Само название главного труда Хайдеггера «Бытие и время» - свидетельствует о том, что время для него является ключевым понятием онтологии. На раннем этапе тема временности и историчности вплетена в экзистенциальную аналитику и истолкована через призму временности человеческого существования. Исследование временности (историчности) человека Хайдеггер характеризует как исходный пункт философии. Позже (начиная с 30-х годов) временность тематизируется в горизонте предельного основания, имперсонального бытия, получая характеристику судьбоносности, сочетающей элементы античного (древнегреческого) и христианско-библейского (прежде всего новозаветного) истолкований.
Хайдеггер различает два уровня вопроса о бытии – онтологический (апириорный) и онтический (конкретно-эмпирический). Он обосновывает свою онтологию, опираясь на феноменологический метод, а это значит, что для раскрытия смысла бытия необходимо найти такое сущее, для которого бытие непосредственно «разомкнуто». «С какого сущего надо считывать смысл бытия, от какого сущего должно брать своё начало размыкание бытия?»[146] И есть только одно сущее, которому бытие «разомкнуто», - это человек. Значит, именно человек должен стать предметом феноменологического описания, но вовсе не в том плане, как от него отправлялась европейская метафизика. В работе «Европейский нигилизм» Хайдеггер пишет о том, что главное заблуждение всей средневековой философии, а также Декарта, Лейбница и немецкой классической философии состоит в том, что эта традиция ставит на место бытия человека его мышление и тем самым превращается в интеллектуализм, сводящий сущность человека к познанию, упуская из виду его бытие.
Хайдеггер критикует рационалистическую (интеллектуалистскую) трактовку сознания и хочет понять (как и Сартр впоследствии) сознание как определённый способ бытия. Именно сознание как способ бытия или бытие сознания, он обозначает словом Dasein - «присутствие», «вот-бытие», «тут-бытие». Согласно Хайдеггеру, несокрытость (алетейя) присутствия тождественна пониманию. Именно благодаря несокрытости присутствия для него не просто существует мир, но оно само есть бытие-в-мире.
Cтруктуру человеческого бытия в ее целостности Хайдеггер определяет как заботу (Sorge). Забота есть единство трёх модусов: 1) бытия-в-мире, 2) «забегания вперёд» (проектирования) и 3) бытия-при-внутримировом сущем. Хайдеггер пишет: «забота как исходная структурная целостность лежит экзистенциально-априорно «до» всякого присутствия, т.е. уже во всяком фактичном «положении» и «поведении» такового. Её феномен поэтому никоим образом не выражает приоритета «практического» поведения перед теоретическим. … Не удаётся также попытка возвести феномен заботы в его сущностно неразрывной целостности к особым актам или порывам наподобие воли и желания или стремления и влечения. … Забота онтологически «раньше» названных феноменов».[147] Хайдеггер, как мы видим, стремится отличить феномен заботы от таких близких к нему понятий, как воля, стремление, влечение, желание. Забота, считает он, онтологически предшествует и воле, и влечению: воля предполагает некий предмет воления,[148] тогда как забота есть целостность, рассматривая безотносительно к кому-либо предмету. То есть забота - это скорее «озабоченность», некая онтологическая «неуравновешенность», «неравность себе».[149]
Очевидно, что описание целостной структуры заботы свидетельствует о том, что основными являются здесь временные определения. «Исходная онтологическая основа экзистенциальности присутствия есть временность. Лишь из неё членораздельная структурная целостность бытия присутствия как заботы делается экзистенциально понятна.»[150] Действительно, каждому из моментов заботы соответствует определённый модус времени: «бытию-в-мире» соответствует модус прошлого, «забеганию вперёд» – модус будущего, а «бытию-при-внутримировом-сущем» - настоящего. Но, будучи моментами целостного феномена заботы, эти три модуса взаимно пронизывают друг друга. Так, прошлое – это не то, что осталось позади, чего больше нет; наоборот, оно присутствует в настоящем и определяет будущее. Мы выбираем его своим отношением к нему, оцениваем его – так оно определяет наше настоящее и будущее. В этом смысле человек есть его прошлое – то, чем прошлое его сделало. То же самое можно сказать и о двух других модусах. Ахматова сказала: «Как в прошедшем грядущее зреет, так в грядущем прошлое тлеет…» Каждый из трёх модусов времени приобретает качественную характеристику (в отличие от «профанного», «обыденного» времени): модус прошлого Хайдеггер рассматривает как «фактичность», или «заброшенность», модус настоящего – как «падшесть», «падение», «обречённость вещам», сущему; модус будущего – как «проект», «выбрасывание себя вперёд».
