Конечно, наброски «Пра-Фауста», эти эскизы, выполненные рукой юного адепта «Бури и натиска» в его обычной стремительной манере, игнорирующей какие ба то ни было правила или строгую последовательность эпизодов, и сами по себе представляют безусловную ценность и впечатляют, но все же по ним еще нельзя увидеть, каким образом они могли быть соединены в единую драму. В то же время уже рельефно вырисовывалась трагедия ученого, который сомневается в пределах своих знаний и вызывает земного духа, чтобы самому приобщиться к мировому творческому процессу. Мефистофель же просто присутствует здесь как партнер и как антагонист Фауста, но автор еще не представляет его читателю в отдельной сцене и не очерчивает досконально его функций.
Полнее всего изображена любовь Фауста и Гретхен и гибель героини. Из-за того, что начальная часть мало разработана, у читателя «Пра-Фауста» создается впечатление, что главное в произведении – трагическая история Гретхен, и в целом «Пра-Фауст» выглядит скорее как любовная, чем как философская трагедия.
2.4. Часть 1
Три вступления
Завершенная поэтом первая часть «Фауста» была, как известно, опубликована в 1808 году, и в ней Гете уже соединил отдельный разрозненные сцены в единую пьесу. Правда, нельзя сказать, что все части тщательно соотнесены и пригнаны друг к другу, также как и трудно утверждать, будто все, что происходит и говориться в пьесе, мотивировано достаточно однозначно и убедительно. Как таковая, первая часть остается неизменным вызовом для толкователей, могущих предлагать все новые и новые анализы и интерпретации.
Чтобы прояснить всю совокупность основных идей, которым он задумал подчинить как все устремления Фауста, так и происки Мефистофеля, Гете придумал «Пролог на небе», где господь бог и Мефистофель дискутируют об игре, затеваемой с Фаустом и вокруг Фауста, как и о заключенном в ней смысле. Тем самым все последующее, что совершает Фауст и что совершается с ним, разыгрывается словно бы на сцене, перед очами самого господа бога. Драма обретает черты мистерии, театром же служит ей вся вселенная. Высокий зритель, он же высший судья, неизменно присутствует при развитии действий, хотя впоследствии в процессе развертывания сюжета присутствие это почти никак не проявляется. На глазах у зрителя свершает свой круг человеческая судьба в ожидании того, когда же высший судья вынесет ей приговор.
Однако Гете не удовольствовался «Прологом на небе». Он предварил «Пролог» еще и стихотворением «Посвящение» и «Театральным вступлением». В торжественных стансах стихотворения звучат глубоко личные авторские мотивы – воспоминание о долгих годах работы над трагедией: «Вы снова здесь изменчивые тени,/ Меня тревожившие с давних пор» (2,7). За этим следует в легкой, свободной манере написанное «Театральное вступление», в котором директор театра, поэт и комический актер на глазах у публики беседует о роли, задачах и возможностях, причем в беседе этой четко проступают примеры времени, в котором создавалась трагедия. Гете не сдерживает здесь иронии и все же подает высказывания поэта в серьезном ключе, близком к исповедальному. Противоречие между позициями директора театра и автора, жившее в его собственной душе, он воплотил здесь в бойком диалоге реальных персонажей.
Идею «Театрального вступления» Гете заимствовал из драмы индийского классика Калидасы (V век) «Шакунтала». Гете воспользовался приемом «Театрального пролога» для того, чтобы раскрыть читателям художественный замысел произведения – не идею, а эстетическую форму.
В «Прологе» не только обнажен основной конфликт и дана завязка той борьбы, которая развернется вокруг вопроса о призвании человека, но и намечено оптимистическое разрешение этого конфликта. Гете пользуется привычным для того времени образами христианской легенды, но, конечно, вкладывает в них совершенно иное содержание. Гимны архангелов создают своего рода космический фон. Вселенная величественна, все в природе находится в непрерывном движении, в борьбе:
Грозя земле, волнуя воды,
Бушуют бури и шумят,
И грозной цепью сил природы
Весь мир таинственно объят.
Есть глубокий смысл в том, что сразу же по окончании этого гимна мирозданию начинается спор о человеке, о смысле его существования. Поэт как бы приоткрывает перед нами величие космоса, а затем спрашивает: что же такое человек в этом огромном, бесконечном мире?
Мефистофель отвечает на этот вопрос уничтожающей характеристикой человека. Человек, даже такой, как Фауст, по его мнению, ничтожен, беспомощен, жалок. Мефистофель издевается над тем, что человек гордится своим разумом, считая это пустым самомнением. Этот разум, утверждает Мефистофель, служит лишь во вред человеку, ибо делает его «еще более животным, чем любое животное» (в переводе Н. Холодковского: «чтоб из скотов скотиной быть»).
