Антитезой фукуямовскому 'концу истории' послужила концепция американца же Самуэля Хантингтона.
В 1993 году другой американец Сэмюэль Хантингтон отрефлексировал эти реалии в своей также нашумевшей статье. Из нее затем выросла довольно объемная книга и знак вопроса из заглавия уже убран. Высказанная автором гипотеза в последние десять лет в основном подтверждается. Кратко главную мысль Хантингтона можно изложить так. Да, эпоха глобальных идеологических противостояний закончилась. ХХ век был в своей основе веком соперничества двух идеологий (либерализм и коммунизм) и двух основанных на них общественных систем. С распадом СССР это "соревнование за будущее" завершилось. Но это не значит, что система западных ценностей и общественных институтов утвердится по всему миру. На смену идеологическому соперничеству приходит культурно-религиозное, то есть соперничество мировых цивилизаций, в основе которых лежат самобытные религии. Хантингтон насчитывает 8 таких цивилизаций: синская (ядро - Китай), японская, индуистская (Индия), исламская, западная, латиноамериканская, православная (ее центром является Россия) и африканская (Африка южнее Сахары). Впрочем, африканская цивилизация выступает пока только в виде возможности. Соперничество между этими цивилизациями и составит основу истории ХХI века. Это соперничество будет в основном невоенным, но вооруженные конфликты будут возникать в пограничных зонах между цивилизациями. Характерен в этом плане мир ислама, про который автор пишет, что "у него кровавые границы". Достаточно посмотреть на карту современных войн и конфликтов, чтобы убедиться, что Хантингтон прав. Впрочем, книга "Столкновение цивилизаций" не производит впечатления пессимистической. Просто, столкновение цивилизаций - это новая форма продолжение истории. Что поделаешь, вся жизнь - борьба. К сожалению, в русском переводе убрали вторую часть названия книги Хантингтона. Полностью название книги звучит так: "Столкновение цивилизаций и новый мировой порядок". И это название точнее раскрывает содержание данного труда. На наших глазах происходит сотворение нового мира.
Он полагает, что мир стоит накануне разлома, столкновения цивилизаций. Впереди - войны цивилизаций: азиатской (буддистской) против европейской (христианской), мусульманской против иудейско-христианской, африканской против. Иными словами, находящаяся в состоянии неустойчивого равновесия мировая система цивилизаций развалится, и мир погрузится в хаос, возможно, кровавый.
Хантингтона опровергать было труднее, чем Фукуяму. Но опровергали. И по-моему, более или менее успешно. Отмечалась типичная для специалиста по прошлому ошибка - экстраполяция на будущее нынешнего положения вещей. Точнее, даже не положения вещей, а своего представления о нем. Разумеется, сосуществование, притирка друг к другу локальных, исторически сложившихся культур ('цивилизаций') - процесс невероятно сложный. От конфликтов гарантий нет. Однако вероятность союза Конфуция с Мухаммедом против Моисея и Христа вряд ли высока.
Широкий философско-исторический план требует за деревьями видеть лес. Думаю, Гегель прав, определяя доминанту истории как прогресс в развитии свободы. Человек, личность 'главнее' нации, государства, цивилизации. И по мере освобождения человека, преодоления отчужденных от него сил, увеличения числа степеней свободы перегородки между цивилизациями будут истончаться и исчезать.
О Фукуяме высказываются и российские исследователи: так, литературовед Д.Затонский в статье "Постмодернизм: Гипотезы возникновения" (журнал "Иностранная литература", 1996, N2) критически рассматривает работу Фукуямы "Конец истории", помещая ее в контекст культуры постмодернизма.
Так во второй части свой статьи он пишет, что «Конец истории?» наделала большого шума потому, что чуть ли не первая после многозначительной паузы немарксистская работа, углубившаяся в позитивную эсхатологию. Фукуяма не случайно решил опереться непосредственно на Гегеля, минуя все, что накопилось с тех пор. Однако и гегелевского авторитета, пожалуй, не хватило бы, если бы время не подоспело: социалистический лагерь начал распадаться, зашатались основы советской империи и удивительно быстро (по наблюдению Фукуямы) возобладало "постисторическое сознание".
Согласно Фукуяме, он есть "завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления". Что ж, люди и в самом деле, по-видимому, не придумали ничего лучшего, чем рыночные отношения. Однако считать их верхом совершенства было бы смешным: ведь порождаемая ими система - лишь наименьшее зло.
Но тогда и речи быть не может о "завершении идеологической эволюции", потому что закрепиться на чем-то межеумочном немыслимо. Значит, нет тут никакого конца. И водораздел следует проводить не столько между идеалистами и материалистами, сколько между уповающими на достижение райской жизни и в нее не верящими. Тогда Гегель с Марксом окажутся в одной компании. А с ними и Фукуяма.
