«Грозу» не Островский написал... «Грозу» Волга написала». Если продолжить эту образно выраженную мысль известного литератора и рыцаря театра прошлого века С. А. Юрьева, то можно сказать, что Волга вошла в пьесу как ее лирическое начало, олицетворила мир, в КОТОРОМ случилась трагическая драма.
По Закону драмы писатель не мог выразить поэзию и многозначный символ Волги словесными образами, хотя, судя по его прозе, он был настоящим поэтом природы. Вот одна из ранних дневниковых записей в Костроме:
«На той стороне Волги, прямо против города, два села; особенно живописно одно, от которого вплоть до Волги тянется самая кудрявая рощица, солнце при закате забралось в нее как-то чудно, с корня и наделало много чудес».
А после этого поэтического, зримого пейзажа - строки, полные лирического, глубоко личного отношения к природе, признание ее очарования и власти над человеком.
Я измучился, глядя на это. Природа — ты любовница верная, только страшно похотливая: как ни
люби тебя, ты все недовольна; неудовлетворенная страсть кипит в твоих взорах, и как ни клянись тебе, что не в силах удовлетворить твоих желаний, ты не сердишься, не отходишь прочь, а все смотришь своими страстными очами, и эти полные ожидания взоры – казнь и мука для человека.
Измученный воротился я домой и долго, долго не уснуть. Какое-то отчаяние овладело мной. Неужели мучительные впечатления этих пяти дней будут бесплодны для меня?»¹
Но и те ранние впечатления, и пребывание на Волге в пору литературных экспедиций не остались бесплодными: природа, воплощенная в Волге, неотрывна от стихии не одной пьесы Островского, но впервые и сильнее всего она сказалась в «Грозе».
Скупая. ремарка — «Общественный сад на берегу Волги; за Волгой сельский вид» — не только обозначение места действия. Писатель по природе театральный, уверенный в том, что пьеса пишется для сцены и вне сцены не выражается до конца, Островский слил воедино слово и сценическую картину, словесный и
зрительный образы для него нераздельны. Вот почему песня Кулигина «Среди долины ровныя», его слова о красоте, разлитой в природе, которыми начинается «Гроза», — это не декларация, а зачин действия, и одновременно — лирический голос автора. Невольно вспоминается другой русский Драматург, Чехов: «Какие красивые деревья, и какая, в сущности, должна быть возле них прекрасная жизнь...»
Но жизнь многолика, внутренне конфликтна, и рядом с естественной красотой, вопреки этой красоте
природы и человека, живут грубость, произвол, зависть, унижение, противные природе неволя и порабощение. С мудрой экономностью драматурга, с точным чувством силы контраста Островский открывает перед нами панораму города Калинова, где враждебно сосуществуют разные пласты и силы жизни. Вдали «размахивает руками, а затем и появляется купец Савел Прокофьевич Дикой, «значительное лицо в городе». Первая же реплика его, обращенная к племяннику, Борису Григорьевичу, — «баклуши ты, что ль, бить сюда приехал! Дармоед! Пропади ты пропадом!» — позволяет думать, что мы встретились ещё с одной вариацией самодура, известного нам и прежде. Но уж очень лют Дикой, брань, ругань, ни за что ни про что — это не только привычное обращение с людьми, но его натура, более того – содержание жизни.
¹ А. Н. Островский. Дневники и письма. М. – Л., «Academia», 1937, с.5-6.
Обратим, кстати, внимание на неожиданный смысл слова «сердце» в устах самодура. Савел Прокофьевич не раз повторяет его: «что же ты мне прикажешь с собой делать, когда у меня сердце такое!»; «изругал, так изругал, что лучше требовать нельзя, чуть не прибил. Вот оно, какое сердце-то у меня!». Понятие, которое обычно связывают с душевностью, любовью, сердечностью, здесь отождествляется с сердитостью, раздражением. Поразительно богатство и многокрасочность языка у Островского, но здесь вступает в силу еще одно его свойство: контрастность, заключающая в себе экспрессивность и динамичность слова. Дикой ругается всегда и со всеми. Если сложить почти все его реплики и вдуматься в то, как его аттестуют другие лица, то его можно охарактеризовать одним словом: ругатель. «Как с цепи сорвался», - говорит о нём конторщик Кудряш. И верно. Это его определяющее свойство сказывается не только в разговоре с подневольными — Борисом, Кулигиным, прохожим, даже с всевластной и равной ему богатой купчихой Кабановой.
Кабанова. Что это ты, кум, бродишь так поздно? Дикой. А кто ж мне запретит?
Кабанова. Кто запретит? Кому нужно!
Дикой. Ну, и значит, нечего разговаривать. Что под началом, что ль, у кого? Ты еще что тут! Какого еще тут черта водяного!.. Правда, Кабаниха осадила кума - «Ну, ты не очень горло-то распускай! Ты найди подешевле меня!» — но очень показательно, что брань стала нормой поведения Дикого, и он не может остановиться даже при встрече с равным ему. «Хороша тоже и Кабаниха», заметил мещанин Шапкин, продолжая разговор на высоком берегу Волги. На это ответ Кудряша: «Ну, да эта хоть по крайности, все под видом благочестия...» И вслед за Диким на бульваре вскоре появляется благочестивая Марфа Игнатьевна Кабанова со своим семейством — дочерь Варварой, сыном Тихоном и его женой Катериной.
«Кабаниха — это воплощение деспотизма, прикрытого ханжеством, ищущего опоры в истинности и правоте старозаветных взглядов. Все старое хорошо, все нынешнее, молодое,— плохо, опасно,— вот позиция Кабанихи, вот проблема, которая в разных обличиях возникала на разных этапах истории.»1
1 А. Анастасьев. – «Гроза» Островского». М., «Художественная литература», 1975, с.33.
