Смекни!
smekni.com

по истории на тему: Александр (стр. 8 из 23)

«Вчера я писал Вашему Величеству о манифесте и не отстаю от этой мысли», сообщая, что работает над его проектом. 26 апреля Победоносцев направляет императору редакцию манифеста, которая, по его словам, «совершенно соответст­вует потребности настоящего времени». Константин Петрович убеждает, что случай для объявления манифеста пред­ставляется прекрасный. В среду 29 апреля царь должен был впервые появиться в столице — на параде — после двухме­сячного пребывания в Гатчине.

Благоприятность момента для манифеста была точно определена не только со стороны этих внешних обстоя­тельств. Главным было состояние духа самого императора, его умонастроение, которое его советник безошибочно рас­познал. Победоносцеву не раз случалось писать для Алексан­дра Александровича официальные документы, но всегда, ра­зумеется, по его поручению. Впервые он взялся за это по собственной инициативе, и его не одернули: император буд­то ждал подобного «толчка». 27 апреля он телеграфировал из Гатчины: «Одобряю вполне и во всем редакцию проекта».

29 апреля манифест был опубликован. «Посреди великой на­шей скорби,— возвещалось в нем,— глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело правления, в уповании на Божест­венный Промысел, с верой в силу и истину самодержавной власти, которую Мы призваны утверждать и охранять для блага народного, от всяких на нее поползновений».

«Нежданно-негаданно явился манифест...— записал 30 апреля 1881 г. в дневнике генерал А. А. Киреев, адъютант великого князя Константина Николаевича.— Он должен был явиться 2 марта. Явился очень кстати, ибо идеи конституци­онные и раздражающие о них толки слишком начали укреп­ляться».

«Нежданным-негаданным» манифест 29 апреля явился и для либеральных администраторов — он, можно сказать, застал их врасплох. Явившийся в результате сговора (загово­ра) царя и его советника, манифест готовился в глубокой тайне. Победоносцев специально просил царя ни с кем не советоваться об этом их совместном предприятии, дабы оно не было в последний момент сорвано. И царь, надо отдать ему должное, оказался неплохим конспиратором.

Лорис-Меликов и его соратники, которые рассчитывали еще долго убеждать Александра в преимуществах предста­вительного правления, были разобижены и возмущены по­добными действиями за их спиной. Но Константин Петрович на случай, если бы они открыто высказали недовольство, подготовил и ответ им царя. Однако заготовленные им тези­сы не понадобились. Лорис-Меликов, Милютин, Абаза (толь­ко они и подали прошения об отставке) ушли без шума, так и не узнав то, что же по наущению Победоносцева готовился сказать им Александр III. А доводы были весьма существен­ные: «Вы не конституционные министры. Какое право имели вы требовать, чтобы Государь в важных случаях обращался к народу не иначе как через вас или по совещанию с вами?» Вряд ли на это можно было что-либо возразить.

«Что означает отставка графа Лорис-Меликова?— зада­вался вопросом либеральный журнал «Русская мысль».— Смена ли это только лиц или направлений?» «Призыв графа Лорис-Меликова к власти был началом новой эпохи; вот почему в удалении его от управления думаем видеть как бы окончание этой эпохи»,— отвечал либеральный «Вестник Европы».

Впрочем, большинство либеральных изданий, еще недав­но заявлявших о своей приверженности к общественному управлению, встретило манифест оптимистически. «Верхов­ная власть ободряет и обнадеживает нас в эти дни тяжких испытаний,— уверяла передовая газета «Порядок»,— Рос­сия теперь знает свое будущее: в действиях учреждений, даро­ванных ей покойным государем императором, будут водворены «порядок и правда», а это одно уже само по себе облегчит достижение и прочих целей, обозначенных манифестом».

Обещание самодержца навести порядок в земствах и су­дах, в котором ясно слышалась угроза контрреформ, «стра­на» также предпочла прочесть как посул дальнейших преоб­разований. В такой своеобразной форме либеральная печать высказывала свои пожелания власти, принародно и гласно отказавшейся от каких-либо уступок общественным требо­ваниям.

«Я вместе с Вами радуюсь происшедшей перемене,— писал Победоносцеву идеолог либерализма Б. Н. Чичерин по поводу обнародования манифеста 29 апреля,— потому что павшие, так называемые государственные люди, очевидно, шли ложным путем». Восприятие «царского слова» либераль­ной оппозицией во многом проясняет ее неспособность воз­главить борьбу за гражданские права. Ставка на самодержа­вие вступала в противоречие с идеями свободы личности, законности, правопорядка, обрекая либералов на бессилие в освободительном движении. Убедительной альтернативы ре­волюционной демократии они так и не составили, способст­вуя тем самым ее росту.

