С 1860-х гг. сохранялись у царя тесные, хотя и неровные, отношения с князем В. П. Мещерским, унаследованные от покойного брата Николая. Они неоднократно прерывались по причине возникавших вокруг Владимира Петровича скандалов. В начале 1880-х гг. репутация князя — представителя славного и древнего рода — становится настолько скверной, что отношения с ним Александра III принимают полуконспиративный характер — поддерживаются тайком при посредничестве Победоносцева. С. Ю. Витте, рисуя образ Александра Александровича как человека чрезвычайно прямого, открытого, который «ничего не делал тайком», погрешил против истины. Царь тайно дружил с человеком, от которого отвернулись родственники, кого открыто презирали в обществе. Мещерского перестали принимать во многих домах, но к царю он по-прежнему был вхож, хотя и «с заднего крыльца».
В 1887 г. Александр III субсидирует возобновившийся «Гражданин». 100 тысяч рублей были выданы Мещерскому из сумм, предназначавшихся на женское образование. Царь считал его ненужной и вредной блажью: слова «курсистка» и «нигилистка» были для него синонимами. Мещерского же ценил как даровитого писателя, имея в виду не столько его романы из жизни «большого света», сколько публицистику, Яростно ополчаясь на «пошлый либерализм», занесенный с Запада, «Гражданин» снова — однообразно и монотонно — отстаивал дорогие Александру III «устои».
Судя по их переписке, дружба была далеко не идиллическая. Царь упрекал Мещерского в нахальстве, навязчивости, попрошайничестве. Но, как ни парадоксально, эти черты по-своему привлекали императора, придавая его отношениям с князем иллюзию простоты и равенства, которых так не хватало в общении с другими. Мещерский по своей недалекости временами терял дистанции, соблюдавшуюся императором; в контактах со всеми подданными. Но фамильярность и бесцеремонность Владимира Петровича позволяли царю несколько передохнуть от всеобщей лести и угодничества: и то и другое оказывалось по-своему нужным.
В последние годы правления Александра III среди приближенных к нему замаячила фигура начальника царской охраны генерала П. А. Черевина. Царь любил с ним рыбачить, охотиться, играть в карты, а также и выпить. Последним, впрочем, вопреки воспоминаниям Черевина. Александр Александрович не злоупотреблял. Среди приближенных Александра III трудно разглядеть настоящих друзей: были соратники, на которых он опирался, и приятели, с которыми любил коротать досуг. Среди соратников еще современники выделяли Д. А. Толстого. М. Н. Каткова и К. П. Победоносцева. Имя Победоносцева, по сути, стало метафорой: эпоха Александра III часто определяется и как эпоха Победоносцева. Его идеи наложили отпечаток на имперскую политику, люди, им выдвинутые, им рекомендованные, занимали ключевые посты на государственной службе.