Главное отличие рациональной и эмоциональной мотивации заключается в том, что в первом случае индивид обозначает конкретную цель в виде выгоды или эффекта, затем определяет шаги ее достижения, исходя из принципа наименьших и оптимальных затрат, стремясь при этом сохранить свою энергию. Во втором случае индивид действует под эмоциональным впечатлением. Он не стремится «просчитать шаги» – он «летит» к своей цели, не считаясь с затратами и запретами, зачастую растрачивая себя. То есть для того чтобы мотивировать российского индивида, необходимо найти цель, производящую на него эмоциональное впечатление[67], желанную и неопределенную, тогда концентрация усилий на нее, может быть намного выше, чем на конкретную цель у западного работника. Этот феномен подробно рассмотрел Н. Бердяев, охарактеризовав как фанатичное стремление и российский догматизм[68]. Неопределенная цель должна соответствовать общему ожиданию, общей надежде, предполагая отсутствие плана продвижения к ней.
Специфика первоначальной хозяйственной деятельности, ставшая причиной русской импульсивности, повлияла на формирование и второй основной черты российского характера – коллективизма.
КОЛЛЕКТИВИЗМ
Стереотипное массовое действие только тогда приобретает характер социального, когда стереотип поведения индивидов становится основой их взаимодействия и «поведение индивидов соотносится по своему смыслу друг с другом»[69], отмечал М. Вебер. Специфика трудовой деятельности наших предков предполагала только групповую форму, поэтому сформировался коллективный стереотип мироощущения - признание ценности коллектива.
Неограниченные просторы и коллективный характер труда не предъявляли жестких требований к «межеванию» земельных ресурсов, поэтому в России долго не могло сформироваться право собственности. А чувство частной собственности, возможно, не сложилось и по настоящий день, оно возникает у человека только тогда, когда он несет личную и имущественную ответственность за самого себя индивидуально. По мнению М.В. Черникова, «не "этика ответственности", но "этика убеждения" присуща русскому человеку. Если для первой исходным является учет сложившегося положения дел, стратегия поведения (должное) дедуктивным образом выводится из анализа сущего: "Делай то, что вытекает из твоего положения в этом мире", то для этики убеждения исходным является императив действия, от индивида требуется лишь следовать этому императиву, невзирая на обстоятельства: "Делай как должно, а об остальном не заботься»[70]. Русский человек нес общинную ответственность, что сформировало иное, нежели на Западе чувство ответственности, – этику убеждения.
Этика убеждения – это определенная система нравственности[71], целостный комплекс норм и ценностей. Данный комплекс характеризуется, прежде всего, тем, что все нормы в российской культуре принимаются в двух категориях:
- нормы-препятствия, с которыми можно «поиграть», которые «не грех» нарушить;
- «священные» нормы, не подлежащие обсуждению, нормы-табу, или ценности рода (общины, группы, корпорации и т.п.).
Первая категория норм идет от человека и для отдельного человека. Это – нормы сущего. Сущее же то, что рядоположенно с индивидом. Поэтому индивид в праве «обыграть» сущее. Любая норма, рожденная в противоборстве, принятая не единодушным порывом и не по общему убеждению – не более чем игровое препятствие. В этом случае нормы-права отдельного индивида вторичны по отношению к нормам-правам социума (группы, коллектива, корпорации, общины). Подтверждением этого является то, что ряд законов, касающихся прав личности в нашей стране, оказываются неработающими.
Традиция определила приоритет общины над индивидом, а, следовательно, и приоритет норм, отражающих интерес коллектива, который по определению выше интереса отдельного индивида. В нашей культуре существуют нормы, которые действуют как табу, нормы, которые человек не в состоянии нарушить. Их фундаментом оказывается ощущение преобладания коллектива над индивидом, что выражается в принципе – «будь, как все», который предопределяет, возникающие на его основе нормы и управляет ими. Этот принцип появляется в эпоху подсечного земледелия, когда успешность действий общины зависела от совместного порыва и способности ее членов следовать наиболее оптимальному образу действия, который эффективен только временно, а не регламенту (который не мог сложиться в силу неупорядоченности внешней среды). Поэтому все должны были действовать дружно и по общему убеждению.
