Синод, видя явное несоответствие задуманного "разбора" с печальной действительностью, вошел в Сенат с ходатайством: принять его план. А именно, в виду печального факта пустующих церквей, заместить их назначением в них священно — и церковнослужителей не обязательно лишними членами из семей соседнего духовенства, а из других епархий. Тогда они не окажутся искусственно лишними, но и замещенные ими места в другой епархии не окажутся пустующими. Кабальный режим сам себе создавал якобы безвыходные затруднения и людям муку. А лениво думавшее чиновничье самолюбие раздражалось и упорствовало, когда ему указывали на элементарные ошибки. Сенат, чуя свою вину, затянул ответ, обещая (когда-то!) собрать по этому вопросу конференцию. Между тем на местах в епархиях творилось неправедное чиновничье дело. Одни светские чиновники, не допуская советников от епархии, "по одним бумагам" узаконяли нелепости. Не считаясь с беглецами, этими "мертвыми душами" замещали бумажные места; оставляя на местах взятых под духовный суд, напр., двоеженцев, записывали нужных епархии квалифицированных кандидатов в рекруты. Синод умолял, чтобы чиновники не бесчинствовали, делали только переписи, а самый разбор делало уже епархиальное начальство и окончательные решения выносила уже Конференция Сената и Синода. Сенат огорчился, что все это оказывается так сложно. Т.е. в сущности огорчился обнажением его корыстного умысла: — залучить всякими правдами и неправдами побольше рабочих невольников. Правда для Сената была невыгодна: черпая безработных клириков из всей России, заместили бы ими пустующие места и тем разгрузили бы приходы, обремененные семейными излишками.
Невежественные чиновники по-прежнему изыскивали, как охотники дичь, якобы излишних поповичей. Примером и невежества и в то же время силы власти, которой приходилось покоряться, может служить запись 59 учеников старшей Троице-Сергиевской Семинарии в подушный оклад, от которого троицкие школьники специально освобождены были еще при Императрице Анне в 1738 г. и более определенно в 1742 г. при императрице Елизавете. Невежественная чиновничья комиссия не стыдилась писать, что у нее "нет сведений о Троицкой Семинарии, кем она заведена и по каким указам". Не веря самой семинарии, комиссия потребовала сведений от самого Синода. По получении синодского осведомления, комиссия тянула свое заключение до 1750 г. Таким образом, лишь через 6 лет эти семинаристы были освобождены от противозаконного обложения. В почтенной "Истории Троицкой Семинарии" проф. прот. Смирнова сообщается, чего стоило казне Лавры, содержавшей семинарию, ублажение разных "начальств". "Взятки генералитету, чиновникам комиссии: икрой, французскими винами, лимонами, свиными тушами, сеном и... подносными иконами".
Особым охотничьим спортом отличалась эта елизаветинская комиссия потому, что выяснились разные способы смягчения участи поповичей еще при первом извлечении их при Петре I в 1725 г. на трудовую повинность. Оказалось, что тогда не только многие устроились на работу при монастырских хозяйствах, но даже и при священнических. Приходский батюшка — не помещик. Он не имел права владеть "душами". Но он брался за одного-двух, оказавшихся по штатам лишними для данной церкви, платить "подушное" обложение. Казна не была обижена, и эти деклассированные поповичи оставались на действительной физической работе у себя дома.
Аннинское гонение ликвидировало все эти смягченные формы крепостного труда. И Елизаветинская комиссия ставила себе задачей также отсечь в пользу крепостного труда все вновь приросшие побеги духовных семейств. Эти побеги стали обозначаться неуклюжим термином "заопределенных", т. е, оказавшихся за пределами определенных, т.е. численно ограниченных, "штатов". В 1752 г. издан приказ: "публиковать о заопределенных церковниках: не пожелает ли кто взять их за себя? А если через месяц желающих не объявится, приписывать этих церковников к фабрикам и заводам. Как помещикам, так и заводчикам с фабрикантами, давать на них владенные записи и быть им яко крепостным вечно за теми, за кем записаны. И впредь челобитий от них, якобы не по желаниям их отданы, нигде не принимать. С беглыми поступать, как с беглыми же крепостными людьми и крестьянами".
