Чужие – или коварные хищники, или подозрительные нейтралы, или хитрющие жертвы биологической (пищевой, половой), вещественной, территориальной и пр. утилизации, и с ними фактически нет человеческих взаимоотношений, ибо они вовсе не другие люди, а стихийная, злонамеренная, угрожающая, сопротивляющаяся и избегающая «среда» обитания. Соответственно и внутри стада люди в отношениях не люди, а просто агенты необходимых жизненных функций, частичные представители уже органически разделенного труда, синкретичного, но и одновременно разорванного производства» (Цит. изд. т.2. с.143). Наверное, ответ на мой вопрос кроется в той цитате, которую он почерпнул у Р.Тагора - «человек хуже животного, когда он становится животным», или же в знаменитой формуле Т. Гоббса «война всех против всех» Обобщая, А.С.Шушарин писал: «Короче и метафорически говоря, одной из основных форм «реализации» эгостадности и были вспышки беспредела индивидуальной и групповой «уголовщины», совершенно неподвластной контролю спонтанной резни» (Цит. изд. т.2. с.144).
Как я уже ранее неоднократно отмечал, стиль А.С.Шушарина отличается непоследовательностью и противоречивостью. Что касается анализа первобытности, то он, с одной стороны, находится во власти своей концепции «эгостадности», основанной на примате насилия и жестокости, а, с другой стороны, он не может не считаться с многочисленными фактами, добытыми археологами. Отсюда рождаются и противоречивые выводы, примером которых может служить нижеприводимый текст: «Безусловно, развитие отличалось крайней неравномерностью. По мере неуклонного становления плодотворных или производительных сил, каменной, энергетической, опытной, организационной, интеллектуальной и пр. вооруженности стад, их роста и дробления, подвижности, зачаточных форм более высокого разделения труда, неизбежного увеличения диффузных и эпизодических контактов всякого рода, происходил рост объема содержания жизни (производительных сил или «операционально-энергетического потенциала», по А.П. Назаретяну). Но самовозрастающая эгостадность все более превращалась в самоуничтожающуюся форму, во все более неподвластную, нарастающую стихийную силу, угрожающую самому существованию людей. Хотя и в локальных узлах. Все это вело путем отбора выживающих стад или в изоляцию (ведущую в чистом виде к верному, но медленному самоуничтожению вырождением, деградацией), или в плодовитость (ведущую при тех производительных силах к быстрому проеданию природных условий собственного существования)… В критическом состоянии первобытности люди уже люди, с их уже «полномерным» человеческим мозгом, пусть еще и примитивным, но уже языком, речью, но в животной, стадной форме бытия» (Цит. изд. т.2. с.145-146). Последнее предложение является наиболее характерным. Оно внутренне противоречиво: не могли существовать люди с языком, речью в животной форме. Речь – это продукт коллективной, общественной формы бытия людей, рожденный в результате совместной производственной деятельности, которая была непременным условием сохранения и развития общины.
Объективный ход становления и развития первобытнообщинного общества, исследованный уже достаточно основательно, заставляет А.С.Шушарина признавать влияние развития производительных сил и общественного разделения труда на преодоление так называемой «эгостадности». Свидетельством этого является следующая цитата: «Именно эти силы («высокая энергия») и представляли пробивающееся по мере развития производительных сил и локальных исторических обстоятельств первое, уже постсинкретичное, надорганическое, исторически первое уже общественное разделение труда вообще (в том числе профессиональное, территориальное, вещественно-продуктовое и т.д.), ломающее эгостадность» (Цит. изд. т.2 .с.152).
Если последовательно придерживаться концепции «эгостадности», то совершенно не понятным становится внутренний механизм поступательного развития первобытного общества, а также возникновение у наших первобытных предков нравственности, появление коллективизма. Мне думается, что читатели смогут получить исчерпывающий ответ на многие вопросы, которые у них возникают, прочитав для начала книгу Ф.Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», а в последующем - оригинальные произведения исследователей первобытного общества. Моя же позиция о наиболее характерных чертах и закономерностях первобытного общества изложена в 6-ой главе монографии «К общей теории политической экономии».
Да и сам А.С.Шушарин, применяя свою методологию, вынужден был признать, что «…изложенное теоретическое понимание переломной первобытности (эгостадности) и ее восходящего преодоления на фоне многообразнейших и обширнейших исследований тех далеких времен кому-то может показаться едва ли не издевательским упрощением» (Цит. изд. т.2. с.155). Он сам подтвердил, что его концепция не выводилась не из каких фактов (Цит. изд. т.2. с.156). В принципе эта «самокритичная» оценка, если бы сам автор в нее верил, была бы справедливой. Его версия формирования общин из стада обезьян страдает схематичностью и надуманностью, обусловленной внутренней логикой тех понятий, которые он изобрел, пытаясь искоренить исторический материализм.
Итак, где-то в конце мезолита возникло, согласно версии А.С.Шушарина, первобытное общество, а «…еще дообщественное, досоциальное в отношениях людей эндогенно рухнуло в небытие (с революционным снятием, естественно), приведя к возникновению вообще простейших обществ, и в частности к последующему этногенезу, а точнее, уже культургенезу, даже поликультургенезу.