Через раскрытие экзистенциальной целостности присутствия Хайдеггер стремится выявить подлинное, исходное понятие времени, которое он называет временностью. «Исходное единство структуры заботы лежит во временности».[151] «Если временность образует исходный бытийный смысл присутствия, а для этого сущего речь в его бытии идёт о самом бытии, то забота должна требовать «времени» и значит считаться с «временем». Временность присутствия создаёт «счёт времени». Её опыт «времени» есть ближайший феноменальный аспект временности. Из неё возникает повседневно-расхожая понятность времени».[152]
Хайдеггер указывает на производный характер как традиционного понятия времени («бесконечного в обе стороны»), так и «бытового» представления о времени, счёт которого мы ведём с помощью часов. И то, и другое, по Хайдеггеру, происходит от подлинной временности, которая составляет «онтологический смысл заботы».[153] Подлинная временность, по Хайдеггеру, конечна и качественна, в отличие от традиционного (обыденного) представления о времени как бесконечном и чисто количественном. «Временность, - пишет Хайдеггер, - делает возможной единство экзистенции, фактичности и падения и конституирует таким образом исходно целостность структуры заботы. Моменты заботы не скапливаются через аккумуляцию, равно как временность сама не суммируется «со временем» из настающего, бывшего и актуальности. Временность есть вообще не сущее. Она не есть, а временится».[154]
Важнейшей характеристикой временности, по Хайдеггеру, является её конечность: она конечна именно потому, что человеческое присутствие, осмысливаемое Хайдеггером как забота, является смертным. «Забота, пишет Хайдеггер, - есть бытие-к-смерти.»[155] Именно смерть выполняет у Хайдеггера ключевую роль в структуре присутствия как заботы: она довершает до целого неизбывную «нецелостность», «недовершённость» человеческого существования. «В присутствии неустранима некая постоянная «нецелостность», которая со смертью обретает свой конец.»[156] И ещё: «В присутствии, пока оно есть, всегда недостаёт чего-то, чем оно способно быть и будет. К этой недостаче, однако, принадлежит сам «конец». Конец «бытия-в-мире» есть смерть. Этот конец, принадлежа к способности быть, то есть к экзистенции, очерчивает и определяет любую возможную целостность присутствия.»[157] Конец же для Хайдеггера – это «телос», цель. Именно конец как «цель» оформляет любое сущее, делая его «целым». Поэтому смерть, считает Хайдеггер, вовсе не есть конец присутствия в обычном смысле, как уход человека, как прекращение его жизни. Нет, смерть в качестве последней цели, того «конца», к которому всегда устремлено присутствие, как бы венчает существование человека и оказывается формирующим началом самой жизни как жизни конечной. Человек – единственное сущее в мире, которому ведома смертность, а вместе с нею – и само бытие! « Подобно тому как присутствие, пока оно есть, - пишет Хайдеггер, - постоянно уже есть своё ещё-не, так есть оно всегда уже и свой конец. Подразумеваемое смертью окончание значит не законченность присутствия, но бытие к концу этого сущего. Смерть – способ быть, который присутствие берёт на себя, едва оно есть. «Едва человек приходит в жизнь, он сразу же достаточно стар, чтобы умереть»».[158] Собственно говоря, сама человеческая жизнь есть бытие-к-смерти. Смерть – не эмпирический феномен, не просто окончание жизни, а онтологическая структура самой человеческой жизни. Именно в этом смысле, пишет Хайдеггер, «Смерть всегда есть самая своя возможность присутствия».[159] И только понятая так, она конституирует бытийный смысл заботы как целостной структуры. Смысл смерти обычно скрыт от нас, а точнее – мы сами стараемся скрыть его от самих себя, когда говорим банальную истину, что все люди («man») смертны. И смысл смерти раскрывается по-настоящему только тогда, когда мы не бежим мысленно от собственной смерти, а принимаем её как свою подлиннейшую возможность.[160] «Бытие к концу, - резюмирует Хайдеггер, - было определено в экзистенциальной прорисовке как наиболее своя, безотносительная и самая необходимая возможность бытия».[161]
Очевидно, что при таком подходе определяющим модусом времени является будущее. Хайдеггер, вопреки всей классической традиции, утверждает, что время временится из будущего. А поскольку наиподлиннейшее будущее для присутствия – это смерть, то смерть и являет собой онтологический горизонт времени. Отсюда – фундаментальная роль у Хайдеггера экзистенциального страха (Angst), источником и подлинной формой которого является страх смерти. Смерть как самая подлинная возможность присутствия обращена к человеку как к отдельному, одинокому, Единичному (в кьеркегоровском смысле). Подлинное существование, по Хайдеггеру, - это существование одинокое, не убегающее от страха, а, напротив, открытое ему, «решившееся на страх» и в этой решимости идущее навстречу смерти.