Смекни!
smekni.com

«Жизнь и творчество Константина Васильева» (стр. 4 из 6)

Предположив на этом основании, что существовало какое-то взаимное проникновение культур, художник не случайно за­нялся в дальнейшем изучением скандинавского эпоса. Очень заинтересовала художника позиция исследователей фольклора прошлого века.

Для Константина былинная тематика — то направление в творчестве, которому он посвятил большую часть своих талантливых полотен. Художник не просто иллюстрировал былины. Он жил в этом близком ему, хорошо знакомом мире... И всякий раз, приступая к осмыслению нового героя, Васильев искал особый ход, необычный ракурс, манеру подачи, чтобы картина его непременно активно воздействовала на зрителя, за­ставляла его сопереживать созданному образу всей глубиной чувств. Каждую работу былинного цикла он насытил предмета­ми-символами, характеризующими дух, устремления героев. Блестяще владея техникой письма, тонко чувствуя гармонию цвета, Васильев создал завершенные по композиции картины-образы, в которых философски точно выражены собранные и обобщенные народным сознанием лучшие черты героя.

Трудно далась художнику расшифровка персонажа русского былинного эпоса — любимого в народе богатыря Вольги Святославовича. Вольга выдавал себя за племянника и крест­ника киевского князя Владимира.

Вольга владел сокровенным знанием и мог, ска­зав заветное слово, а затем трижды ударившись оземь, обра­титься в муравья, чтобы пробраться во вражескую крепость, или, приняв облик горностая, перегрызть тетиву луков у врага; принимал, если требовалось, облик волка, барана, оленя, соко­ла, щуки.

Но если в Илье Муромце и других богатырях преобладало все же «человеческое начало», то в Вольге Святославовиче ху­дожник усмотрел явный крен в сторону «божественного».

Васильев точно вдохнул жизнь в этот художественный образ. В вытянутую десницу Вольги Святославовича Константин вло­жил огненный меч, который языками пламени будто прожига­ет ограниченное рамками картины пространство, врывается в реальную жизнь. Богатырь передает небесный огонь людям.

Духовная сила самого художника проступает в этом образе мифического полубога. Иначе как и объяснить неудержимую мощь живописного произведения, способного так активно воз­действовать на зрителя. Картину можно смело отнести к числу лучших работ Васильева.

Работа над образом Вольги подтолкнула фантазию художни­ка. Он попытался воссоздать образ Сварожича, славянского бо­га огня, и сделал несколько интересных эскизов маслом, но не остановился на этом и использовал эскизы для написания вер­ховного правителя славянского пантеона — Свентовита.

Константин выразил свое понимание этого существа, создав образ языческого бога, выношенный в процессе творческого поиска и рожденный интуицией художника. Во всяком случай его эстетическое восприятие мира не позволило изобразить Свентовита о четырех головах, пусть даже каждая из них и име­ла особое смысловое звучание, выражая все стороны света либо времена года.

Васильев написал величественную фигуру мужественного воина. В правой руке его — стальной меч с рукоятью, украшен­ной серебром, в левой — щит; на груди, на массивном панци­ре — выпуклая голова тельца, символизирующая плодородие, на шлеме восседает, раскинув могучие крылья, орел. Красивое лицо воина утопает в курчавой русой бороде.

Мысль о причинах многовекового непримиримого противо­стояния близких по духу и культуре народов — славянского и Немецкого — будет постоянно волновать художника, что найдет отражение во многих его работах.

Создав образы богатырей круга великого князя Владимира художник встал перед необходимостью написать наиболее важную по смысловому содержанию работу, которая должна была бы венчать весь древний песенно-дружинный эпос. Это картина «Вольга и Микула».

Художник изобразил на картине момент встречи Вольги и Микулы Селяниновича. Смелый композиционный прием воз­вышает над самим горизонтом фигуру пахаря Микулы — под­линного хозяина своей земли, который и пашет, и сеет, и кор­мит, и защищает, когда нужда приходит. Образ труженика Ми­кулы, созданный Васильевым, вместил в себя весь дух народ­ный: в нем подлинно органический сплав завоеваний совре­менного реализма с формами народно-поэтического сознания

Но на этом Константин не заканчивает писать на былинные темы. Он создает несколько живописных работ, посвященных Садко, Василию Буслаеву, глубоко поэтическую картину об Ав­дотье Рязаночке, которая смогла мудрой речью, силой души и жертвенной самоотверженностью покорить недоброе сердце ордынского царя и вернуть из неволи весь полон рязанский. Сохранились интересные карандашные рисунки на тему былин о Соловье-разбойнике, Лихе Одноглазом.

Васильев с неослабным вдохновением трудился над пости­жением сказочно-исторического мира былин. Ему нравилось распознавать, что же более всего поражало на протяжении ве­ков народную память и воображение, в чем истоки народных представлений о правде, добре, красоте. Константин сокрушал­ся, что многие былины не дошли до нас во всей полноте, иные из них лишь намекают на неизвестные нам события, на то, что существовала, возможно, целая эпопея, теперь утраченная. Для него казалось очевидным, что все былинные песни соединены между собой не одним каким-нибудь великим событием, не ув­лекающим ходом времени, а выражают многообразие всей жиз­ни и составляют одно живое целое.