Трагедия ученого
Изучая народную поэзию, Гете познакомился с сочинениями Ганса Сакса (1494- 1576 гг.) Его сочинения увлекли Гете формой стихов, напоминающей русский раешник. Стих Ганса Сакса – кнительферс – привлек Гете тем, что он близок к живой разговорной речи и звучит легко и естественно. Первый же монолог Фауста написан типичным кнительферсом.
С первых строк первого монолога Фауста одним махом отвергаются и философия, и медицина, и законоведение, и – что звучало особенно вызывающе – богословие. Фауст полностью отрицает все идеологические основы феодального строя. Здесь перед нами – сценическое воплощение трагедии ученого. Фауст разочаровался во всех науках, будучи не в силах примириться с их ограниченностью. Многому выучился он, да только не постиг «вселенной внутреннюю связь».
Гете не ограничивается страстным монологом. Конфликт между подлинной наукой и мертвым знанием он рассказывает, сталкивая Фауста с его учеником Вагнером. Вагнер – это тип обывателя в науке. Кропотливо роясь в пыльных пергаментах, замкнувшись в полумраке средневекового кабинета, Вагнер, в отличие от Фауста, вполне удовлетворен своим жребием. Он далек от жизни и не интересуется жизнью:
…Без скуки безотрадной
Копается в вещах скучнейших и пустых;
Сокровищ ищет он рукою жадной –
И рад, когда червей находит дождевых!..
Фауст переживает мучительный кризис. Полный крах! Бесплодно прошедшие годы! Все оказалось бессмысленным. Но не погас огонь Прометея в его душе, не исчезла жажда знания. Он по-прежнему стремиться познать сущность вещей, постичь «вселенной внутреннюю связь». Но теперь ему представляется верным иной путь – не долготерпеливое корпение над книгами, а чудодейственные средства магии, сразу открывающие врата в таинственную неизвестность.
Этот мотив содержался уже в Легенде о Фаусте. Но, как мы знаем, Гете сам прикоснулся в юности к этому таинственному миру. Ни естественнонаучные знания, ни рационалистическая философия Просвещения не вытравили у Гете ощущения, свойственного и его герою: за внешними явлениями жизни, доступными рассудку, таятся силы, невидимые глазу, постигаемые интуицией, чувством. Он уже не разделял наивной средневековой веры в магию, когда писал «Пра-Фауста», но мир не казался ему таким простым, каким он рисовался сторонникам механического материализма XVIII в.
Мефистофель
Доверившись руководству дьявола, Фауст соглашается вкусить соблазны, каким подвергает его Мефистофель, в надежде обрести осуществление своих желаний. Мефистофель же провозглашает «самохарактеристику» двойственного толка: он-де частица той силы, которая всегда желает зла и всегда творит добро. Кто такой Мефистофель? На первый взгляд – посланец ада, черт, посланный искусить и совратить Фауста с пути истинного, каким он был в народной книге о чернокнижнике Фаусте. Но есть в конце «Пра-Фауста» сцена, опрокидывающая такое представление о Мефистофеле. Герой потрясен известием о страшной судьбе Маргариты. Упрекая Мефистофеля за то, что он скрыл от него судьбу бедной девушки, Фауст восклицает: «Отвратительное чудовище! Бесконечный дух, верни этого червя обратно в его собачью шкуру…» И далее: «Великий царственный дух, однажды явившийся мне, ты, знающий мое сердце и мою душу, зачем тебе понадобилось приковать меня к этому бесстыднику, который наслаждается позором и радуется всякой гибели!»
Кто тот дух, которого имеет Фауст? Совершенно очевидно, что он подразумевает Духа земли, явившегося ему в первой сцене. Из слов Фауста ясно, что Мефистофель был первоначально, в отличие от народного предания, задуман Гете как некая сила, подвластная Духу земли.
Позже, однако, Гете вернулся к народной традиции и сделал Мефистофеля чертом, правда, не совсем таким, как в народном предании. Но эту сцену Гете не исправил. Мефистофель – живое воплощение отрицания всех ценностей. Можно сказать, что ему открыта определенная сторона истины – все то, что в жизни нелепо и неразумно. Этим образ, созданный Гете, отличается от черта в народных легендах, покупавшего душу Фауста. Мефистофель – носитель полного отрицания, но сам он не «отрицательный персонаж» в обычном смысле слова. Если одну сторону мысли выражает Фауст, то другую – Мефистофель. Он тоже носитель идей, волновавших Гете. Мысль великого поэта была гибкой и диалектически сложной. В образе Фауста воплощен горячий порыв, энтузиазм, стремление к высоким ценам. Мефистофель, будучи по-своему не менее умным, смотрит на мир с совершенно противоположной точки зрения. Уже в «Пра-Фаусте» намечено это противоречие, составляющее основу драмы идей, впоследствии полнее раскрытой Гете.