Наконец, отметим, что формирование полистилистической культуры происходит на фоне общемирового перехода от индустриальной к постиндустриальной (информационной)62 стадии развития общества. "Исходным и, пожалуй, решающим фактором его становления является компьютерная революция, развитие информационных технологий и инфраструктуры до такого уровня, когда не только возникает, но и осознается людьми зависимость от законов движения информации. <…> С переходом к информационному обществу связываются ныне надежды на создание предпосылок для самоопределения личности и гармонизации отношений между нею и обществом. Информатизация общества – фактор, повышающий роль сознательного начала в его развитии. Для этого типа общества органично установление свободного доступа к информации, широкое распространение научных и технических знаний"63 .
Один из ведущих современных теоретиков "информационного общества" М. Кастельс также связывает с этим обществом большие надежды: "Новый мир обретает очертания в конце нашего тысячелетия. Он зародился где-то в конце 1960-х – середине 1970-х, в историческом совпадении трех независимых процессов: революции информационных технологий; кризиса как капитализма, так и этатизма, с их последующей реструктуризацией; расцвета культурных социальных движений, таких, как либертарианизм, борьба за права человека, феминизм, защита окружающей среды. Взаимодействие между этими процессами и спровоцированные ими реакции создали новую доминирующую социальную структуру – сетевое общество; новую экономику – информационную/ глобальную и новую культуру – культуру реальной виртуальности. Заложенная в этой экономике, этом обществе и этой культуре логика также лежит в основе общественных деяний и социальных институтов взаимозависимого мира"64 .
Приведенные выше высказывания мы считаем достаточно характерными, хотя и несколько идеологизированными65 . Действительно, тенденции к глобализации и информатизации всех сторон социокультурной сферы несомненны, но существование этого самого информационного общества пока нельзя считать свершившимся фактом (за возможным исключением наиболее развитых стран Запада). Интересно, что сама по себе нейтральная концепция информационного общества примиряет как приверженцев прогресса, так и теоретиков постмодернизма: для первых это общество - блистательное завершение проекта модерна, для вторых - успешное преодоление тяжелого наследия эпохи "метанарративов"66 . На наш взгляд, тенденция к информатизации общества в глобальных масштабах - лишь одна из многих тенденций, и хотя вектор социокультурной эволюции, кажется, направлен именно в эту сторону, не стоит ее абсолютизировать. К тому же тезисы о "самоопределении личности" и "широкого распространения научных знаний" нуждаются в доказательствах: на наш взгляд, современная социокультурная ситуация не дает повода для подобных утверждений. Напротив, характерная для индустриального общества массовая культура никуда не исчезла, не появилась пока и новая, демассифицированная и персонализированная культура, с ее субъектом - высокоиндивидуализированной и креативной личностью67 . Что же касается широкого распространения научных знаний, то в этой области наблюдается противоположная картина: по прогнозу А.Я Флиера, "скорее нам следует ожидать нового раскола вида homo sapiens, но уже не по национальным, религиозным или политическим основаниям, а преимущественно на базе размежевания высокообразованной и конкурентоспособной международной элиты "спецов" и малообразованной почти неконкурентоспособной массы "рядовых людей". Разумеется, продолжающаяся информационная революция и массовая компьютеризация существенной части населения земли отчасти сгладят остроту намечающегося обострения социальных противоречий, создадут виртуальную иллюзию единого культурного пространства для всех. Однако эта иллюзия будет во многом лишь психологической компенсацией для тех, кто терпит поражение в реальной конкуренции за социальный статус, востребованность и объемы потребления социальных благ"68 .
По мнению А.В. Шипилова, процесс глобализации приводит к парадоксальным результатам: внешнее объединение приводит к внутреннему раздроблению. В частности, в высокоразвитом информационном или постиндустриальном обществе наблюдается усиление социальной поляризации, что в обозримом будущем может привести к становлению нового квазисословного слоя. "…В усиливающемся противостоянии на одной стороне располагается класс людей, способных продуцировать информацию и знания, выступающие на современном уровне развития технологии наиболее важным и редким ресурсом, а на другой стороне - класс людей, которые по тем или иным причинам на это не способны. Высшая и низшая страты постиндустриального общества различаются интеллектуальным потенциалом, мотивацией деятельности, системой ценностей; они в гораздо большей степени отчуждены друг от друга, чем основные классы индустриального и аграрного общества, и это взаимное отчуждение будет только нарастать по мере дальнейшего социально-экономического развития"69 .