Подобный характер действия не имел нормативной определенности, и в результате индивид, у которого нет однозначного способа действия (нормативной определенности), знает к чему стремиться, но не знает как. Выходом из этого парадокса служила способность легко принимать новые образцы действия (следовать не «букве», а «смыслу» – в этих обстоятельствах «этика убеждения» имеет преимущество над «этикой личной ответственности»[72]), находимые отдельными членами общины. Способность находить такие новые образцы действия обеспечивал умственный склад россиянина («смекалка»), принимающий практическую реальность, сущее в качестве объекта игры. Новые образцы действия легко возникали и столь же легко забывались. Но если они оказывались неоднократно результативными для общины, то превращались в канон. Действия индивидов, не дающие эффекта, отбраковывались в процессе социального действия. Вместе с тем, если индивид знал «как действовать», то способ его действия должен быть открытым, наглядным для других, чтобы стать образцом. Инструментальное действие индивида, дающее результат только ему одному, нарушало целостность и несло угрозу существованию общины, поэтому запрещалось. Таким образом, в русской общине лежал запрет на индивидуальную ответственность.
«Индивидуальная ответственность» строится на рациональной оценке сущего и выработке нормативной стратегии достижения должного отдельным индивидом; «коллективное убеждение» - на стремлении и порыве к должному сообща, совместно, игнорируя нормативную определенность. Рациональное познание сущего в данном случае игнорируется, оно постигается в аттрактивном спонтанном действии.
В процессе длительного взаимодействия индивидов в массовом сознании россиян возникает стереотип мышления: «действуй как все; если ты не будешь действовать как все, это приведет к негативным последствиям». Из него сформируется типичное российское мироощущение – противопоставление «должного» (как неопределенного идеального) и «сущего» (определенной «низменной» действительности), что достаточно ярко показано в работе И. Яковенко: «Должное есть предвечная, богоданная природа бытия, которая имела место в сакральном прошлом и возобладает в эсхатологическом будущем. Должное сакрально и онтологично. Сущее — это ухудшенная, сниженная грехами и несовершенствами, замутненная привходящими воздействиями версия должного. Сущее профанно и лишено онтологии. Оно не имеет собственной природы, а значит, и собственных законов. Единственные подлинные законы сущего — это должное. И если каким-то образом удастся снять то, что "мешает", должное воссияет наконец, явив себя во всей полноте и блеске»[73]. Таким образом, автор демонстрирует специфику ориентации российского мышления в стремлении к неопределенному «должному», сутью которого, на наш взгляд, является принцип «будь как все», предстающий в виде экзистенциальной ценности, являющейся источником важнейших ценностей нашей культуры.
Принцип «будь, как все» имеет две стороны. Первая: коллектив препятствует выделению индивида, негативно оценивает или даже пытается устранить его отличие от других. Попытка выделиться, показать свою исключительность, неповторимость наказывается, репрессируется коллективом. На данный факт указывают социологические исследования взаимоотношений госслужащих: и сослуживцы (45% респондентов), и руководители (50% экспертов) негативно относятся к стремящимся сделать карьеру[74]. Вторая сторона принципа «будь, как все»: коллектив поддерживает индивида.
Функционирование коллективных регуляторов, обеспечивается действием групповых инструментов взаимоконтроля. «В процессе образования неформальных отношений спонтанно возникают статусные требования и гарантии, обязанности, права, социальные гарантии, ограничения. В случае отклонения поведения от статусных норм индивид испытывает давление различных форм социального контроля вплоть до изменения положения в иерархии отношений и исключения из общности»[75]. Контроль в российских коллективах осуществляется импульсивно и представляет собой реакцию на конкретную ситуацию, а не действие по регламенту. Это весьма наглядно иллюстрируют социологические исследования РАГС в сфере государственной службы: 75,5% респондентов-госслужащих и 76,8% экспертов отмечают, что меры контроля определяются конкретной ситуацией[76].
Принцип «будь, как все» имеет определенные регуляторы, обеспечивающие его реализацию. Такими являются: актуальный контроль и превентивный контроль. Первый фиксирует нарушение данного принципа и реализуется во взаимном наблюдении друг за другом, всевидении. Второй предупреждает отступление от главного принципа российского коллектива и осуществляется во взаимном общении в форме обсуждения совместных дел, групповых праздников и т.п. Это наглядно проявляется и в сфере государственной службы, по данным социологических исследований РАГС 49,9% респондентов указали на то, что в их коллективе существует традиция совместного празднования знаменательных дат, 72,7% - день рождений, юбилеев, повышений в должности; 34,9% – торжественных проводов на пенсию. Социологические исследования предприятий г. Ижевска показывают аналогичные результаты – 78,1% опрошенных отмечают, что в их трудовых коллективах празднуют день рождения сотрудников[77]; 59,1% указывают на то, что в их организациях за год проходит не менее 5 торжественных мероприятий, посвященных знаменательным событиям[78].