В начале этой главы напомним, что Болонские соглашения ни в коей мере не ограничивают права и традиции “национальных” систем стран, входящих в процесс. Способ, с помощью которого человек становится магистрантом, определяется на национальном уровне. По идее, Болонский процесс обязывает вузы стран-участниц обеспечивать определённый минимальный уровень в соответствующих областях. Всё, что может дать конкретный университет за пределами этого уровня, только приветствуется. Никто в Европе не заставляет и не собирается рушить всё разнообразие учебных программ, наработанных столетиями. Понятие престижности вуза также остаётся.
Чего же тогда у нас в России так стараются сломать (это называется “реформировать”) даже то, что не рекомендуется менять в рамках Болонских соглашений? На этот вопрос попыталась ответить автор статьи, которую мы цитировали в предыдущей главе:
«И только сейчас, в начале XXI в., власть отважилась начать демонтаж советской социальной сферы и просвещения как её части. В нашей элите странное желание скорее пройти все стадии евро-атлантической модели капитализма[199] сочетается с другими, внутренними интересами, вполне земными и объяснимыми даже без конспирологии, масонского заговора и мирового сионизма».
Как можно понять, автор указывает на то, что российская бюрократия старается выжать из текущего кризисного момента развития России для своего обогащения всё до единой капли — как раз-то следуя законам евро-атлантической модели. Она это делает хладнокровно и бессовестно, невзирая на гуманное предназначение тех социальных сфер (будь то образование, медицина, семья, молодёжная сфера и тому подобные), на извращении (либо просто непонимании) нормального функционирования которых бюрократы делают деньги. Естественно, что такая позиция российской бюрократии обоснована тем состоянием науки, которое мы имеем до сих пор: что невозможно правильно научно описать, то извращается мерзавцами, поскольку им никто из научных авторитетов не может указать на то как надо[200].
Правда в последние годы всё чаще со стороны научной общественности можно услышать примерно следующее: «власть сошла с ума» или «у власти находятся разрушители, работающие на США». Но дальше обвинений властей и призывов вернуться к советской системе образования у академической и вузовской науки дело не идёт.
Разноликая европейская бюрократия тоже не упускает своих возможностей “покомандовать” процессом реформ с пользу своего обогащения. На эту тему рассуждает ректор МГУ В.Садовничий в интервью «Российской газете»[201] (выделено нами):
«Корр. — Ваше слово в этой дискуссии каково?
— Я считаю, мы не должны пренебречь нашими традициями, преимуществами только ради того, чтобы быть как все.
— А какие у нас преимущества?
— Главное преимущество российской системы образования - фундаментальность подготовки. У нас единственная в мире образовательная система, которая не сразу нацелена на работодателя. Готовить специалиста для работодателя - значит сузить подготовку. А я сторонник фундаментальных знаний. Такому подходу к образованию меня учил великий академик Колмогоров. Он читал у нас лекции на мехмате, и я горжусь, что был его учеником. Так вот, он всегда говорил, что готовить узкого специалиста - это колоссальная ошибка. Надо давать широкие знания, а предметную специализацию выпускник вуза приобретет в процессе работы. Причем сделает это скорее и успешнее, нежели тот, кто подготовлен узко. Потому что у человека, обладающего фундаментальными знаниями, есть база. Ему не придется при смене технологии или заказа все начинать с нуля, переучиваться.
— Значит, мировые стандарты образования для России неприемлемы?
— Нет, Болонское соглашение, если его читать внимательно, вовсе не предполагает стирания национальных особенностей той или иной образовательной системы. Это международные чиновники посредством инструкций и нормативных требований пытаются унифицировать все и вся. А всякая унификация встречает сопротивление со стороны университетских корпораций. Потому что университеты должны быть разные. Представьте себе страшную вещь - в мире все университеты одинаковы. Это же просто непостижимо. И в этом смысле я оппонирую Болонскому процессу, считаю, что такая его трактовка недопустима. А интегрироваться, конечно, надо, спору нет. Брать лучшее из того, что накоплено мировой системой образования».
Действительно у советской системы есть чему поучиться. Но есть и те недостатки, которые не следует повторять. Так в Интернете публикуются выводы результатов сравнительного анализа спектра подготовки российской системы образования (наследующей СССР) и западных аналогов, основанные на статистических данных:
· Различия между структурой выпуска специалистов России и развитых стран вдвое превышают различия между развитыми странами.
