— Что же тогда достается рабу? — спросил ученик.
— Благодать Всевышнего за все свои радости и страдания,— сказала Рабиа.
— Будь же милостив ко мне Всевышний! — вскричал ученик.
— Я чувствую, что ты недоволен Им, и пока это недовольство тебя не покинет, ни о чем не проси Его,— сказала Рабиа.
Слишком тяжела была для ученика эта беседа, и он вышел из дома Рабии, чтобы подождать Учителя во дворе.
— Я не все сказала ему, ал-Хасан,— молвила Рабиа, глядя ему вслед, но боюсь, что если бы он узнал, что раб обретает милость Всевышнего, только когда для него, смертного, исчезает разница между несчастьями и удачами, потому что он, раб, полностью поглощен любовью и созерцанием Всевышнего, ему было бы еще тяжелее,— улыбнулась Рабиа.
— Ничего, если будет на то воля Всевышнего, он еще может постигнуть эту Истину,— ответил ал-Хасан.
* * *
Болея, Рабиа совсем перестала выходить из дому, и поэтому ее служанка была безмерно удивлена, увидев однажды ее одетой. В ответ на ее вопрос, Рабиа сказала, что она чувствует необходимость пройтись по своим любимым местам Басры. Когда они уже пересекли базар и двигались по своей улице, то заметили странного человека, стоявшего вблизи их дома. Рабиа, оставив служанку у входа в дом, подошла к нему, и они обменялись несколькими словами. Уже войдя в дом, служанка поинтересовалась, кто это был. Рабиа сказала, что этот человек представился разрушителем наслаждений и разлучителем собраний.
— А что делал он возле нашего дома? — спросила служанка.
— Не знаю, спрошу его потом, когда снова увижусь с ним,— ответила Рабиа.
После этой прогулки Рабиа уже больше не поднималась с постели и вскоре тихо удалилась к своему Возлюбленному.
Еще через три дня Рабиа явилась во сне ал-Хасану и рассказала ему, как ее приняли ангелы в ее будущем мире и как она готовится к встрече с Всевышним. А когда ал-Хасан испросил у нее совета, она ответила, что в ее новом мире не существует советов, и единственное, что она ему может посоветовать, так это любить Господа и подчиняться Его воле, не задавая вопросов и не ожидая ответов.
Шейх Абу-л-Хасан ал-Худжвири
Жизнь Абу-л-Хасана Али ибн Османа ибн Аби-Али ал-Джуллаби ал-Худжвири ал-Газневи
Памяти Валентина Алексеевича Жуковского
Этот текст посвящен памяти замечательного русского востоковеда В. А. Жуковского отчасти потому, что он, этот текст, в значительной мере ему же и принадлежит. В. А. Жуковский является автором наиболее полного жизнеописания этого знаменитого суфия, историка и теоретика суфизма, написавшего более десятка различных суфийских поэтических и прозаических произведений (ниже они будут названы), самым значительным из которых является известная и за пределами исламского мира книга «Раскрытие скрытого за завесой» («Кяшф-аль-Махджуб»). Это жизнеописание В. А. Жуковский опубликовал в виде предисловия к подготовленному им персидскому тексту вышеназванной книги, изданной после кончины ученого в Ленинграде в 1926 г. и практически недоступной нынешнему читателю.
Предисловие это написано ученым для ученых и потому изобилует вставками на фарси с использованием арабского алфавита, и, подчиняясь неписаным правилам популяризации, мне следовало бы, взяв в руки перо и двигаясь по канве, предложенной В. А. Жуковским, пересказать его текст «простыми словами». Однако, по размышлении я решил попытаться несколько адаптировать его, чтобы читатель мог почувствовать азарт и эрудицию истинного исследователя, каковым и был В. А. Жуковский.
В то же время в предлагаемом читателю тексте сохранятся некоторые особенности, связанные со временем его написания. Дело в том, что даже такая, казалось бы, «устоявшаяся» область науки, как история различных течений в раннем и средневековом исламе, подвержена разного рода изменениям. Так, например, героя нашего повествования, имевшего в своем имени три нисбы (детали составного имени, указывающие на места, с которыми он был связан на разных этапах свой жизни) — ал-Джуллаби, ал-Худжвири и ал-Газневи (последняя нисба указывает на его родной город — некогда крупнейший культурный центр иранского Хорасана, ныне — заштатный городок в Афганистане, а первая и вторая нисбы, по мнению исследователей, напоминают о связанных с его жизнью кварталах этого города), в настоящее время в сокращении обычно называют Худжвири, а В. А. Жуковский именует его Джуллаби.
Кроме того, изменилось написание имен суфийских и исламских деятелей. Например, В. А. Жуковский упоминает Базида Бастамского, Джунейда Багдадского, Абу-Сайида Мейхенейского и т. п., имена которых сегодня, соответственно, звучат Абу-Йазид ал-Бистами, Джунайд ал-Багдади, Абу-Сайид ал-Мейхани. Мусульманское летоисчисление измеряется годами «Хиждры» («Х»), а не Гиждры («Г»), и т. п. Я надеюсь, что эти мелочи не осложнят читателю проникновение в загадочный мир суфизма — за ту завесу, которую попытался устранить Джуллаби, он же — Худжвири, а если что-либо из прочитанного у него вызовет вопросы, то самостоятельный поиск ответов и станет для него одной из действенных форм суфийского обучения.