И все-таки муки поиска недостающих живописных средств не покидали Васильева. Еще в период увлечения формальным искусством он интуитивно шел к убеждению, что числовые за­коны гармонии одинаковы для живописи, музыки, архитекту­ры. Теперь же, в реалистической живописи, отсутствие ясных канонов, например при построении композиций, мучило его.

Узнав о композиционном золотом сечении, которым поль­зовались древние греки, Константин решил «поверить алгеброй гармонию».

Но с чего начать? Всю информацию по этому вопросу ху­дожники за ненадобностью давно растеряли. Единственное, что было известно всякому образованному человеку, — это сущест­вующая числовая связь построения всего сущего в природе, от­крытая Пифагором. Связь, на которую намекал еще Платон, говоря, что суть красоты в отношении частей друг к другу и к Целому. Применительно к линейным отрезкам открытие Пифа­гора выглядит просто: меньшая часть относится к большей, как большая ко всему отрезку.

Сейчас трудно доподлинно назвать этапы, которые прохо­дил художник, создавая картины. Костя не любил писать на глазах, не любил, чтобы кто-то наблюдал за изменениями на полотне в процессе творчества. Не случайно среди множества сохранившихся фотографий Васильева, где он запечатлен в са­мые различные моменты жизни, нет ни одной, на которой он находился бы за работой.

По-видимому, Константин и писал-то чаще всего ночью именно из-за нежелания приоткрывать святая святых своего труда. В этом есть какой-то великий изначальный смысл: за­рождение настоящего искусства должно быть таинством. Ис­тинные мастера в высоком значении этого слова неизменно следовали такому правилу. Гёте в свое время писал: «Чем ху­дожник отличается от естествоиспытателя? Тем, что идея есте­ствоиспытателя дозревает в общении и только там может быть выношена. А художник ее оберегает, некую ее непорочность до тех пор, пока сам не отшлифует до мелочей».

С высокой меркой подходя к любому творческому процессу, Константин никогда не рисовал при друзьях и знакомых.

Сам процесс перенесения изображения на полотно длился недолго. Так, к пятидесятилетию Клавдии Парменовны Костя написал ей в подарок картину «Жница» всего за одну ночь. Иногда, не имея в запасе чистого холста, Константин брал уже готовую работу и прямо по живописи делал новую запись.

Найденный образ жил в нем и ничем не мог быть затуманен. По словам самого Константина, он часто влюблялся в свою ра­боту еще до ее написания. Но после завершения художника на­чинало преследовать обостренное чувство неудовлетвореннос­ти.

Чтобы создать сыну необходимую обстановку для творчест­ва, Клавдия Парменовна, несмотря на стесненные жилищные условия, из трех небольших комнат две выделила сыну, а сама располагалась вместе со старшей внучкой Наташей в крошечной комнатке. Это давало возможность Константину работать над полотнами большого формата; их он ставил по диагонали из одной комна­ты в другую, через проем в двери.

Васильев писал кар­тину, а внизу копошились три его племянницы. Они держали в руках кисти и малевали красками прямо по низу холста. Самой усердной из них была Люся. Иногда Костя заразительно смеялся и приглашал в свидетели Клавдию Парменовну.

Васильев всегда находился в поиске, в постоянном творчес­ком напряжении. Константин принадлежал к редчайшей категории людей, ко­торым неизменно сопутствует вдохновение, но они его не чув­ствуют, потому что для них это привычное состояние. Они как будто от рождения и до смерти живут на одном дыхании, в по­вышенном тонусе. Константин все время любит природу, все время любит людей, все время любит жизнь. Почему он наблю­дает, почему и ловит взгляд, движение облака, листочка. Он по­стоянно ко всему внимателен. Вот это внимание, эта любовь, его стремление ко всему хорошему и были вдохновением Василь­ева. И в этом заключалась вся его жизнь.

Но несправедливо, конечно, утверждать, будто жизнь Кон­стантина Васильева была лишена неизбывных человеческих ра­достей.

Однажды (Константину было тогда семнадцать лет) его сестра Валентина, вернувшись из школы, рассказала, что к ним в восьмой класс пришла новенькая — красивая девчонка с зеле­ными раскосыми глазами и длинными, до плеч, волосами. Приехала она жить в курортный поселок из-за больного брата. Константин предложил привести ее для позирования.

Когда четырнадцатилетняя Людмила Чугунова вошла в дом, Костя неожиданно растерялся, засуетился, начал переставлять мольберт с места на место. Девушка только удивлялась, не со­образив сразу, что он носится по комнате. Первый сеанс длил­ся долго. Вечером Костя пошел провожать Люду домой. Ватага ребят, попавшихся им навстречу, жестоко избила его: сразу и безоговорочно Люда была признана самой красивой девчонкой поселка. Но разве драка могла охладить пылкое сердце худож­ника? Он полюбил девушку. Каждый день писал ее портреты. Людмила пересказывала ему свои романтические сны, и он де­лал к ним цветные иллюстрации. Они оба не любили желтый цвет (может быть, просто юношеская неприязнь к символу из­мены?), и однажды, нарисовав голубые подсолнухи, Костя спросил: «Ты понимаешь, что я написал? Если нет, лучше мол­чи, ничего не говори...»