Мы –
и непытавшиеся.
Мы –
не пытающиеся.
Млекопитающие
и млекопитавшиеся.
Рядовые.
Жвачные.
Мягкие.
Овальные…
…Мы обыкновенные
как время
само –
люди агрегаты
по переработке
всевозможно – всяческой
пищи,
на дерьмо!
Гремел, обращаясь к залу, наэлектризованному монологами мещан Роберт Рождественский:
С кем ты?
С ними
или со мной?
Слышишь ты?
Отвечай!
(Моя любовь)
И зал отвечал, ничуть не смущаясь спровоцированностью, вынужденностью отклика. Ведь юноши и девушки только что узнали: они не просто Поколение, они – «лучшие из поколения». Каждому из них лестно было бы оказаться в ряду «рыцарей немедленного действия, в отряде мечтателей и бунтовщиков вместе с поэтом, мечтающим:
Собрать облака
и выкружить тучу
над жаром песка!
Светло и громадно
поспорить с зарей!
Ворочать громами
над черной землей!
Раскидистым молниям
душу открыть,
над миром,
над морем
раздольно парить!
И тут срабатывал эффект резонанса: пафосность поэта перед аудиторией удесятерялась и возвращалась мощной волной к поэту. Реальные перспективы и пропорции смещались уверениями и обещаниями, несбыточное казалось возможным. А поэт становился «голосом начищенной меди».
Молодой – означало: новый, прогрессивный, передовой, значит, он мог дать бой мещанству, старью, бой прошлому во имя будущего.
§2. «Звездный отблеск».
Перед будущим даже «Лучшие из Поколенья» готовы были поступиться своим первородством, обычно столь несомненным. Будущему адресовались самые сокровенные мечты и порывы. А будущее отражалось в «вечных» темах любви, искусстве, жизни, которые приобретали у Роберта Рождественского высокое романтический звучание, своеобразный «космический настрой», на них как бы преломляется «звездный отблеск» 60-х начала освоения Космоса.
Продолжается
земли
круговорот…
И чувствую:
сюда,
через миры,
во Вселенной,
по всему,
наверняка
с колыбели породнившись с высотой,
очень радостный
и очень молодой,
человек идет за песней
сквозь века!
Он идет сейчас
по Млечному Пути,
греет руки над мерцающим огнем…
(Песня Индии)
«Космической» темой пронизан и диалог «Пятнадцать минут до старта», написанный в 1959 г. по заказу Всесоюзного радио, но так оставшийся незамеченным.
Я вернусь,
но в эти минуты прощальные
вот что скажу:
все тайны вселенной
откроем мы скоро.
Клянусь!
Я верю в науку и правду, которым служу
(15 минут до старта)
Актуальность темы космических полетов, защиты мира на планете звучит высокогражданственно, художественно своеобразно и поэтически масштабно – как утверждение бессмертия героического подвига во имя Родины, будущего всего Человечества.
Я не знаю ваших фамилий, -
знаю то,
что известно всем:
бесконечно дышит вселенная,
мчат ракеты
как сгустки солнца
Это –
ваши мечты и прозрения.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Вашей силы
они просто страшатся.
Называют вас просто:
«атомщики»
именуют скромно:
«ракетчиками».
(Людям, чьи фамилии я не знал)
Это стихотворение неслучайно стало популярным. Обращаясь к «безвестным», секретным «атомщиком» и «ракетчиком», Роберт Рождественский сумел сказать не только о нашей благодарности «гениальным невидимкам», но и о большем: тех душевных качествах, которые позволяют в наш суровый век верить в благоразумие человечества, о готовности посвятить жизнь людям, о верности великому долгу:
От чужого укрыты взгляда,
от любого укрыты взгляда, -
ничего не поделаешь –
надо,
ничего не попишешь –
надо.
Благодаря своеобразным повторам, на которых держится мысль о том, что если естественно быть укрытым от чужого взгляда, то как трудно жить укрытым от чужого взгляда. И когда начинается второе двустишие, где абсолютным поэтическим слухом найден новый повтор: произнеси поэт свои слова дружеского утешения лишь один раз – они прозвучали бы легковесно, небрежно. А повтор придает строфе силу искреннего добросердечия, полного понимания того, что это тяжело, но необходимо. И поневоле повторяешь за поэтом: ничего не попишешь – надо. И уже примеряешь это нравственный вывод к себе, к своему поведению в жизни.
Так бьется в стихах пульс времени, становясь личным поэтическим переживанием. Впрочем, настоящего поэта нельзя «отомкнуть» одним определением, одной формулой, сколь бы ни были это определение, эта формула лестным или возвышенными. Поэтому Роберт Рождественский и наделяет своего героя в стихотворении «Людям, чьих фамилий я не знаю» простой.
И романтически возвышенный образ этого человека вместе с тем лишен черт абстрактности. Поэту удалось передать звездное величие и земную простоту своего героя.
§3. «Быть человеком!»