В свете вышеприведенных высказываний по-иному воспринимается и утверждение М. Эпштейна о том, что информационное общество - это общество возможного, и "по мере развития цивилизации на одну единицу реальности приходится все больше возможностей"70 . Действительно, современная цивилизация - это общество возможного, но для большинства людей эти самые возможности так и не станут реальностью. А вот "виртуальной реальностью" - пожалуйста.
Параллельно информатизации общества складывается тенденция виртуализации социальных явлений и процессов. "Человечество существует все больше и больше виртуально. От простых и явных инстинктов, свойств и потребностей, связанных с материальным существованием, человек переходит ко все более и более виртуальной жизни. Человек и общество постепенно движутся от жизни тела к жизни сознания. Общение людей все чаще происходит не на уровне телесном, материальном, а на уровне информационном, виртуальном. Мы все больше удаляемся из мира материального в мир иной, мир созданный, смоделированный. Изобретение письма, книгопечатания, театра, кино и, наконец, компьютерной виртуальной реальности – вехи на пути виртуализации нашей жизни, отхода от реальности данного нам мира и выхода в иные (виртуальные) реальности"71 . В самом деле, вся многотысячелетняя история развития человеческой культуры - это история последовательной виртуализации, о чем говорит и известное определение культуры как "второй природы" (Ф. Шеллинг), указывающее на подмену природной реальности искусственной вселенной образов, ценностей и смыслов. Но нас интересует виртуализация в узком смысле - как специфический феномен трансформации культуры и общества в информационную, постмодернистскую эпоху, при котором происходит замещение реальных вещей и действий их образами и симуляциями. По словам Д.В. Иванова, "в любого рода виртуальной реальности человек имеет дело не с вещью (располагаемым), а с симуляцией (изображаемым). Человек эпохи Модерн, застающий себя в социальной реальности, воспринимает ее всерьез, как естественную данность, в которой приходится жить. Человек эпохи Постмодерн, погруженный в виртуальную реальность, увлеченно "живет" в ней, сознавая ее условность, управляемость ее параметров и возможность выхода из нее. Перспектива того, что отношения между людьми примут форму отношений между образами, и есть перспектива виртуализации общества"72 .
Следует также заметить, что понятия постмодернизма как такового и виртуализации во многом пересекаются: "Постмодернизм обычно характеризуется как эпоха создания гиперреальности посредством коммуникативных и информационных сетей, делающих образ, изображение, знак, идею более наглядной, осязаемой и реальной, чем то, что в них обозначается или отображается"73 .
Несомненно, виртуализация общества - амбивалентный процесс (впрочем, как и любой другой социокультурный процесс): виртуализация и развитие новых информационных технологий как расширяют возможности современного человека, так и являются средствами воздействия на личность и общество. Мы полагаем, что роль виртуализации в формировании и развитии феномена новой религиозности на современном этапе весьма велика, и в дальнейшем еще вернемся к этому вопросу.
Наконец, завершая данный подраздел, обратим внимание на специфику социокультурных трансформаций в современной России74 . Для этого мы обратимся к культурологическим исследованиям М. Эпштейна и И.В. Кондакова, которые, на наш взгляд, вполне адекватно отражают российскую действительность.
Для Эпштейна вся российская культура Нового времени (не говоря уже о современной культуре) по своей сути - постмодернистская. Петровские реформы искусственно насаждались сверху, поэтому воспринимались как подделки и симулякры, реальность стала зыбким понятием, вторичным по отношению к правящим идеям. Поэтому "постмодерное средневековье" XVIII-XIX вв. сменил коммунизм - "постмодерн с модернистским лицом"75 . Используемые Эпштейном постмодернистские стратегии делают возможным новый, неожиданный взгляд на отечественную культуру. Так, "российско-советскому постмодернизму", по мысли автора, присущ ряд особенностей (общих как для советского коммунизма, так и для собственно современного российского постмодернизма): симулятивность, детерминизм и редукционизм, антимодернизм, эклектизм, критика метафизики, утопичность и т.д.76 Симуляция, или создание гиперреальности, на Западе происходит благодаря развитию техносферы (особенно - средств массовой информации), в России же - с помощью идеологии, не искажающей, но создающей новую реальность. Антимодернизм, неприятие индивидуализма, идейный и эстетический эклектизм относятся как к коммунизму, так и к постмодернизму. Наконец, и постмодернизм, и коммунизм предельно утопичны - коммунизм ориентирован на "светлое будущее", постмодернизм - на "вечное настоящее", понимаемое как конец всякой истории. Но западный постмодернизм значительно толерантнее не только коммунизма, но и своего нынешнего российского/ постсоветского собрата77 .