Марфа Игнатьевна Кабанова, о которой Н. Лесков говорил, что она «схвачена гениально», — совершенно новый тип в драматургии Островского. Бесправие женщины — один из постулатов домостроя в патриархальном купеческом доме. Деспот - купчиха, самодур в юбке явилась в литературе впервые. Конечно, имеет значение, что Кабаниха — вдова, однако можно представить себе положение в доме покойника мужа...
Кабаниха — резко индивидуальный, сложный реалистический характер, за которым угадываются некоторые давние черты русской истории. Есть в ней что-то от Салтычихи. Есть в ее иезуитском максимализме и нечто староверческое — несмотря на ханжескую приверженность православной церкви.1 Богатая купчиха Кабниха не значится в перечне действующих лиц как лицо «значительное» в городе. Но она сильнее и страшнее Дикого — недаром девушка Глаша говорит: «Нашей бы хозяйке за ним быть, она б его скоро прекратила». Что же говорить о других, о своих, семейных! Марфа Игнатьевна полностью подчинила себе сына, стала для него кошмаром, жестокой неизбежностью, от которой нет спасения. И сколько бы ни повторял, ни клялся бы Тихон в том, что «мы об вас, маменька, денно и нощно бога молим», что «я, кажется, маменька, из вашей воли ни на шаг», — все равно маменька точит молодого хозяина, подозревает его во всех грехах, жалуется на свою несчастную старость, потому что «не очень-то нынче старших уважают».
Кабаниха, как воплощение ханжества, стоит на самой вершине мировой литературы, рядом с Тартюфом и Фомой Опискиным. Но Марфа Игнатьевна не только поедает ближних, прикрываясь божественными догмами и причитаниями о нарушенной старине, она еще заявляет себя как грубая деспотическая сила. Оба эти свойства неразделимы. Если бы услышала она, что и вправду плохо о ней говорят, то «тогда бы не так заговорила». Беспрекословно подчиняется ее приказам и окрикам Тихон даже тогда, когда и его слабой натуре невтерпеж, даже в минуту гибели жены... Что же надо Кабанихе, почему постоянно, изощренно точит она сына и еще пуще невестку? Ведь власть ее абсолютна, Тихон и в самом деле не делает шагу по своей воле. Катерина — явно неправдиво говорит:
¹ А. Анастасьев. – «Гроза» Островского». М., «Художественная литература», 1975, с.33
«Для меня, маменька, все одно, что родная мать, что ты, да и Тихон тебя любит». А Кабаниха не унимается: «Может быть, ты и любил мать, пока был холостой. До меня ли тебе: у тебя жена молодая». Любовь, сыновнее и материнское чувства не существуют в этой сфере, они вытравлены произволом, ханжеством, бездушием.
И не по призрачной, якобы ушедшей любви сына тоскует Марфа Игнатьевна — ей покою не дает то, что не по вкусу пришелся молодым ее образ жизни, что - чует ее «сердце-вещун» — хотелось бы им жить иначе...
И вдруг становится ясно: дикая и беспричинная брань Дикого, лицемерные причитания и абсолютная, грубая власть Кабанихи заключают в себе не только силу, но и слабость: некую неуверенность, предчувствие чего-то нового, непонятного для привычного, старозаветного, домостроевского уклада жизни. Темное царство России предстало в «Грозе» в гиперболической форме. Конечно, это гипербола, предельная концепция определяющих особенностей героев, вытекает из новой поэтической природы «Грозы». Однако гомерическое самодурство Дикого и крайняя жестокость Кабанихи имеют и жизненные
конкретно - исторические основания: чем острее ощущают власть имущие непрочность своего царства, тем яростнее и ожесточеннее отстаивают они свои устои и подавляют не только инакомыслящих, но и тех, кто внушает хоть какие-нибудь подозрения. Отсюда почти неправдоподобное самодурство Дикого, здесь основа грубого, давящего деспотизма и ханжества Кабанихи.
Можно с уверенностью сказать, что появившаяся накануне крестьянской реформы «Гроза» представляет собою резко антикрепостническое произведение. И только недальновидностью и прямолинейностью цензуры можно было объяснить легкое разрешение драмы
и даже увенчание ее академической премией. Впрочем, по свидетельству И. Ф. Горбунова, один из цензоров
увидел в Кабанихе намек на Николая 1...
Изображая жестокие нравы города Калинова, Островский словно бы даже обходит классовые противоречия. В самом деле, «девка в доме Кабановых» Глаша
живет не хуже, если не лучше купчихи Катерины Петровны, молодой хозяин, уезжая в Москву, целуется с ней, как и с матерью, сестрой и женой. Конторщик Кудряш тоже не похож на забитого и подневольного раба — он прямо говорит, что рабствовать перед Диким не будет, что «я его не боюсь, а пущай же он меня боится». Конечно, не надо забывать, что хозяев и слуг не разделяют здесь потомственные сословные различия, что все они вышли из крепостных и очень
возможно, что Кудряш скоро заведет свое собственное дело и станет купцом. И вообще среди действующих лиц «Грозы», как известно, нет крепостных. Антикрепостнический характер этой драмы выражается в том, что писатель пронзительно ясно показал, что в обществе, где жизнь построена на угнетении и порабощении одних другими, неволя проникает во все поры действительности и разрушает личность, лишает ее человеческих признаков.
Людские отношения, античеловеческий характер жизни темного царства всего ярче, естественно, выражен в образах драмы, в диалогах и судьбах действующих лиц. Но на этот раз Островский широко прибегает к форме рассказа, к повествованию. Продолжим рассказ Кулигина, где экономический анализ общества неотрывен от изображенных нравов калиновской жизни: