В эту бурную эпоху политической суверенизации регионов активно делались попытки экономического закрытия и культурного "«окукливания" отдельных российских территорий. Причем процессы эти были тесно связаны между собой. Региональная администрация, заинтересованная в авторитарном доминировании на «своей» территории, могла при этом надежно опираться на контроль за соответствующими экономическими ресурсами. В свою очередь республиканский «суверенитет» нуждался в неком культурном обособлении, в развитии своей региональной мифологии, которая бы и придавала ему необходимое социокультурное обоснование. В национальных республиках для этого существовал дополнительный ресурс в виде более или менее заметных проявлений этнического национализма. Например, в Коми денег на все это не жалели. И при общей нехватке денег на культуру и образование республиканская власть щедро финансировала проведение всякого рода «финно-угорских» мероприятий, деятельности официальной организации титульного этноса, издание энциклопедий, историко-культурных атласов, материалов научно-практических конференций в формате художественных альбомов и т.п.
Режим Ю.Спиридонова, существовавший в РК в 1990-е годы, казался необыкновенно устойчивым, и многие тогда всерьез верили, что страшнее кошки (и сильнее «папы») никого в Коми нет. Складывался также своеобразный симбиоз региональной власти и бизнеса, когда административный и экономический ресурсы взаимно дополняли друг друга. Эта тема требует весьма подробного и отдельного рассмотрения. Здесь я ограничусь лишь одним знаковым примером руководителя нефтяной компании «Нобель-Ойл» Г.Гуревича из Усинска, который в 1997 г. возглавлял один из избирательных штабов по триумфальному переизбранию главы РК на следующий срок.
Конечно, изолировать республиканскую экономику было невозможно. Но администрация делала попытки оказывать решающее влияние на деятельность российских и даже зарубежных кампаний, приходящих в республику. Отношения с «Газпромом» (а также Спиридонова с Черномырдиным) – это отдельная песня, но и в ней сильны мотивы административного рынка. Таким образом, мы понимаем здесь региональную «закрытость» как возможность контролировать административными средствами политические и экономические процессы в республике. В подобных экспериментах минувшего десятилетия Юралысь (глава) Коми и его окружение были в России далеко не одиноки. С одной стороны, это позволяло в условиях экономического кризиса хоть как-то поддерживать жизнеспособность территории и регионального хозяйства, с другой – давало самим контролерам немалые преференции. Вести в регионе серьезный бизнес без «советов» с региональной властью было бы затруднительно. Положение и на республиканском, и на российском уровне стало меняться в полосе 1998 – 2000 гг. Конечно, сыграли свою роль в том, что Коми была этаким административным «заповедником», и экономические факторы. Дело в том, что осваивать природные ресурсы края довольно тяжело: нужно вложить крупные инвестиции, а прибыль получишь не скоро. В 1990-е годы и так называемые бизнесмены, и те, кто считался государственными чиновниками, делали быстрые деньги...
С крахом плановой системы изменилась и экономическая база Коми. Угольные предприятия, попав под программу реструктуризации, резко сократили объемы добычи, предприятия газовой промышленности вошли в федеральную структуру «Газпрома», фактически ликвидировав региональную компанию «Севергазпром», лесная промышленность, за исключением одного предприятия оказалась в глубоком кризисе, легла тяжелой ношей на региональный бюджет. Налоги и федеральные трансферты заменили отраслевые дотации советского времени. Однако, в отличие от дотаций их размер мизерен для реализации существенных экономических и социальных программ. Возможность Коми как самостоятельного анклава рухнула с уходом региональных властей из «нефти». Несмотря на политический суверенитет и институты государственности, вся казалось бы напряженная внутрирегиональная политическая жизнь десятилетия без крепкой экономической основы не более чем бутафория. Пост-советское развитие показывает, что такой основой может быть только экспорт углеводородного сырья, чем дальше, тем больше составляющий основу федерального бюджета. Для Коми, как и для других нефтерегионов России, нефть, безусловно, сформировала бы сильные региональные политические институты. Однако именно в этой отрасли вышли наружу реальные властные группы, стоящие над государством и вне региона. Региональные» власти, за исключением Чечни, были далеко не самостоятельны в принятии ключевых решений в период приватизации нефтяного сектора.
