3. Кантовский «эксперимент чистого разума»
Итак, теперь перейдём к фигуре Иммануила Канта, чтобы обнаружить «эксперимент» в его наследии.
Вспомним, что в предисловии к «Критике чистого разума» Кант говорит о логике и о естествознании, уточняет, что науки эти стали, собственно, науками лишь после неких революций, в них происшедших. Суть этих революций в том, что появился механизм по производству всеобщего, необходимого знания. Сначала в логике, а позднее – и в естествознании исследователь понял, что задача его - «создать фигуру посредством того, что он сам a priori, сообразно понятиям, мысленно вложил в неё и показал (путём построения)[16]». Вспомним Галилея с его «вдруг» появляющимся открытием (с лёгкой подачи «образа Вселенной»), которое должно быть подтверждено опытом и затем доказано. Кант ведь прямо говорит о Галилее в своей «Критике…» и заявляет, что настало время и в философии осуществить нечто подобное.
Дело остаётся за малым: внедрить эксперимент в тело философии. Каким образом это сделать? Ведь философия – область деятельности спекулятивного разума, познание в понятийной сфере, чистое, безотносительно к опыту. Кант по этому поводу говорит следующее: «…метод, подражающий естествознанию, состоит в следующем: найти элементы чистого разума в том, что может быть подтверждено или опровергнуто экспериментом. Но для испытания положений чистого разума, особенно когда они смело выходят за пределы всякого возможного опыта, нельзя сделать ни одного эксперимента с его объектами (в отличие от естествознания). Следовательно, мы можем подвергать испытанию только a priori допущенные понятия и основоположения»[17].
Что всё это значит для нас? Попробуем разобраться.
Кант постулирует, что познавательная деятельность берёт начало в опыте, но последним отнюдь не ограничивается, опыт, данный в формах пространства и времени, является источником ощущений. Далее философ показывает нам рассудок как «способность мыслить». Результатом деятельности рассудка становится суждение, момент схватывания данных опыта в понятиях чистого рассудка, в категориях. Именно рассудок выполняет функцию отнесения представлений к единству «я мыслю», удерживает их, а, тем самым, и субъект. В то же время суждение реализует ещё и объективное отношение к явлению, то есть отношение к нему как к объекту, конструкту. Другими словами, помимо объединения представлений рассудок также делает знание действительным.
Также Кант проводит оригинальное для тех времён различие между аналитическими и синтетическими суждениями, что в последствии станет предметом многих споров. Аналитические суждения ничего не добавляют к субъекту (здесь речь идет не о субстанции, а о логическом подлежащем в суждении), они лишь разбирают по частям то, что уже в нём имеется, то есть, выражаясь словами Канта, «предикат В принадлежит субъекту А». Синтетические же суждения прибавляют к субъекту нечто, что до этого не могло мыслиться в связи с ним, не могло быть выведено из первоначального понятия: «В целиком находится вне понятия А, хотя и связано с ним»[18] .
Этот ход Канта хоть и может показаться прихотью, воплощением немецкой скрупулезности, но на самом деле имеет большое значение. Здесь философ выводит суждение за границы понятийных отношений. Оно становится частью механизма, при помощи которого реализует себя познающий субъект. Ведь суждение как результат обработки данных ощущений силами рассудка и есть синтетическое. Опытное познание приводит к возникновению некоторых представлений, которые синтетически присоединяются к субъекту в силу того, что объединены полем опыта. Не зря сам мыслитель называл такие суждения расширительными.
Таким образом, Кант с помощью понятия рассудка убивает сразу двух зайцев: удерживает субъект в единстве (трансцендентальное единство апперцепции, самосознание), и этим отнесением к «я мыслю» создаёт, собственно, знание, как представление объекта. Основанием такого знания является именно объект, а не что-либо ещё.
Вспомним, однако, что в начале первой «Критики…» Кант задавался вопросом о том, как возможны синтетические суждения априори. Априорное знание отличается тем, что лишено опыта, как базы для синтеза. Например, суждение: все что происходит, должно иметь свою причину. Понятие причинности вовсе не выводимо из понятия происходящего, то есть суждение явно не аналитическое. В опыте оно также не укоренено: нет реального референта причинности. Но всё-таки должно быть что-то, что обеспечивает синтез помимо опыта, ведь само-то суждение есть, а значит, был и синтез.
