Объектом квазицитирования может быть и заглавие произведения: например, название книги А. Коржакова "Борис Ельцин: от рассвета до заката" содержит квазицитацию заглавия популярного фильма ужасов "От заката до рассвета".
Аллюзия - наиболее трудноопределимый и емкий вид текстовой реминисценции, что явствует уже из этимологии этого термина (от фр. allusion - намек). Прием аллюзии состоит в соотнесении предмета общения с ситуацией или событием, описанным в определенном тексте, без упоминания этого текста и без воспроизведения значительной его части, т.е. на содержательном уровне. Например, персонаж романа Булгакова "Мастер и Маргарита" поэт Рюхин, глядя на памятник Пушкину, размышляет:
| (4) | [...] Стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие. |
Эти слова являются аллюзией на стихотворение В.В. Маяковского "Юбилейное":
| (5) | Сукин сын Дантес! Великосветский шкода. Мы б его спросили: - А кто ваши родители? Чем вы занимались до семнадцатого года? – Только этого Дантеса бы и видели. |
Какого-либо формального сходства между (4) и (5) обнаружить невозможно, ни одна лексема не совпадает. Сходство имеется лишь на содержательном уровне. Рюхин, как и Маяковский, обращается к памятнику Пушкину. В обоих отрывках Дантес характеризуется при помощи политических штампов 20-х и 30-х годов, приравнивающих его к так называемым "чуждым элементам": в (5) - А кто ваши родители? Чем вы занимались до семнадцатого года?, в (4) - белогвардеец. Вся эта аллюзия является частью другой аллюзии, более обширной и не сугубо текстовой, которая соотносит персонажа Рюхина с историческим лицом - Маяковским, используя подробности биографии последнего.
В рамках аллюзии может встречаться некая языковая отсылка, воспроизведение какой-либо части исходного текста, но лишь незначительной. Причем отсылка эта будет выступать как вторичное средство по отношению к смысловому сходству. Например, в романе У. Эко "Имя розы" отношения между средневековым монахом-сыщиком и молодым послушником, от лица которого ведется повествование, в сочетании с именами этих персонажей (Вильгельм Баскервильский и Адсон), являются аллюзией на героев А. Конан Дойла Шерлока Холмса и доктора Ватсона.
Продолжение - текстовая реминисценция, основой которой, как правило, служат лишь художественные тексты и использование которой является обычно прерогативой профессиональных писателей. Продолжение состоит в создании самостоятельного литературного произведения, действие которого разворачивается в "воображаемом мире", уже известном носителям культуры из произведений другого автора, из мифологии или из фольклора (напр. в романе А. Рипли "Скарлетт" использован "воображаемый мир" "Унесенных ветром" М. Митчелл; в повести Л.-Х. Ольсена "Эрик - сын человека" - мир скандинавской мифологии). Автор рассчитывает при этом на то, что в пресуппозицию читателя входят знания об основных персонажах этого мира, связях между ними, действующих в этом мире законах. Более того, автор уверен, что исходный текст воспринимается в рамках данной культуры как культурная ценность (т.е. является концептом) и обладает притягательной для читателей силой, которая будет способствовать популяризации написанного им продолжения.
Термин "продолжение" вовсе не подразумевает обязательного описания событий, хронологически следующих после окончания текста-источника. Объектом описания могут быть предшествующие события (напр. "Приключения Бена Ганна" Р.Ф. Дерделфилда и "Долговязый Джон Сильвер" Д. Джуда выстраивают версии жизни персонажей "Острова сокровищ" до описанного Р.Л. Стивенсоном плаванья на "Испаньоле"). Продолжение может обрисовывать те же события, что и источник, но с иной точки зрения (напр. в пьесе Т. Стоппарда "Розенкранц и Гильденстерн мертвы" действие "Гамлета" показано глазами эпизодических шекспировских персонажей Розенкранца и Гильденстерна). Очень часто продолжение является реакцией на резкий взлет статуса того или иного текста в данном социуме, расцвет его прецедентности (напр. "Кольцо тьмы" Н. Перумова, продолжившее эпопею Дж. Р. Толкиена "Властелин колец", было создано в разгар "толкинистского" движения в России).
Реминисценции, основанные на апелляции к концептам прецедентных текстов, должны отвечать следующим условиям:
1) осознанность адресантом факта совершаемой им реминисценции на определенный текст;
2) знакомство адресата с исходным текстом и его способность распознать отсылку к этому тексту;
3) наличие у адресанта прагматической пресуппозиции знания адресатом данного текста.
Иными словами, прибегая к концепту прецедентного текста, отправитель речи осознает это сам и рассчитывает на то, что это будет понято получателем речи, что и происходит в действительности. Ниже приводятся случаи нарушения вышеперечисленных условий.
