Кроме Хуттали руководителями Джуллаби были и другие старцы, которые все принадлежали также к толку Джунейда.
Вступлению Джуллаби на Путь предшествовал период бурный. «В свое время,— говорил он,— в областях Ирана в поисках мирских благ и их прожигании я творил гнусности; набралось много долгов и приходилось выносить назойливость всякого: они (кредиторы) обратились ко мне, а я оказался в затруднительном положении удовлетворить их желания. Один из сейидов того времени написал мне письмо (следующего содержания): «Смотри, юноша, не занимай своего сердца в ущерб Всеславному Господу доставлением спокойствия сердцу, которое занято страстями. Посему, если ты найдешь сердце дороже своего собственного, дозволительно занять собственное сердце доставлением спокойствия тому; если же нет, откажись от тех дел, потому что для рабов Господа достаточно Всеславного Господа. Тотчас же от этих слов для меня получилось спокойствие».
Неизвестно, в какое время, но скорее можно думать, что это было уже после отречения от жизненных утех, Джуллаби пришлось перенести тяжелое испытание, грозившее его вере. «После того,— говорит он,— как Господь одиннадцать лет охранял меня от бедствий брака, (все-таки) предопределил (его) и я впал в соблазн и мое внешнее и внутреннее стало пленником «качества», которое мне уготовали без того, чтобы было лицезрение, и в течение одного года я был в то погружен и было близко к тому, что вера для меня погибнет. Наконец, Всевышняя Истина в своей совершенной благости и щедроте послала навстречу моему несчастному сердцу свое целомудрие и милостиво даровала мне освобождение».
Многостороннему развитию Джуллаби в значительной мере способствовали, конечно, его путешествия, а на своем веку Джуллаби путешествовал много: он побывал в разных местах тогдашнего мусульманского мира и сталкивался во время этих путешествий с выдающимися старцами и суфиями своего времени, истинными и ложными представителями разных вероучений и толков, обсуждал с ними вопросы его интересовавшие, вступал в споры и беседы, при этом старался уяснить себе достоинства собеседников и таким образом добытый обширный живой материал использовал потом для истории разных шейхов и вообще для своих суждений и широкого освещения разных вопросов учения суфизма. Так, мы видим Джуллаби в Мавераннахре; в Азербайджане виесте с его шейхом; в горах Азербайджана; в Бастаме, на могиле Баязида Бастамского, где он был неоднократно и пробывал иногда подолгу для разрешения сомнений; в Хорасане, в области Кумиш, в деревне, где было общежитие суфиев,— о пребывании там и оказанном ему не совсем теплом приеме он говорит с подробностями; в крайних пределах Хорасана, в деревне Гуменд, где он видел одного человека, известного сейида, Адиби Гуменди, который 20 лет стоял на ногах и садился только при молитве; в Нишабуре; в Сарахсе; в Тусе; в областях Индии; в Сирии, на могиле Билала, муэззина Мухаммеда; в Сирии, в Бейт-ал-Джинне, недалеко от Дамаска; на пути из Бейт-ал-Джинна в Дамаск; на пути из Дамаска в волости Рамла, в сообществе двух дервишей для посещения Ибн-ал-Муалла; в Багдаде и его окрестностях, в Хузистане и Фарсе, где видел сочинения Хусейн б. Мансур Халладжа; в Фергане, в деревне, куда он попал из Узкенда и где виделся со старцем Баби-Фергани, предугадавшим день его покаяния; в Мейхенэ, на могиле Абу-Сайида, где он в течение трех дней наблюдал, как появлялся белый голубь и исчезал под покрывалом могилы Абу-Сайида; явившийся во сне удивленному Джуллаби старец Абу-Сайид объяснил, что этот голубь — чистота его, старца, деяний и каждый день приходит в его могилу на пиршество с ним; в Мерве; в Ираке, где вел жизнь не совсем одобрительную и наделал много долгов и где видел Абу-Джафара Сайдалани, в Бухаре, где видел старца Ахмеда Самаркандского, который сорок лет не спал по ночам и лишь немного отдыхал днем; в Туркестане, в городе Яса на границе ислама.
Посмотрим теперь, с кем сталкивала судьба Джуллаби при этих разъездах и кого он неоднократно вспоминает в своем труде.
Тут в первую, так сказать, голову становится Абу-л-Касим Али Гургани. Во дни Джуллаби, который был тогда пылким молодым человеком, Гургани представлял из себя «полюс, около которого вертелись»; к нему были обращены сердца «всех, стремящихся к чертогу Господа» и на него опирались все «ищущие»; каждый из его послушников мог служить украшением целого мира; он был «отбирающим хорошую монету от дурной». Через три звена он восходил к Джунейду Багдадскому и принадлежал к числу шейхов, признававший Хусейна б. Мансур Халладжа. К нему Джуллаби обращался за разрешением сомнений. поверял свои тайные мысли и беседовал на разные темы. В Тусе, например, он предложил ему вопрос: «Что по меньшей мере нужно дервишу для того, чтобы быть достойным имени "бедного"»? Или: «Каковы условия общения с людьми?» Однажды, при горячем рассказе Джуллаби о своих «видениях», Гургани внушил ему, что «ни один человек никогда не может освободиться от уз "воображения" — почему ему следует сделаться рабом и отринуть от себя всякие отношения, кроме отношений человечности и покорности». «После этого,— говорит Джуллаби,— у меня с ним было много тайн». Учеников своих Гургани посылал для усовершенствования к Абу-Сайиду Мейхенейскому, который понимал его добродетели и однажды в Тусе, перед собравшимися дервишами, назвал его «властелином». Это тот самый Гургани, который, по преданию, отказался совершить молитву над усопшим Фирдауси.