В этом своём стремлении к пониманию основ синтетического суждения априори, относительно которого может показаться, что Канту просто нечего делать, он на самом деле хочет добиться такого познания, которое даёт суждение об объекте до прямого контакта с ним самим. Он хочет добиться получения и роста такого знания, которое бы основывалось лишь на чистой чувственности и чистой рассудочной деятельности, то есть на чистых формах, но, тем не менее, не утрачивало бы своего статуса знания. Говоря в целом, для Канта метафизическое знание – это и есть априорное синтетическое знание. «Первый шаг, сделанный в этом исследовании разума, – говорит сам философ, – состоит в различии аналитических и синтетических суждений вообще… Второй шаг заключается уже в самой постановке следующего вопроса: как возможны априорные синтетические суждения?… Третий шаг состоит в задаче: Как возможно априорное познание из синтетических суждений?»[19] Итак, метафизическое знание, как априорное синтетическое, и есть знание о кантовском субъекте, точнее, оно и есть сам этот субъект.
Сам трансцендентальный субъект становится той позицией, прояснив которую, человек может осознать некоторые представления, как свои, «осознать себя в качестве субъекта этих представлений». Это та точка, с которой можно выйти на границы разума, взглянуть на взаимоотношение себя с миром, так сказать, слегка оборачиваясь, так как мы всё же не можем смотреть на трансцендентальное прямо. И тем самым становится возможным осознание этих взаимоотношений, то есть представлений.
Всё вышесказанное, конечно, имеет силу, но не хватает одной детали. Дело в том, что разум, будучи звеном этой познавательной цепи, вынужден искать опору, опору в безусловном. Сам Кант говорит, что задача разума в том, чтобы прекратить ряд условностей, конструируемых рассудком, находить более общие условия, стремясь в конечном итоге к безусловному. Но как безусловное могло бы втиснуться в ряд условий? Безусловное не может быть предметом для разума, оно замкнуто на себя; это, грубо говоря, субъект без предикатов, а последние как раз очень нужны разуму для обоснования всей логической деятельности рассудка. Или, другими словами, под безусловным в данном случае понимается вещь сама по себе. Совершенно очевидно, что вещь сама по себе не может быть регулятивом в деятельности разума, так как ни коим образом не присутствует в теоретическом познании.
Как же выходит Кант из этой ситуации? Сам философ по этому поводу говорит следующее: «после того, как спекулятивному разуму отказано в каком бы то ни было продвижении вперёд в этой области сверхчувственного, у нас всё ещё остаётся возможность попытаться установить, не может ли этот разум в своём практическом познании найти данные для определения трансцендентного, порождённого разумом понятия безусловного…»[20].
Стоит отметить, что слово «практический» для Канта обладает несколько иным значением, отличным от общепринятого, от обыденного, связанного с влиянием Маркса. Практическое действие не предполагает здесь какую-то конечную цель, результат; это не производственная практика, а такое действие, которое основывается на решении человека, на его волении. Такое действие противополагается практичному, то есть действию, основанному на желании существования чего-то, желании богатства, выгоды, счастья. Практичный человек использует свою познавательную способность с тем, чтобы рассчитать наилучшие ходы для достижения счастья, тогда как субъект практического действия основывается на должном. Подлинно практический поступок, стало быть, не должен никоим образом зависеть от познавательной способности, основания этого поступка должны быть автономны. Здесь, однако, можно заметить некоторую двойственность: с одной стороны – свобода воли, с другой – долг.
Так или иначе, что имеет ввиду Кант, когда говорит, что безусловное всё-таки может быть дано разуму, но в его практическом применении? «Безусловное должно находиться не в вещах, поскольку мы их знаем (поскольку они нам даны), а в вещах, поскольку мы их не знаем, как в вещах в себе…»[21]. Другими словами, единственная характеристика безусловного относительно теории – это его внеположенность. Всё, что мы можем сказать о вещи самой по себе, – это то, что никакого знания о ней добыть нельзя. Не может быть никакого «о ней». Для практического же разума безусловное предстаёт немного в ином свете. Он имеет дело с безусловным как бы в обход теории, мыслит (но не познаёт) безусловное, находясь с последним в свободных отношениях. Или по выражению Библера: «В этом смысле моё отношение – как субъекта познания – к миру как объекту познания переходит здесь в иное, более целостное отношение… Это просто-напросто моё со-бытие с миром»[22].
Итак, завеса скептицизма и самоограничения в виде структуры познающего субъекта приоткрывается, снимается в пользу ясного, автономного мира личного действия, основанного на личном стремлении, личном волении. Кант намеренно ограничил, приструнил теоретический разум, указал ему его место, зону его компетенции, чтобы позволить человеку верить в безусловные основания нравственного поступка: «…мне пришлось ограничить знание, чтобы освободить место вере…».