Может быть, еще более «программный характер», по мысли автора, должно было носить стихотворение «Быть человеком!» В нем, кстати, отчетливо проявились не только сильные стороны, но и слабости поэтического мышления Роберта Рождественского. К этим слабостям следует отнести свойственные ему риторику и декларативность, хотя поэт и стремился преодолеть их с помощью конкретных и земных образно-поэтических деталей.
Быть
человеком! –
ощущая силы
велики, какими ты наполнен…
Глотками
пить
завьюженную зиму,
ее хрустящий и промерзший
полдень.
(Быть человеком!)
Но гражданский пафос этого стихотворения прорывается в риторических восклицаниях: «Навстречу ветру мчаться! К солнцу мчаться! Быть человеком! Слышишь – Че-ло-ве-ком!
Антимещанский запал уже первых стихов и поэм Рождественский очевиден. Собственно, он-то и принес ему когда-то популярность. В 60-х он с ненавистью бросал зажравшемуся обывателю: «Живи себе, помалкивай, хрусти котлетой киевской иль ручкою помахивай: «Привет, мол, наше с кисточкой!» Порой, как мы теперь понимаем, Рождественский уж слишком форсировал свой антимещанский пафос, усматривал проявление мещанства там, где его, может быть, и не было, - внутренне он был готов к отпору в любой момент.
Проклинаю романтику
тьмы,
подвалов,
щелей
и бараков!…
Тяжело и рассержено
охнув
рушится навзничь стена…
Не для нашего сердца
полусон,
теснота,
тишина.
Несмотря ни на что, этот напор, отрицающий все, действовал, работал. Стихи жили, воспринимались, что называется, с ходу и, по сути, принимали участие в воспитании целого поколения.
Вообще, у Роберта Рождественского в стихах очень силен гражданско-педагогический пафос. Нравоучительность (в хорошем смысле этого слова) появилась уже в самых ранних стихах, даже когда он обращался к ровесникам, к товарищам по возрасту и жизненному опыту.
Мальчики
пьют не на свои
На чужие пьют.
На папашины
. . . . . . . . . . . . .
Мальчики решили
взрослеть…
А взрослеют люди
не так.
Не в вине
не в лихорадочной мгле,
не в чахоточном дыму папирос.
Люди взрослеют на земле,
мокрой
от рокочущих гроз…
(Взрослеют люди)
Вы уловили этот переход от иронии к нравоучительству, у дидактике? Этот обычный для Рождественского принцип контраста.
Полемика придает стихам внутреннюю энергию, позволяет на полную мощь использовать любимое оружие поэта – иронию, развернутую в самом широком диапазоне, от разящего памфлета до едва заметной улыбки, от сатирической реплики до лаконичного каламбура.
Именно ирония чаще всего помогает Рождественскому найти правильный тон разговора во весь голос: убедить или высмеять, а не перекричать. Ирония порой действует сильнее, чем пафосное обличение, хотя и требует, как всякое острое оружие, искусного обращения с ней:
Все меньше –
окружающей природы.
Все больше –
окружающей среды, -
так заканчивается стихотворение посвященное В. Пескову.
Юмор поэта поистине многолик. То веселый в стихах о сауне: «Но если это – пекло, куда девались черти?» То убийственный, будучи обращен к тем «стыдливым», кому, видите ли, «стыдно в драку лезть крупную, а в мелкую – совсем неудобно». То жизнелюбивый – в стихах о природе: «И облако как сердце, пронзенное стрелой». То восхищенно-уважительный: «Сверхтяжелые ракеты на платформах возлежат». То задорный: «В тебе – четырнадцать тебя вместилось, как в матрешке».
В свободном переходе от иронии к пафосу, от описания к вопросу, от доверительного шепота к разговору в полный голос раскрывается свобода и внутренняя энергия его творческого диапазона, его лирического чувства.
Даже в любовной лирике герой Роберт Рождественский целен, как и в других проявлениях своего характера. Это, конечно, вовсе не означает, что, вступая в зону чувств, он не испытывает драматических противоречий, конфликтов. Напротив, все стихи Рождественского о любви, начиная со знаменитого «Я уехал от весны», пополнены тревожными сердечным движением. Пусть к любимой для поэта – всегда непростой путь; это по существу, поиск смысла жизни, единственного и неповторимого счастья, путь к себе.
И всю эту грустную,
тихую мерзость
кто-то назвал
уютом?
Родная!
Неужто и сердце
и тело
за это
ты мне отдала под защиту?
Но если ты этого счастья хотела,
этого счастья во мне
не ищи ты!
Жить не хочу
о покое мечтал…
(Моя любовь)
Местами в творчестве Роберта Рождественского 60-х появляется тяга к сказке, к фантастике, к гиперболе, к резкому, почти плакатному, противопоставлению добра и зла, белого и черного, но очень свойственно именно романтическому ощущению.
Над головой
созвездия летают,
и руки сами тянутся
к огню…
Как страшно мне,
что люди привыкают,
открыв глаза,