Приступая к ответу, Джуллаби в самых первых словах рисует очень неприглядную картину положения суфизма в его время. Он говорит: «Знай, что в это наше время наука эта поистине исчезал, особенно в этой стране. Народ всецело отдался страстям и отвратился от пути довольства Божия и у ученых этого времени и претендующих быть суфиями о «Пути» этом составилось представление, противоположное его существу. Поэтому приложите (всяческое) старание к тому, до чего не хватают руки всех людей этого времени, кроме избранников Божиих, и от чего оторваны желания всех людей стремления и от бытия чего устранено познание всех людей познания, кроме избранников Божиих. И знатные и простые вместо самого учения удовольствовались словами о нем и душою и сердцем сделались покупателями того, что его закрывает: дело от точного исследования перешло к простому подражанию и точное исследование (как бы) закрыло свое лицо от судьбы людей. Удовольствовавшись этим, простой народ говорит: «Мы истину знаем». Знатные же, удовлетворившись тем, что в сердце ощущают (хоть какое-нибудь) желание, в душе хоть какую-нибудь думу и в груди влечение к тому миру, по занятости (своей мирскими делами) говорят: «Эта страсть и есть лицезрение, а горение — любовь». Люди, претендующие (быть суфиями), в претензиях своих отстали от всякого смысла, «послушники» отказались от рвения и свое слабое мнение стали называть «созерцанием». По этому поводу я и ранее написал книги, но все они пропали. Претенденты лжецы некоторые слова из них подобрали для уловления людей, а другие вымарали и уничтожили, так как (у них — лжецов) сильно развита зависть к человеку таланта и отрицание щедрости Господа.
Другой класс не вымарал, но и не прочел. Третий класс прочел, но не понял смысла и удовольствовался словами,— записывают, запоминают и говорят: «Мы не ведем речь о науке суфизме и познании», а между тем они в самом корне непризнания этого. Все сказанное происходит оттого, что учение это есть «красная сера», а она дорога: если ее добыть, она философский камень, и крупинка ее превращает большое количество меди и бронзы в червонное золото... И ранее этого невежды в этой науке точно так же поступали с книгами шейхов. Когда те сокровищницы тайн божественных попадали им в руки, они смысла их не постигали и бросали их в руки невежественных шапочников и отдавали грязным переплетчикам, а те из них делали подкладки для шапок и переплеты для собрания стихотворений Абу-Новаса и шуток Джахиза: когда царский сокол садится на стену дома какой-нибудь старухи, ему неизбежно подрубают крылья. Всеславный Господь привел нас жить в такое время, когда люди страсть наименовали законом, и искание почестей, главенства и гордыню — достониством и знанием, и притворство людское — почтительным страхом, и затаение злобы в сердце — кротостию, и грубый спор — мирной беседой, и враждование и слабоумие — величием, и лицемерие — отречением от мира, и пожелание — сознательным стремлением, и бред природы — познанием, и движения сердца и надежды плотской души — любовью, и уклонение от истины — бедностью, и отрицание — чистотою, и безбожие — исчезновением в Боге, и оставление закона Пророка — настоящим Путем, и беды, чинимые людьми времени — (должными) отношениями: люди настоящего смысла среди них сокрылись, и они взяли верх, как в первый промежуток беспророчия родичи пророка Мухаммеда и дом Мервана. Как хорошо выразился Абу-Бекр-ал-Васити: «Он (Господь) поразил нас временем, в котором нет ни правил правоверия, ни нравов периода язычества, ни постановлений мужей доблести!»
К такого же рода мыслям Джуллаби возвращается и в другом месте своего труда, когда говорит: «В это (наше) время Господь наибольшую часть людей закрыл покрывалом от этого учения (суфизма) и приверженцев его и тонкость этого учения скрыл от людских сердец. Некоторые думают, что это — просто упражнение в наружном благочестии без внутреннего созерцания, а другие полагают, что это есть некое ухищрение и некая форма без какой бы то ни было сущности и основания до такой степени, что с видом шутников и и богословов, обращающих внимание только на внешность, они взялись за полное отрицание суфизма и удовлетворились сокрытием этого учения. Простой народ стал им подражать и вырвал из сердца своего искание внутренней чистоты и забыл учение предков и сподвижников Пророка».
Эти длинные сетования Джуллаби и указание на «исчезновение в его время суфизма как науки особенно в этой стране», несмотря на видимую искренность и горячность автора, едва ли может быть в такой общей форме принято на веру, без всякой оговорки. Не замечается ли тут увлечения, благодаря которому Джуллаби впадает в явное противоречие с самим собою и действительностью?
Прежде всего отметим довольно близкую связь предисловия Джуллаби с начальными словами Кушейри в его «Послании», написанном в 437 году к суфиям городов ислама.
