Из сочетания такого знания жизни, безграничной любви к человеку и смеха возникает у Чосера сочувственная все понимающая улыбка. Вложив в уста оксфордского студента очень подходящий для него рассказ о безропотной страстотерпице Гризельде, Чосер ставит под сомнение поступок матери, жертвующей детьми в угоду супружеской покорности. Он делает это уже от собственного имени в особом послесловии, вспоминая при этом батскую ткачиху:
Гризельда умерла, и вместе с ней
В могильный мрак сошло ее смиренье.
Предупреждаю громко всех мужей:
Не испытуйте ваших жен терпенье.
Никто Гризельды не найдет второй
В своей супруге,— в этом нет сомненья2.
Все средневековые представления о браке, покорности, о божеском воздаянии, о правах, обязанностях и достоинстве человека — все вывернуто наизнанку и основательно перетряхнуто в книге Чосера. Исповедь батской ткачихи написана в тонах грубоватого фарса, а в то же время она по существу трагична, такой исповеди не мог бы создать ни один средневековый автор.
Ситуации фаблио часто рискованны и требуют «подлого языка», но у Чосера все это овеяно наивной и свежей грубостью народных нравов его времени. Некоторая анекдотичность и грубость чосеровских фаблио — это дань жанру и веку, а основное их зерно — это то новое, что в них находит читатель (меткий и ядреный народный язык; здравый смысл, уравновешенный трезвым, насмешливым критицизмом; яркое, живое, напористое изложение; к месту приходящаяся соленая шутка; искренность и свежесть; всеоправдывающая сочувственная улыбка и победоносный смех).
Все это служит Чосеру средством для изображения обычного человека его времени, уже вдохнувшего первые веяния приближающейся эпохи Возрождения, но еще не всегда умеющего осознать и закрепить свойственное ему «жизнерадостное свободомыслие» в конкретных терминах и понятиях1.
2.5.Отражение исторических событий в произведении Чосера.
Уже по общему прологу можно составить точное представление о том, как одевались, что пили и ели, чем интересовались и чем жили англичане XIV века. При этом данные описания нельзя назвать безразличным скоплением случайных деталей.
Чосер безошибочно отбирает самые характерные предметы обихода, в которых закреплены вкусы, привычки и повадки владельца. Так, например, потертый кольчугой, пробитый и залатанный камзол рыцаря в полной мере характеризует его архаичную фигуру, как бы сошедшую со страниц героического эпоса. Этот опытный и умелый военачальник в то же время рыцарь-монах, сочетающий скромность по обету с некоторой лукавой чудаковатостью, отпечатавшийся и в тонкой иронии его рассказа.
Пышное одеяние сквайра является атрибутом нового придворно-турнирного, галантного рыцаря, уже не Роланда, а Ланселота, затронутого новой образованностью и культурным лоском.
Далее автор повествует о том, чем занимались эти люди, давая скупое, но предельно точное описание самых существенных черт их профессионального труда, таковы портреты врача и шкипера, юриста и продавца индульгенций.
Детали, не уложившиеся в прологе, Чосер дорисовывает в рассказах об алхимике, о монахе-сборщике пли приставе церковного суда. Бегло обрисовав купца и прологе, Чосер, уже в рассказе шкипера показывает сборы купца на ярмарку и его взгляды на «трудный промысел» торговли. Таким образом, через профессию Чосер рисует облик всего человека.
Уже в некоторых портретах пролога обнаруживаются поведение и характер человека. Так, читатель хорошо представляет себе рыцаря и священника как людей долга и жизненного подвига, а бенедиктинца и франклина — как прожигателей жизни; юриста, эконома и врача — как ловкачей и дельцов. Стоит заметить, что в дальшем поведение Задиры Симкина существенно дополняет и углубляет лишь внешне колоритный образ мельника в общем прологе. Тонкий и сложный психологический рисунок пролога батской ткачихи делает ее одним из самых живых и правдивых образов Чосера. Таким образом, через поведение и поступки Чосер дорисовывает облик человека.
Чосер никогда не схематизирует и не обобщает. Однако исчерпывающее и точное знание людей и событий своего времени позволило ему безошибочно находить необходимую и точную черту, которая иной раз с успехом заменяет пространные описания.
Необходимо отметить, что автор также довольно точно передает и отражает главные события своего времени. Так, когда за столом таверны собрались рыцарь, йомен, сквайр, купец и шкипер они оказались живым воплощением Столетней войны.
Скромный рыцарь вел их к победе. Выносливость, стойкость и могучий лук иомена решали исход сражений. Сквайр, с одной стороны, доблестно сражаясь под началом отца, в то же время расточал рыцарскую славу в грабительских набегах на богатые города Фландрии и проматывал военную добычу на дорогие французские наряды. Купец, — истинный вдохновитель походов: стремясь обеспечить торговлю с Фландрией, он платит налоги королю, но хотел бы расценивать это как жалованье сторожу, с которого он требует, чтобы «охранялись воды» на главной дороге морской торговли. Шкипер представляется вором и капером, выбрасывающий пленных за борт и торгующий захваченным товаром, выполняя волю пославшего, приказ достопочтенного купца-арматора, который не прочь держать на службе такого разбойного шкипера, закрывая глаза на его подвиги и с барышом торгуя его добычей.
Таким образом, исторические роли были точно установлены и поделены уже во времена Чосера. Рыцарь со сквайром и йоменом завоевывали рынки, купец эти рынки прибирал к рукам, шкипер возил товары купца, а при случае и добывал их силой для своего хозяина. Таким образом, всего несколько штрихов в пяти портретах пролога дают очень точное представление о характерных чертах большого исторического процесса1.
Как человек переломной эпохи, Чосер - не мог не задумываться над происходящим. Даже в объективных и улыбчивых «Кентерберийских рассказах» мы то и дело встречаем скорбные и негодующие слова о царящем повсюду насилии и корысти. Насилие — это страшное наследие прошлого, корысть — это новая язва продажного и бесстыдного века.
Из «рассказов» читатель узнает о вымогательствах монаха-сборщика и пристава церковного суда, чинимых с благословения его патрона викария. Читает осторожные, но прозрачные намеки на произвол и беззакония тех, кого Чосер в рассказе пристава называет венценосными гневливцами. Призыв в рассказе капеллана: «Страшись, владыка, приближать льстецов!1» и подобные же отождествления в рассказе эконома:
Тиран воинственный иль император С разбойником, как брат родимый, схож, Ведь нрав у них по существу все то ж... Лишь от разбойника поменьше зла,— Ведь шайка у разбойника мала2,—
наконец, предостережение тиранам в трагедиях монаха о том, что их ждет участь Креза или Навуходоносора,— в устах очень мягкого и терпимого Чосера все это достаточно недвусмысленно.
«Бедный священник» в своей проповеди в «Кентерберийских рассказах» призывает следовать естественному праву, по которому и господа и слуги равны перед господом и несут в отношении друг друга разные, но равно неизбежные обязательства.
К концу XIV века уже в полной мере сказались отрицательные последствия пережитых Англией потрясений. Еще не улеглась разруха, вызванная чумой и разгромом крестьянского восстания. Недолгая героическая пора первого периода Столетней войны миновала, но, несмотря на отдельные блестящие победы, дела англичан во Франции шли довольно плохо. Для самих же англичан война теряла всякую цель и смысл, кроме грабежа и обогащения: английские каперы грабили на море, а отбившиеся от поиск «вольные компании» — на суше, но недавно достигнутое военное могущество Англии уже пошатнулось.
Внутри самой страны углублялся моральный упадок, надо всем властвовала «Госпожа Взятка». Разгорались придворные интриги — начало той борьбы за власть, которая в XV веке привела к братоубийственной династической войне Алой и Белой Розы. Короли массово казнили феодалов, а те, в свою очередь, свергали королей1.
Стоит отметить, что в «Кентерберийских рассказах» Чосер нигде прямо не обнаруживает своего отношения к историческим событиям, но здесь о них можно судить по его отношению к людям.
Наследие прошлого для Чосера выражается, прежде всего, в насилии и тиранстве баронов и их сюзеренов, в аскетической мертвящей схема, косной мысли схоластической псевдонауки алхимиков и астрологов-врачевателей.
При этом, в лучших людях прошлого его трогает их светлая вера, нравственная твердость и чистота. Он, в определенной мере, идеализирует бескорыстие и простую сердечность рыцаря и клерка, пахаря и бедного священника.
Он стремиться сохранить этих людей для настоящего такими, какими он хотел бы их видеть. Ему по душе эти «чудаковатые праведники», но вся беда заключается в том, что логика художественной правды обнаруживает их нежизнеспособность.
На очереди были люди другого типа: вор мельник, ростовщик купец, шельма юрист, проныра эконом, обдирала управитель, бой-баба ткачиха и другие стяжатели «Кентерберийских рассказов». Все они гонятся, прежде всего, за материальными благами, добиваясь их любыми средствами.
Все они появились и сложились еще до Чосера, но в его время, освободясь от средневековых рамок, от всякой моральной нормы и распоясавшись, они забирают силу и становятся угрожающе активны, становятся типичными и не предвещают в будущем ничего хорошего.
За стяжателями, при всей их мерзости, была тогда если не правда, то, по крайней мере, историческое оправдание: объективно именно они, как представители завтрашнего дня, делали во времена Чосера жизненно необходимое дело, очищая Англию от феодальных пережитков. Однако, и в изображении Чосера они делали это далеко не чистыми руками.