В письме к Е. Ф. Тютчевой 1 мая 1881 г. Победоносцев, имея в виду издание манифеста 29 апреля и его восприятие в обществе, написал, что произошел государственный переворот. Шутли­вое, это выражение, однако, не лишено и серьезного смысла. Произошло нечто большее, чем смена правительства и даже правительственного курса. Прерывалась сама линия разви­тия России на мирные преобразования, на реформы «сверху». Непоследовательная, зигзагообразная, эта линия все же ясно обозначилась в эпоху Александра II, вселяя надежды как антитеза революционному пути. Насильственный обрыв этой политической линии говорил о смене самой концепции перспектив развития России. При всей своей непоследова­тельности и противоречивости политика Александра II пре­дусматривала движение вперед. Разрыв с реформизмом гро­зил стране «попятным» движением.

Манифест 29 апреля 1881 г., возвращающий, по словам М. Н. Каткова, «русскому народу русского царя самодержав­ного», объявлял ту «новую политику», которой домогались сторонники абсолютной монархии. Приводя отрывки из ма­нифеста, «Тайме» заключала, что он «достаточно ясно указы­вает на действительное направление внутренней политики страны». Отмечалось, что циркулировавшие в Петербурге и за границей предсказания «конституционных перемен «не оправдываются».

В российской истории часто драматическое соседствует со смешным. Манифест 29 апреля прозвали «ананасным», имея в виду нарушавшую его торжественно-велеречивый стиль фразу: «А на Нас возложить священный долг самодер­жавного правления». Автором поначалу считали Каткова:

ведь именно он, называвший себя «сторожевым псом» само­державной власти, яростно защищал ее «от всяких на нее поползновений». Но Победоносцев не скрывал своей роли в появлении «царского слова», как и того, что за образец был взят манифест Николая I 19 декабря 1825 г. Тень деда — императора Николая Павловича — будет сопровождать Алек­сандра III на протяжении всего его царствования.

Весна 1881 г. дала новые доказательства того, что само­державие отвергает любые посягательства на свои прерога­тивы и вести переговоры с этой властью можно только с позиции силы. Но такой общественной силы, с которой царь Должен был считаться, не оказалось. Дело, разумеется, не в том, что у народовольцев не хватило ресурсов продолжить борьбу: новые покушения на царя только оттолкнули бы об­щество, в котором росло отвращение к террору с его подко­пами, выстрелами и динамитными взрывами. Так и не сложи­лась либерально-демократическая коалиция, которая могла бы оказать натиск на самодержавие, заставить власть пойти навстречу общественным требованиям. Сторонникам пред­ставительного правления расхождения в их программах по­казались более существенными, нежели сходство. Способ­ность политических сил к объединению, к компромиссам — черта развитого гражданского общества, к которому Россия делала только первые шаги.

В той огромной почте, которая направлялась к Алексан­дру III в первые дни его царствования, изобилующей планами преобразований, доносами, угрозами, советами, как уберечь­ся от супостатов, было и послание от тех, кто вынес и свер­шил смертный приговор его отцу. Отпечатанное на велене­вой бумаге специально для императора, оно одновременно распространялось по стране в виде прокламации, обычным для народовольческой печати тиражом (2—3 тыс.).

«Ваше Величество,— обращался к Александру III Испол­нительный комитет «Народной воли».— Вполне понимая то тягостное настроение, которое Вы испытываете в настоящие минуты, Исполнительный комитет не считает, однако, себя вправе поддаваться чувству естественной деликатности, требующей, может быть, для нижеследующего объяснения выждать некоторое время». Народовольцы заявляли, что не ставят условий: «Условия, необходимые для того, чтобы ре­волюционное движение заменилось мирной работой, созда­ны не нами, а историей». В письме утверждалась необходи­мость созыва представителей от народа для пересмотра су­ществующих форм государственной и общественной жизни. Впредь до решения Народного собрания правительство долж­но допустить свободу слова, печати, сходок. Предусматрива­лась и амнистия по всем политическим преступлениям. Со­циалистических требований в письме ИК не было. «Итак, Ваше Величество, решайте»,— призывали народовольцы, утверждая, что если политика правительства не изменится, то «страшный взрыв, кровавая перетасовка, судорожное ре­волюционное потрясение всей России завершат процесс раз­рушения старого порядка».

Царь не ответил на письмо «государственных преступни­ков». Но он игнорировал и вполне умеренные требования тех, кто действовал в рамках легальности. Нельзя было не увидеть, что при всем различии устремлений и «нигилисты», и земская оппозиция, и либеральная бюрократия сближа­лись в признании необходимости привлечения к делу управ­ления общества, народа.