После Гургани отметим Абу-л-Касима Кушейри, известного нишабурского имама и автора «Послания», скончавшегося в Нишабуре в 465 году. От него Джуллаби слышал следующее мнение по вопросу о «бедности и богатстве»: «Каждый из людей относительно "бедности и богатства" сказал слово и для себя что-нибудь (из того и другого) предпочел, я же предпочитаю то, что предпочтет для меня Истина и в чем будет меня держать: если будет держать меня богатым, я не буду беспечным (относительного Ее) и предоставленным (самому себе), а если будет держать меня бедняком, я не буду жадным и спорящим». Свои впечатления от Харакана, при жизни известного старца Абу-л-Хасана Хараканского, Кушейри сообщил в таких словах: «Когда я прибыл в область Харакан, прекратилось у меня красноречие и не осталось у меня дара слова от уважения перед тем старцем, и я подумал, что я отрешен от моей собственной святости». Передал также Кушейри Джуллаби рассказ некоего Табарани о его положении и уподобил суфия болезни колотья в боку.
Этого Кушейри мы встречаем в кружке мейхенейского старца, среди «имамов разных толков, великих мужей веры и суфиев». Вначале он относился к Абу-Сайиду недружелюбно и отрицательно и коренным образом расходился с ним в некоторых вопросах, но потом, не без воздействия своих учеников, посещавших Абу-Сайида, изменил свой взгляд и часто с мучившими его вопросами приходил на его собеседования, которые Абу-Сайид вел иногда в дервишеской обители Кушейри,— на одном из таких собеседований Кушейри слышал из уст Абу-Сайида историческую фразу: «Нет в моем плаще ничего кроме Бога» — и принимал вместе с ним участие в дервишеских радениях, так что после смерти Абу-Сайида с большой благодарностью и почтением выразился о нем: «Если бы мы не видели старца, суфизм нам пришлось бы изучать по книгам». Абу-Сайид называл Кушейри «наставником наставников».
Не без влияния на Джуллаби был Ходжа Музаффари Хамдан Ноканский. Джуллаби присутствовал в Нишабуре при объяснении им вопроса о «теленности и вечности»; Музаффар доказывал ему нежелательность радений и увлечений ими. После одного опыта, услышав, что Джуллаби радение очень приятно, Хамдан сказал: «Наступит время, когда это и карканье вороны для тебя станут одинаковыми: сила слуха бывает только до тех пор, пока нет "созерцания"; когда же получилось "созерцание", власть слуха исчезает. Смотри, не привыкай к этому, чтобы оно не стало второю натурою и чтобы ты через то не отстал». Такого взгляда на радения держался и шейх Джуллаби Хуттали, который считал радения только «провиантом для отставших, потому что кто достиг Пути, тот уже не нуждается в радении». Весьма может быть, что эти доказательства имели на Джуллаби воздействие. Однажды в Мерве некий имам заметил, что он написал книгу о дозволенности радений. Джуллаби на это сказал: «Великое несчастие проявилось в вере: имам разрешил забаву, которая есть корень всех нечестий» и в заключительных строках своего труда он говорит: «я предпочитаю, чтобы новичков не допускали на радения, дабы природа их не смущалась, так как в том опасность великая и несчастие большое». Во время написания «Раскрытия скрытого» Музаффара уже не было в живых. Абу-Сайида Мейхенейского Музаффар уважал, хотя, может быть, до некоторой степени с ним и соперничал. В одной беседе он сказал Абу-Сайиду: «Я не назову тебя ни суфием, ни дервишем, но назову тебя "царством (или царем?) познания"». Абу-Сайид же про Музаффара выразился: «Нас привели к чертогу Господа путем рабства, а шейха Музаффара путем господства, т. е. мы рвением обрели созерцание, а он от созерцания пришел к рвению». То же самое сказал Джуллаби и сам Музаффар: «То, что открылось великим мужам вследствие прохождения (ими) долин и пустынь, я обрел на подушке и почетном месте».
В течение долгого времени другом Джуллаби в Мавераннахре был Ахмед Сарахсский. В его делах Джуллаби «видел много удивительного» и между прочим слышал от него рассказ о его покаянии и отречении от всех (непристойных мирских) деяний и забот. Небезызвестен Джуллаби и отрицательный ответ Ахмеда на вопрос: нужен ли ему брак? и доказательство тому в следующих словах: «В жизни своей я бываю или отсутствующим от себя или присутствующим с собою. Когда я бываю отсутствующим, я не помню о двух мирах; а когда бываю присутствующим, я так держу свою плоть, что, получив какой-нибудь хлебец, она думает, что обрела тысячу хурий...»
Нет необходимости приводить здесь имена всех знакомых Джуллаби почтенных шейхов, отшельников и проповедников суфизма: мы отсылаем читателя по этому поводу к главе о выдающихся наипозднейших суфиях по областям и городам; скажем лишь вообще, что в одном Хорасане Джуллаби видел триста мужей, «из которых каждого в отдельности было бы достаточно для целого мира, и это потому, что солце любви и преуспеяния суфийского Пути находится в "звезде" Хорасана».