Но, будучи вытесненным из государственной реальности, социальное пространство превращаются в то, что существует «на самом деле», в локальные пространства собственно человеческой жизни. То, что есть «на самом деле» не только не совпадает с «реальностью», но и не совместимо с ней, хотя и не отделимо, сосуществуя с “реальностью” в физическом пространстве-времени. Можно сказать, что «в реальности» все пространство занято властью и ничего кроме территориальных органов власти и подвластного “населения” там не существует. Но такая власть – во многом фикция, так как «на самом деле» ее нет и функции управления осуществляются в иной, негосударственной системе пространственных связей и отношений.
Ощущение абсурдности структуры отечественного социального пространства возникает, с моей точки зрения, если пытаться в одной системе понятий рассматривать и его “реальное” устройство, и то, что есть “ на самом деле”. Вполне рациональное поведение “в реальности” с точки зрения обывателя абсурдно, точно также как для власти нерациональным представляется поведение обывателей, никак не желающих вести себя так, как предписывается им властью.
Пространственная жизнь «на самом деле» - как противоположность функционированию в системе территориальной власти - происходит в других измерениях, в том, что я называю, следуя А. Кривову,[8] поместьями. Поместьем является часть «реального» пространства, отделяемая от него границей любого рода, в том числе и забором, и преобразуемая сообразно «человеческим» представлениями о том, как оно должно быть организовано. Так, национальные республики и многие другие регионы РФ, например, будучи «в реальности» обычными субъектами федерации, «на самом деле» представляют собой поместьями их президентов и глав администраций. Муниципальные районы в них “в реальности” не более чем обычные муниципальные образования, а “на самом деле” это поместья глав муниципальных образований, в которых практически вся могущая приносить доход собственность зарегистрирована на доверенных лиц и где без их ведома и муха не летает.
А. Кривов впервые, насколько мне известно, связал структуру отечественного пространства с социальной структурой через понятие поместного образа жизни, который, не существуя «в реальности» сегодняшнего государственного устройства, «на самом деле» был и остается скрытой (даже в языке) устойчивой формой организации российского пространства.
Социальная пустыня преобразованного «под себя» государством пространства естественным образом сопрягается с поместьями, то есть сформированными людьми - для себя - нишами, скрыто вложенными в формальные административно-территориальные структуры. Поместье и поместный образ жизни – другая сторона “реальности” отечественного административно-территориального устройства. Они друг без друга не существуют.
Пока сохраняется существующая административная организации пространства, оптимальным типом человеческого местообитания в России будут поместья[9]. И не только с точки зрения людей, но и с позиций государства. Ведь «в реальности» и вытекающими из реальности возможностями и методами невозможно обеспечить действенный контроль за огромным физическим пространством государства, утекающим «сквозь пальцы» той имитации управления территориями, которую создает власть. Но тем не менее, «в реальности» пространственной организации страны поместья проявляются только как обозначения социальной несправедливости при управлении ресурсами и как нарушение официальной структуры пространства, то есть тогда, когда возникает необходимость репрессировать помещиков.
Поместному обустройству пространства соответствует и латентная социальная структура, в которой доминируют помещики и те, кто помещиков обеспечивает и обслуживает. Общеизвестны имперские формы поместной организации жизни. При советской власти аналогом имперских поместий, в частности, можно – по мнению В. Ефимова[10] – считать административные районы, во главе которых стояли поставленные на правление-распоряжение ресурсами первые секретари райкомов КПСС. Население советских поместий, рабочие, крестьяне и служащие, было ограничены в своих возможностях смены работы и места жительства административным режимом и его институтами прописки, военного и трудового учета в не меньшей степени, чем крепостные до реформы 1861 года. Колхозники вообще не имели права на смену места жительства и работы до середины 50 годов ХХ в население которых находится в жесткой ресурсной зависимости от главы муниципального образования – современного помещика. И это лишь один уровень поместной иерархии.
В целом – почти как в СССР - страна делится на поместья - регионы, поместья - госкорпорации, поместья – округа разного рода, над которыми стоят смотрящие – полпреды президента. Любой «начальник», поставленный «в реальности» на правление, «на самом деле» разделяет подвластное ему пространство и находящиеся в нем ресурсы на более мелкие поместья, в которые стремится назначить начальниками - своими вассалами близких себе по разным основаниям людей, принадлежащих к служивым постсоветским сословиям. И на самом нижнем уровне этой поместной иерархии живут не - начальники, люди из обслуживающих сословий, как правило стремящиеся создать свое поместье, построить или обустроить усадьбу, дачу, заимку, в которых будут складироваться ресурсы «на всякий случай».