Героиня рассказа А. Аверченко актриса Ирина Рязанцева, сама того не замечая, реагирует на любую жизненную ситуацию фразами и монологами из сыгранных ею ролей, чем вызывает крайнее раздражение у своего возлюбленного.
| (6) | - Я тебя не обвиняю... Никогда я не связывала, не насиловала свободы любимого мною человека... Но я вижу далеко, далеко... Нет! Ближе... Совсем близко я вижу выход: сладкую, рвущую все цепи, благодетельницу смерть... - Замолчи!.. Кашалотов, "Погребенные заживо", второй акт, сцена Базаровского с Ольгой Петровной. Верно? - Ты хочешь меня обидеть? Хорошо. Мучай меня, унижай, унижай сейчас, но об одном только молю тебя: когда я уйду с тем, кто позовет меня по-настоящему, - сохрани обо мне светлую, весеннюю память. - Не светлую, - хладнокровно поправил я [...], - а "лучезарную". Неужели ты забыла четвертый акт "Птиц небесных", седьмое явление? [...] Она обратила на меня глаза, полные слез, и сказала только одно тихое слово: - Уходишь? - Слушай! - сказал я, укоризненно глядя на нее. - Прекратится ли когда-нибудь это безобразие?.. Вот ты сказала одно лишь слово - всего лишь одно маленькое слово, и это не твое слово, и не ты его говоришь. - А кто же его говорит? - испуганно прошептала она, инстинктивно оглядываясь. - Это слово говорит графиня Добровольская ("Гнилой век", пьеса Абрашкина из великосветской жизни в четырех актах...). Та самая Добровольская, которую бросает негодяй князь Обдорский и которая бросает ему вслед одно только щемящее слово: "Уходишь?" Вот кто это говорит! - Неужели? - прошептала сбитая с толку Ирина, смотря на меня во все глаза [Аверченко]. |
При нарушении первого условия, т.е. если адресант, используя в своей речи элементы ранее усвоенных текстов, делает это неосознанно, мы имеем дело не с прецедентным текстом, а с речевым стереотипом. У отправителя речи в подобных случаях отсутствует интенция использования ранее усвоенного текста для достижения своих коммуникативных целей. В цепи ассоциаций "ситуация(r) ранее усвоенный текст(r) вербальная реакция на ситуацию" отсутствует второй элемент, а, следовательно, мы не можем говорить об эмоциональной или иной ценностной значимости исходного текста для коммуниканта. К этой же группе будут относиться все случаи использования слов и выражений, первоначально связанных с прецедентными текстами, но затем в результате частого употребления получивших статус самостоятельных единиц языка. Таковыми прежде всего являются имена собственные, чье переносное значение было конвенционализировано, превратив их таким образом в нарицательные. Так, далеко не всем носителям русского языка, употребляющим слова хам или ловелас, известны носители соответствующих имен - библейский персонаж и герой романа С. Ричардсона, что не препятствует адекватному использованию ими этих лексем. На полпути к нарицательности находятся также имена Иуда, Плюшкин, Манилов, Янус, Гамлет, Отелло и т.п. Аналогичным образом многие фразы из популярных произведений приобретают устойчивость и становятся привычными фразеологическими метафорами, полностью утратив ассоциативную связь с текстовым источником. Например, выражение рыльце в пушку имеет своим источником басню И.А. Крылова "Лисица и сурок"; выражение отрезанный ломоть - редуцировалось из пословицы Отрезанный ломоть к караваю не приставишь. Фраза Короче, Склифосовский!, прочно вошедшая в современное арго, не всегда связывается в сознании носителей языка с фильмом Л.И. Гайдая "Кавказская пленница".
Наряду с частотой употребления утрате ассоциативной связи между текстом и порожденным им устойчивым выражением могут способствовать различные изменения в жизни социума, в его жизненной идеологии. Интересным представляется происхождение фразеологизма петь Лазаря. Это выражение также связано с прецедентным текстом, но не является цитатным. Духовный стих "Лазарь бедный", основанный в свою очередь на библейском сюжете, был известен на Руси как любимая песня бродячих нищих. Отсюда употребление этого фразеологизма в значении "стремиться разжалобить, имея в виду какую-либо выгоду". Прецедентным здесь было не столько содержание текста, сколько исполнение его членами определенной социальной группы. С исчезновением данной группы текст перестал быть прецедентным, а выражение петь Лазаря, утратив связь с текстовым источником, превратилось в обычный фразеологизм. Та же судьба постигла многие библейские цитаты ("Корень зла", "Козел отпущения", "Кто сеет ветер, тот пожнет бурю").