Впрочем, под конец статьи с ним происходит нечто странное: все расставленные было по местам фигуры он как бы усталой рукой смахивает с шахматной доски. Разрекламировав свой "фаланстер", Фукуяма заводит речь о художественном, культурном, духовном застое, который там непременно воцарится. После чего высказывает предположение, прежние позитивные выкладки и вовсе перечеркивающее: "Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?"
"Можно даже сказать, - писала Трауготт Кениг, - что с определенной точки зрения Соединенные Штаты уже достигли конечной стадии марксистского "коммунизма" и (...) что американцы лишь постольку выглядят разбогатевшими русскими или китайцами, поскольку русские или китайцы все еще остаются бедными американцами". Еще определеннее эту мысль сформулировал Генрик де Ман: "Даже антитеза капитализм - социализм (...) утратила в нашем сознании свой фундаментальный смысл".
Но это не "конвергенция", в которой А.Д. Сахаров видел некогда способ разрешения мировых противоречий, устранения враждующих политических лагерей. Ведь не случайно Эдвард П. Томпсон обратил внимание на негативный процесс окаменения рассматриваемого новообразования. "Холодная война, - отметил он, - давно уже превратилась в условие экстерминизма, при котором исходные движущие силы, реакции и намерения пусть и наличествуют, но лишь в состоянии инертной устойчивости".
И Л. Нитхаммер подводит всему этому некий нелицеприятный итог: "Союз массы и власти, опираясь на исторически достигнутое господство над природой, превратился в саморегулируемую систему, которая, сохранив политические различи лишь в оттенках, объяла весь мир. Эта "иная система" не нуждается в новых мыслях и их не терпит, она отчуждает себя от природы, от познаваемой действительности, от времени". Д.Затонский дает ей определение как «Суперсистема». в глазах Кениг, де Мана или Томпсона - не что иное, как завершение исторического пути человечества: сколько-нибудь измениться, а тем более рухнуть она не может. И все-таки она рухнула. Это как минимум должно означать, что "конец истории" не состоялся. Однако, по Фукуяме, он наступил именно после крушения: западная идея победила, социалистическая - провалилась, дальше двигаться было некуда...
Если предпосылки диаметрально противоположны, а результат один и тот же, то, надо думать, следует усомниться в противоположности предпосылок. И спросить себя, не являются ли как Суперсистема, так и ее распад лишь этапами единого процесса?
Суперсистема - по крайней мере в финальной своей стадии - это запредельный апофеоз стабильности, стагнации, пассивности, так что с "концом истории" ее связывают не случайно. Взять хотя бы Советский Союз: восемнадцатилетнее брежневское правление справедливо именуют "застойным". И прежде всего потому, что власть стала куда более либеральной. Но почему? Одни говорят - по причине ее одряхления, другие - из-за личности властителя. В какой-то мере и те и другие правы. Но ведь "холодная война" продолжалась, Великое Противостояние ничуть не ослабело, число и мощь нацеленных друг на друга ракет возрастали, да еще Афганистан прибавился... Какое уж там одряхление! И суть, очевидно, в том, что, ни с чьими волями не считаясь, наступил "конец идеологий". Может быть, впервые они по-настоящему стали не меняться, а как бы сокращаться, усыхать, выпариваться: ведь бесконечное, бесперспективное, бездеятельное противостояние лишало надежды и веры, а сопутствовавшая ему атмосфера "сделки" окрашивала все вокруг в тона меланхоличного или даже циничного фарса.
И если на поверхности все еще накапливался заряд взаимной непримиримости, то нутром все более завладевала пустота "безразличия". Такая разнонаправленность энергии была чревата разломом Суперсистемы. И он, естественно, поразил прежде всего самое слабое звено - коммунистический колосс на глиняных ногах.
Страны, принадлежавшие к соцлагерю, охватил жесточайший кризис - экономический, политический, даже духовный, хотя если где и наметилось освобождение, то лишь в сфере духа. Могут спросить: а какое отношение все это имеет к Западу? Ведь Запад лишь выиграл от смерти коммунистического Дракона; вот и Фукуяма утверждает... Слов нет, все выиграли от того, что советский Дра-Дра издох (если, конечно, он уже совсем издох...). Но вот ведь и Запад тотального кризиса не избежал - пусть протекает он в формах существенно облегченных.
Запад - может быть, в большей степени, чем мы, - был травмирован фарсовым финалом Великого Противостояния, явственно обозначившим даже не тщету затраченных усилий, а их как бы изначальную ненужность. Ведь "империю зла" и побеждать-то не пришлось: пытаясь хоть что-нибудь в устройстве своем исправить, она сама себя уничтожила, пав жертвой не столько реформаторского пыла, сколько врожденной, изначальной нежизнеспособности. А усилия сторонних могильщиков остались невостребованными и, более того, выставили их в смешном виде: комедия вражды переросла в комедию сотрудничества и завершилась комедией победы. А в целом это была грандиозная Идеологическая комедия, испепелившая все убеждения, все надежды, все утопии мироустройства.