Лео Яковлев
Далее под «я» рассказчика подразумевается Валентин Алексеевич Жуковский.
Итак, наш рассказ касается судьбы суфия, чей труд «Раскрытие скрытого за завесой» вполне основательно очень высоко ценят восточные знатоки и авторитеты: Джами назвал его принадлежащим к числу «книг важных и известных» в области суфизма и содержащим в себе «большое количество тонкостей и точных наследований», а Дара-Шукух отозвался о нем в следующих словах: «среди книг по суфизму так хорошо как «Раскрытие скрытого за завесой» на персидском языке не составлена ни одна книга» и «никто против нее ничего не может сказать».
Автор этого труда — Абу-л-Хасан Али б. Осман б. Аби-Али ал-Джуллаби ал-Худжвири ал-Газневи, как показывает его нисба, происходил из самой восточной части хорасанской области, города Газны, из семьи, которая отличалась подвижничеством и благочестием, был ханефитского толка и жил в пятом веке Гиджры. (В Газне существовали могилы отца и матери Джуллаби, а также его дяди, считавшегося святым человеком. Сохранились ли эти могилы по сей день — неизвестно.— Л. Я.)
К сожалению, у нас нет ни одного источника, где была бы изложена обстоятельная и последовательная биография нашего автора: мы не знаем даже ни года его рождения, ни года смерти. Джами и Дара-Шукух, хотя и отвели ему особое место в своих сборниках, но ограничились, особенно первый, лишь очень краткими выдержками из «раскрытия скрытого...» и не дали решительно никакого своего фактического материала для жизнеописания Джуллаби; только годы последнего периода его жизни в Индии освещены, хотя и тускло, на основании недоступных мне индийских источников. Мы должны поневоле удовольствоваться только теми случайными и отрывочными обмолвками, которые автор наш делает о себе между строк сочинения.
Вникая в эти разбросанные по всему труду ценные мелочи, мы узнаем, что наставником Джуллаби в некоторых науках был Абу-л-Аббас Шаккани, человек больших и разнообразных познаний, видевший многих шейхов; к нему Джуллаби питал большую приязнь, на которую тот отвечал искренней нежностью. «Во всю жизнь,— говорит Джуллаби,— я ни в каком классе не встречал человека, который более его уважал бы и почитал закон». Природа его постоянно порывала со всем существующим, и он говорил: «Я страстно желаю такого небытия, к которому бытию возврата нет». Шаккани принадлежал к числу шейхов, которые не отвергали известного Халладжа. Облик этого наставника метко выражен в словах старца Абу-Сайида Мейхенейского, с которыми он обратился к одному нишабурскому сейиду, обидевшемуся за то, что Абу Сайид посадил Шаккани выше сказанного сейида: «Если вас любят, то любят за Мухаммеда, а если их (т. е. Шаккани) любят, то любят за Господа».
Духовным руководителем Джуллаби на суфийском Пути был Абу-л-Фазл Мухаммед б. ал-Хасан ал-Хуттали, послушник Абу-л-Хасана ал-Хусри, послушника Абу-Бекра ал-Шибли, послушника основателя толка, Джунейда Багдадского. В противоположность Баязиду Бастамскому, главе толка «Тайфури», проповедовавшему полное упоение под властью божественной любви, Джунейд упорно стоял за единственно должное состояние трезвости, почему Хуттали и говорил: «Состояние упоения — место игр детей, а состояние трезвости — место нирваны мужей». Этот Хуттали был очень сведущ в толковании Корана и имел большой запас преданий о Мухаммеде; в течение шестидесяти лет он избегал народа и большей частью пребывал в Сирии, в пустынных углах Лукамских гор; скончался недалеко от Дамаска в деревне Бейт-ал-Джинне, и Джуллаби принял его последний вздох, выслушав следующее краткое завещание: «Сын мой... знай, что во всех местах творец положений добра и зла — Господь великий и славный,— посему не следует серчать на его деяние и огорчаться сердцем». Хуттали, хотя и носил пятьдесят шесть лет одно и то же платье, постоянно нашивая на него заплаты, не придерживался отличительной одежды и обычаев суфиев и вообще резко и сурово относился к лицам, которые ратовали за обычаи и правила. Возможно, что именно он внушил Джуллаби безразличие к одежде. «Некоторый класс людей,— говорил он,— не смущался бытием или небытием (отличительной) одежды: если Господь давал нам аба (род плаща), они его надевали; если давал нам каба (род кафтана), тоже надевали; если держал их нагими, они и таким пребывали. Я, Али б. Осман ал-Джуллаби, правило это одобрял и так именно и поступал при своих путешествиях. Более внушительного человека,— говорит Джуллаби,— я никогда не встречал».