Объективно Россия остро нуждалась и нуждается в преодолении гиперцентрализации, когда основная доля ресурсов сосредоточена в центре, в Москве, а вся остальная страна (за очень небольшими исключениями) сталкивается с острым ресурсным дефицитом. Демонстративное сверх-потребление Москвы на фоне бедной, а зачастую просто нищей провинции взывает к более справедливому перераспределению доходов между территориями и созданием для населения регионов возможностей использовать свои ресурсы. В минувшее десятилетие, казалось бы, представился уникальный шанс, пользуясь ослаблением центральной власти, создать населению провинции более благоприятные условия существования. Этот шанс, по нашему мнению, мог бы быть использован, стань государственные и политические деятели субъектов РФ настоящими лидерами региональных сообществ, выражай и защищай они интересы населения своих территорий. Но этого не произошло. Региональные «вожди», в большинстве своем, не сопротивлялись разрушительным новациям, идущим из центра, нашли свой интерес в политике приватизации. Извлекая личные выгоды из этой «прихватизации», через несколько лет администрации в регионах и на местах (ликвидация многих Советов после ельцинского государственного переворота 1993 года имела, на наш взгляд, одну важную цель – устранить в из какие-либо лице помехи для присвоения ранее общенародной собственности) сами уже оказались заложниками тех, кому ни за грош достались наиболее лакомые куски государственного достояния.
И теперь наблюдается все большее обострение борьбы за региональные ресурсы со стороны различных теневых или полутеневых группировок; “теневые стратегии” предпочитает и бизнес. Недостаток информации, с одной стороны, о ресурсах, а с другой – о намерениях и возможностях противников способен обострить внутриполитическое положение, перевести его в плоскость “войны всех против всех”. При этом в сложившейся ситуации конфликты вокруг региональных источников сырья если и удастся урегулировать, то, скорее всего, не политическими, а аппаратными средствами, что, в итоге, может привести к установлению некой разновидности бюрократического авторитаризма, за спиной которого будут стоять крупные бизнес-структуры (“олигархи”).
Такой вариант развития региональных режимов чреват еще большей угрозой единству России, нежели существующий ныне административный произвол региональных владык и даже “парад суверенитетов” ельцинской эпохи. Углубление экономических диспропорций в силу стремления крупных компаний получить максимальную прибыль в сырьевых отраслях при игнорировании интересов других секторов экономики, а также малого бизнеса, дальнейший рост неравенства как между субъектами Федерации, так и среди муниципальных образований при ослаблении региональных властей (в связи с возникновением поставторитарного синдрома или же просто под влиянием дальнейшей колонизации региональных ресурсов) – не создает ли это реальную перспективу дезинтеграции в РФ.
Во многих российских регионах, в т.ч. в РК, с особой остротой встает дилемма одновременности, о которой проницательные исследователи, к примеру такие как К.Оффе, писали еще на заре перехода к демократии и рынку в странах Восточной Европы и которая заключается в сложности одновременного движения по рыночному и демократическому направлениям. Раскол в элите и борьба различных группировок за власть и экономические ресурсы, разрушающие прежний вариант авторитарной консолидации, подрывают и существующие механизмы регулирования экономических процессов. Это происходит на фоне усиления лоббистских устремлений крупного бизнеса и сокращения финансовых возможностей региональных правительства вследствие перераспределения значительной части налоговых поступлений в пользу федерального центра, а также, что особенно важно, крайне неэффективного (для государства и граждан) управления региональной собственностью.
Что касается Коми, то здесь изначально с разгосударствлением произошло разделение на прибыльные месторождения, которые перешли в частные руки и убыточные фондоемкие месторождения и предприятия «Коминефти», НПЗ и «Коминефтепродукта» объединенные в региональную компанию «КомитТЭК» путем объединения государственного пакета акций. Уже в этом проявлялась подчиненность региональных органов власти группировкам федерального уровня между которыми распределялись частные компании, как правило, использовавшие ресурсы «КомиТЭКа», но свободные от финансовых и социальных обязательств последнего. Хотя, даже в таком ущемленном варианте сохранялся шанс регионального регулирования нефтяного сектора, соответственно экономичесая база региональной власти. Однако, природа нефти такова, что всегда становится достоянием сильнейшего. В течение суток «КомиТЭК» стал частной собственностью группы лиц, персонифицированных в Березкине и компании Европейский Север. Ни правительство Коми, ни республиканский парламент не допустили к совершившемуся перевороту, да их и не принимались во внимание. Решение от Коми было принято Главой Республики, несмотря на очевидность негативных последствий для республиканской власти. Несколько последующих лет до включения КомиТЭКа в империю «Лукойла» показали, что никаких иных последствий кроме снятия собственниками сливок от экспорта сырой нефти и щедрого возмещения для новых собственников ни региону, ни нефтяной промышленности эти перемены не принесли. Наоборот, возросла конфликтность между многочисленными владельцами единого нефтяного региона. В целом период между развалом регионального нефтяного комплекса и его поглощением «Лукойлом», был периодом мелкого воровства безымянными, а иногда очень конкретными группами «центра», в которых, как правило, были представители региональной власти, но не региональная власть.