· Наибольшие различия России от развитых стран касаются доли инженерно-технических профессий, которая в России в четыре раза выше, чем в США; доли специалистов сельского хозяйства, которая в России в 15 раз выше, чем во Франции и в 7,5 раза выше, чем в США, доли гуманитарных наук, которая в России в 10 раз меньше, чем во Франции и в 5 раз меньше, чем в США.
· Наиболее близкая к России по структуре выпуска Германия отличается тем не менее в 7 раз большей долей гуманитарных наук, в 3,5 раза меньшей долей экономистов[202], в 1,5 раза меньшей долей инженерно-технических профессий и в 2,5 раза меньшей долей сельскохозяйственных профессий.
Если не основе этих выводов чиновники в ходе “болонизации” российского образования будут стремиться с нашей стороны равнять наши показатели с общеевропейскими (в смысле изменения профессиональной структуры выпуска высшей школы России) — то этого делать нельзя. Да никто их и не заставляет в рамках Болонского процесса.
Если это понимает высшая власть в России, то справиться с чиновничьим беспределом она может только при опоре на народ. Позиция высшей российской “элиты” не может быть общенародно поддержана если эта позиция не оглашена и не обеспечена вразумительным и популярным в народе научным и идеологическим сопровождением. Это было понятно всегда. В то же время высшая власть России в лице президента и премьера заявляет, что серьёзно взялась за борьбу с коррупцией. Борьба с коррупцией невозможна без поддержки широкой общественности. Но, как показала практика последних лет, разговоры с общественностью сводятся к продавливанию общественного мнения в пользу уже принятых властями проектов (в том числе и реформы образования). Получается замкнутый бюрократический круг, который всё больше сужается вокруг представителей высшей власти[203].
Что же мешает проведению нормальной экспертной оценки критериев реформирования системы образования?
По-видимому этому мешает целый ряд факторов:
· Самый главный фактор это — концептуальная неопределённость, которая поддерживается политикой российских властей. В условиях концептуальной неопределённости невозможно выставить критерии качества по отношению к системе образования. Вот и упражняются чиновники «кто во что горазд», ссылаясь на западный опыт реформирования[204] и Болонские соглашения. Концептуальная неопределённость всегда обеспечивает большой “зазор” для высказывания мнений между такими крайностями, например как «полная коммерциализация образования» и «полная национализация системы образования». Либо между мнениями, что «высшее образование должны получать немногие» и «высшее образование нужно стремиться дать большинству людей в наше время». Либо ещё: «нужно сделать упор на технические профессии» против «нужно довести процент гуманитарных выпускников до уровня ведущих западных стран». В “мутной воде” концептуальной неопределённости заинтересованные чиновники спокойно лоббируют интересы кланов, которые они представляют. А контролирующая их власть не может высказать ничего вразумительного против разрушительных инициатив, которые выдвигаются из министерств и ведомств, логически обоснованные и согласованные с весьма широкими болонскими предписаниями.
· Академическая и вузовская наука за годы после развала СССР не создала модель работоспособной системы образования будущего. Большинству представителей науки просто не нравятся Болонские реформы, они считают их разрушительными. В то же время ничего кроме возвращения к опыту системы образования СССР они не предлагают. И то последнее зачастую является следствием боязни потерять работу в связи с сокращением штатных должностей в ходе реформы.
Не дееспособность науки объясняется тем, что для понимания какой должна быть система образования в будущем, чтобы она выпускала качественный “продукт” во благо безопасности России — необходимо правильно определить критерии качества выпускаемого “продукта” (то есть — выпускников школ и вузов). Но в научной среде до сих пор нет понимания что такое человек, нет нормальной психологии человека как науки, нет социологии, которая обеспечивала бы безопасное развитие. А от того, что сформулировано в КОБ, «учёные светила» воротят свой взор, поскольку им не подходят в первую очередь критерии кадровой политики, выраженные там.
Именно по этой причине можно смело утверждать, что представители академической и вузовской науки сами заложили под себя (а вместе с этим и под молодёжь и под безопасность государства) мину замедленного действия, которая “затикала” самое позднее после 1991 года и начала срабатывать с 2003 года после подписания Болонских соглашений[205]. Как говорится, «снявши голову, по волосам не плачут».