«Засим знайте,— говорит он,— да помилует нас Господь, что настоящие представители этого общества пресеклись большею частью и в это наше время остались только следы этого общества, как сказано было поэтом:
"Палатки точно их палатки, но я вижу, что женщины племени — другие".
Приключился перерыв в этом учении,— нет, стерлось в сущности самое учение. Исчезли старцы, которые служили руководителями, и сократилось до крайности число юношей, которые подражали им в их жизни и нравах. И прекратилось благочестие и свернуло ковер свой и усилилась жадность и окрепла связь ее. И ушло из сердец почтение к закону и начали люди считать пренебрежение верой надежнейшим средством успеха и упразднили различие между дозволенным и запрещенным. И постановили бросить всякую совесть и оставить всякий стыд и решили относится легко к исполнению обрядов и признали ничтожными пост и молитву и поскакали по ристалищу небрежения и оперлись на потворство страстям и легкомысленное отношение к совершению запрещенного и пользование тем, что они получают от толпы и от женщин и от властителей. Далее, они не довольствуются совершением дурных этих дел, а дошли до того, что указывают на какие-то высшие истины и состояния и утверждают, что они освободились от рабства оков и удостоверились в истинах «единения» и что они теперь стоят за Истину, через них Ее законы протекают, они же сами стерлись. И за то, что они делают или не делают, Аллах не имеет де права их упрекать или порицать, и что они удостоились открытия тайн единства и всецело извлечены из самих себя и что все законы человечества для них прекратились и что они, после того как погрузились в небытие, остались при свете предвечности, так что, когда они говорят, говорящие их словами не они, и во всем, что они делают, мало того, что они заставляют делать, делающие все это под их видом — не они. И когда в это наше время испытание наше теми вещами, на часть которых я намекнул, стало длительным, я не дал воли языку порицания до настоящего времени, ревниво охраняя это учение и опасаясь, как бы приверженцы его не были помянуты лихом и как бы не нашел противник их слишком удобный путь для поношения их, ибо в этих странах беда от врагов и порицателей этого учения,— и когда я понадеялся, что возрастание этого направления само собой пресечется и что, быть может, Всевышний в милости своей дарует пробуждение тем, кто уклонился от настоящей сунны к погублению правил этого учения, и когда время становилось все более трудным, а большинство современников в этих странах стали только более упорными в том, к чему они себя приучили, и более ослепленными тем, что они для себя выискали,— тогда я проникся страхом за сердца людей, как бы они не подумали, что самые основания нашего дела построены на таких (устоях) и что и первые его деятели поступали таким же образом и вследствие этого я набросал этот трактат для вас, да окажет Бог вам милость! И изложил я в нем некоторые черты жизни старцев этого учения, их обычаи и нравы, их образ действия в сношении с людьми, их задушевные верования и те состояния экстаза, на которые они указывают, и как они постепенно подымались с начальных степеней до высшего предела. Изложил я это для того, чтобы все это служило подкреплением для муридов этого учения, чтобы с вашей стороны было в мою пользу засвидетельствовано разъяснение всего этого, чтобы мне послужило в утешение развертывание всего этого горя, и чтобы мне от Всемилостивого Бога достались милость и награда. И во всем, что я говорю, я прошу помощи у Бога — слава Ему — и прибегаю к Его защите и охране от заблуждения. Его я молю о прощении и помощи. Ему свойственна милость и Он всемогущ!»
Вчитываясь в эти два предисловия и сравнивая их, мы усматриваем прежде всего, что дело представляется уж не столь безнадежным, как может показаться с первого взгляда, и что оба автора, говоря по существу об одной и той же материи и совпадая в частностях до употребления одним и тех же выражений, упирают, однако, на разное. Кушейри особенно подчеркивает «пресечение настоящих представителей» и при общем упадке не отрицает «следов этого общества», тогда как Джуллаби, не отрицая наличного существования «избранников Божиих», говорит о полном исчезновении науки тасавуфф’а. И тот и другой констатируют столь печальные явления «в этих (Джуллаби "особенно в этих") странах в это наше время».
Если под «этой страной» разуметь у Джуллаби исключительно Газну, его родной город, то временное оскудение в нем суфизма еще допустимо. Автор, хотя и не совсем ясно, говорит в одном месте книги о тлетворном в этом отношении влиянии каких-то групп общества. Перечислив выдающихся шейхов Газны, Джуллаби заключает: «Основываясь на твердой вере простого народа и ученых этого города, я надеюсь, что вослед им, шейхам, появятся такие лица, в которых мы будем верить, а эта кучка духом смущенных, получившая доступ в этот город и обезобразившая вид этого учения, начисто уберется из этого города, и он также станет местом пребывания святых мужей».