Любые рациональные изменения в этой системе отношений, такие как назначения и отставки, репрессии и награждения, изменение статуса поселений, изменение нормативной базы и пр. возможны только “в реальности”, в то время как в “на самом деле” те же самые люди, которые выступают агентами изменений, действуют так, чтобы смикшировать – как правило - последствия своих “реальных” действий. Действие “в реальности” есть бездействие “на самом деле”. А действие в “на самом деле”, если они совершены “с умом”, отражаются в “реальности” лишь в минимальной степени, в идеале от них не должно оставаться следов в “реальном” информационном поле.
Таким образом, с моей точки зрения, структура российского социального пространства во многом представляет собой реализацию внешних логик, однако не физико-географических, как считает В. Каганский, а «реальных», политических. Люди-члены постсоветских сословий погружены в очень жесткие унифицированные пространственно-внепространственные рамки, заданные политической и сословной системой. Эти рамки есть результат преобразования-ломки пространства, детерминированного государственным стремлением быть независимым от него. Это то пространство, которое существует «в реальности». В этом государственном пространстве нельзя жить, можно только функционировать. Пытаясь очеловечить пространство вокруг себя, «на самом деле» люди стремятся замкнуться в доморощенных поместьях, пусть даже это домик в деревне на пространстве шести соток.
Попытки преодолеть кажущуюся абсурдность организации пространства (его реальную внепространственность) и заняться «пространственным развитием «на самом деле»» - по В. Глазычеву – наталкиваются на точно такое же стремление соседей и «сверху», и «снизу»: помещиков более высоких и более низких уровней административно-территориальной организации. Конфликт между поместными формами контроля за пространством, с одной стороны, и внепространственным (или антипространственными) формами организации официальной государственной жизни порождает то, что когда то В. Вагин назвал распределенным образом жизни, то есть территориальной размазанностью существования: между городской квартирой и дачей-поместьем, между местом регистрации и местом работы (отходничество)[11]. Распределенный образ жизни, с моей точки зрения, это способ существовать одновременно в том пространстве, которое есть «в реальности», и в том, что есть «на самом деле»[12] .
Государство стремится унифицировать пространство, пытаясь уничтожать не уничтожимое, то есть то, что есть «на самом деле». И те помещики, которые попали в поле зрения какого-то «государева ока», вынуждены обороняться. Стремясь сохранить свои поместья – ресурсные базы и по возможности расширить их, академики, мэры, губернаторы, ректоры и пенсионеры «в реальности» умоляют власти «дайте ресурсы и оставьте нас в покое». Они «в реальности» хотят получить от государства «что положено» и сверх положенного, так как считают свое поместное существование (которое «на самом деле») самоценным и единственно возможным. Они не хотят неизбежной унификации своего поместного пространства, прямого следствия государственных модернизационных усилий.
Отношения между внепространственной (или антипространственной) властью, с одной стороны, и поместным расселением, с другой, сформировали структуру отечественного селитебного пространства. Административно-территориальное деление воплощает в себе «реальную» внепространственность власти и, в основном, выступает формой, в которую вынуждено укладывается стремления людей к структурированию пространства вокруг себя, оборачивающемуся поместным мироустройством. Пространственное развитие ограничено сословной социальной структурой, которая, с одной стороны, порождение «реальности» административно-территориального устройства, а с другой — «на самом деле» воспроизводит это устройство независимо от воли и желания социальных акторов, членов сословий.
Такая структура социального пространства делает задачу его описанию чрезвычайно сложной и в концептуальном, и в методологическом отношениях. Официальные источники информации дают только то, что есть «в реальности». То, что происходит «на самом деле» можно узнать только в наблюдении, в «разговорах по душам», в сугубо доверительных отношениях. Или из материалов судебных процессов, в которых отражаются ситуации столкновения между “реальной” властью и поместными интенциями. Публикации о том, что есть «на самом деле» практически невозможны, если они привязаны к месту и времени, так как провоцируют санкции, исходящие «из реальности» и направленные на то, что привести то, что есть «на самом деле» к тому виду, который подобает иметь «в реальности». Поэтому я в основном попытаюсь описать «реальное» состояние административно-территориального деления, по возможности включая в текст свои впечатления о том, что есть «на самом деле».