Теперь, думается, и понятно, почему уже в названии главы мы говорим пока только о «простой культурологии», абстрактной культуре вообще как «безэтнической»; кстати, опять же и мудрые составители Библии пошли (в этом пункте) похожим путем, интуитивно выражавшим главное (или логически исходное) в объективной логике» (Цит. изд. т.2. с.139).
Произошла смена «эгостадности» на «эгокультурность». К чему это привело? Какова была сущность этой «эгокультурности», именуемой А.С.Шушариным «градацией первобытности»? Вот его ответ на данный вопрос: «Разумеется, сброс отжившей формы всегда означает самоутверждение уже какой-то новой формы собственности, производства. И, напомню, возникал «континуум», с долгим шлейфом влияния «кровнородственного». Но везде это был процесс снятия досоциальной формы доминанты собственности на общую жизнь (и набирающие силу уже многообразные экзогенные отношения, пока можно сказать, беспощадной, но еще «слабосильной», гонки складывающихся культур).
Но эндогенно главное, что это снятие означало и восхождение к новому «надкровнородственному», уже общественному контролю «производства и воспроизводства действительной жизни». А вот в этом восходящем «общественном контроле» вся суть, вся соль, вся квинтэссенция негэнтропийных шагов обобществления производства, его освобождения от обесчеловечивающих людей стихий и опасностей отживших форм производственных отношений, собственности, узурпаций ее объекта. Но это же всегда и встречает сопротивление отживших структур, их носителей и выразителей» (Цит. изд. т.2. с.167).
И все-таки трудно воспринимаем стиль А.С.Шушарина. Если в вышеприведенном абзаце он пишет о снятии «эгокультурностью» «досоциальной формы доминанты собственности на общую жизнь», то в начале следующей, 8-ой главы он уже утверждает диаметрально противоположное, а именно, что «эгокультурность» была еще «досоциальной мироосновой». Вот и пойми его логику!
В чем же состояла суть восходящего общественного контроля? И вот сейчас мы, наконец, получим ответ на вопрос, который я поставил в отношении первой строки его знаменитой таблицы - «Почему критическая теория первобытности должна называться политическим социогенезом?». (Кстати, ответ на второй вопрос о простой культурологи был дан выше).
Ответ же элементарно простой - в первобытном обществе возникло государство. Вы можете спросить, а не описка ли это моя? Уверяю Вас, что не описка. Этот вывод сделал сам А.С.Шушарин. Вот его рассуждения на этот счет: «Государство («левиафан») при этом политически и обеспечивало материальное обобществление общей жизни, изъятие ее из асимметрии групповой (стадной, «семейной») собственности, с ее растущим, по мере усиления стад (интеллектом, числом, вооружением и пр.), все более угрожающим спонтанным беспределом (не «эксплуатация», а куда нечто более страшное постоянно зависало над людьми эгостадной первобытности). В итоге это и была политическая сторона (форма) объективной, материальной социализации (демографизации) производства, утверждение «надродовых», «надсемейных», причем во всех возникших культурах (тем самым и «акультурных» или «культурных вообще»), отношений и институтов, начиная с вождеств и пр., одновременно означающих и появление хоть какой-то личной («гражданской») жизни. После разорванного синкретизма первобытности государство и есть появление уже разнообразных форм разделения труда, этнических и пр. многообразий, как следствие и простейшей политической деятельности, всегда имеющей дело уже с «гражданским обществом», с массами людей, каждый из которых неизбежно становится представителем тех или иных групп, слоев, классов, этносов, даже рабов и т.д. Далее государство становится, конечно, политической формой уже новой утверждающейся собственности, новых социально-политических форм принуждения, орудием господства правящих производственных сил, привлекательным объектом узурпации и т.д. Но и необратимый позитивный момент политогенеза (как, кстати, и каждого последующего эндогенного шага) никогда не должен опускаться… Иначе говоря, изначально государство не продукт неких классов, а, наоборот, порождено как своего рода новое насилие преодоления сверхнасильственных отношений, как человеческая, политическая форма первого материального обобществления производства, в его суровейших и многообразнейших конкретных и субъективных формах. Если угодно, вполне по М. Веберу, – легитимное насильственное спасение от стихии беспредела, но и не вообще, а именно как самая первая форма (институт) структуры безопасности. Это и есть, прямо по К.М. Кантору, «духовные институциональные гуманистические противовесы» «антигуманным проявлениям», хотя и всегда подкрепленные «силовиками», но вот только, вопреки Кантору, возникшие не с античностью, а за несколько десятков тысяч лет до нее в любом уже простейшем, но уже в постпервобытном праобществе. При всех последующих безобразиях, реках крови, государство в эндогенном содержании всей своей мощью подавляет отжившие формы и энтропийное скатывание назад к ним, сначала, как отмечалось, в самых примитивных (но и фундаментальнейших) запретах животных отношений людей, в частности, повторюсь (и не раз) по Плеханову, приготовления из них жаркого. Хотя сюда же относятся инцест, резня, грабежи, изнасилования и пр., правда, отступающие куда помедленней, нежели «приготовление жаркого» (Цит. изд. т.2. с.175-176).