Характерна критика этого распоряжения власти в устах тогдашнего "европейца и либерала", В.Н. Татищева. Такую щедрую и бесплатную сдачу "лишних" церковников помещикам Татищев считает нерациональной, потому что она убыточна для казны. Лучше брать таких якобы "лишних для духовенства в государственную службу или на государственные заводы" (этим делом Татищев сам управлял на Урале). Или в села и погосты на обязательные работы, чтобы от нее довольствовались и церковные причты. Этим Татищев оправдывает бывшую форму самоустройства духовенства после петровских штатов 1723 г. до аннинского гонения. "Лучше, — продолжает Татищев, — не раздавать помещикам даром", ибо это имущество — "государственное, но продавать, за которых с охотой всяк даст за мужскую голову по 10 рублев. И через то не мало бы правильных денег в казну пришло". Как скоро человек привыкает к ужасу рабства! Иллюстрация к тому, с чем мирятся и чего якобы не видят "добровольные" интеллигентные (?) строители социального рая в нашей России. Неудивительно, что часть детей церковников, обреченных на рабство, поступала в бегах в шайки разбойников (Розанов. Ист. Моск. Епарх. Управления, ч. II, кн. 1, с. 168).
"Изъятие сословных излишков" из рамок духовенства делалось не только в пользу низшего физического и крепостного труда, но и труда свободного, интеллигентного, утилитарно нужного "до зареза" в данный момент государству. Дети наследственно-грамотного духовенства служили государству благодарным резервом, из которого правительство с уверенностью черпало нужных ему грамотных школьников для выработки разных ученых специалистов. Из Московской Духовной Академии постоянно шли вызовы в Академию наук, в Москов. Госпиталь, в Сухаревскую математическую школу для обучения то архитектуре, то восточным языкам. Строители далеко еще не окрепшей и недоразвившейся духовной школы подымали даже тревожный вопль об ее опустошении через это изъятие лучших элементов. Уже в 1735 г. ректор Москов. Дух. Академии, архим. Стефан Калиновский, по случаю вызова в Академию Наук 20 студентов, с огорчением писал Синоду, что у него "немногие доходят до богословия. Ибо иные посылаемы бывают в СПБ для обучения ориентальных диалектов и для Камчадальской экспедиции, иные в Астрахань для наставления калмыков и их языка познания. Иные — в Сибирскую губернию с дейст. статс. советником В. Татищевым, иные в оренбургскую экспедицию со ст. совет. И. Кирилловым. Иные же берутся в московскую типографию и в монетную контору. Многие же и бегают, которых и сыскать невозможно". Своим темным неуклюжим языком ректор Ст. Калиновский объясняет далее, как мотивируют беглецы свое уклонение от таких по видимости почетных вызовов. Уклоняющиеся говорят: "мало видим тех, котории по совершении наук своих угодное пристанище получают". Так это, или нет, но ректор Ст. Калиновский жалуется Синоду на подрыв этими "изъятиями" самого состава духовных школ: "котории ученики по многотрудных в фаре, инфиме, грамматике, синтаксисе, через 2, 3 и 4 лета в пиитику уже, риторику и философию поступят, а остроумнейшие и надежнейшие покажутся", тех соблазняют учиться медицине при госпиталях, куда уже завербованы раньше товарищи их по Славяно-Грек.-Латинской Академии. Таким образом, по выражению ректора, все готовое пиво сверху спивается, а в богословской школе на дне "почти самое остается дрожжи". Синод сделал лишь ограничительное постановление: отдавать в Госпиталь из Слав.-Грек.-Латин. академии не детей духовенства, а лишь разночинцев, солдатских детей, и то только дошедших до синтаксисы. А из высших классов уже не отпускать.
В 1747 г. положено начало созданию СПБ Университета в виде Курсов университетского характера. Велено набрать 50 студентов из семинарий СПБ-ой, Новгородской и из Московской Дух. Академии. Синод опять распорядился — уступить учеников из разночинцев и в крайнем случае из причетнических детей. От Архиепископа СПБ-го поступило в Академию Наук даже ходатайство не "обирать" так одну столичную семинарию, а вызывать учеников и из провинциальных семинарий. По малолюдству духовенства в новом СПБ крае, местные ученики крайне нужны для церковной службы на месте. Но президент Академии Наук граф Разумовский прислал на это "строгий" ответ, что он мог бы и всех 30 студентов взять из одной СПБ семинарии, но лишь "по снисхождению" соглашается на вызов учеников и из других семинарий. Пришлось столичной семинарии своих учеников уступить.
На выносливом хребте учеников семинарий, еще далеко не развившихся до своей нормальной полноты и высоты, одновременно в XVIII веке строился рост и других специальных и высших школ. При замкнутом сословном строе, как духовенство вообще вынуждено было отдавать "штатные избытки" своей "рабочей силы" в крепостную кабалу, так и мнимые "избытки" своих школьников — на строительство всех других высших специальных школ. В 1754 г. последовал вызов в СПБ Медико-Хирургическую Академию. Синод ответил, что он может уступить только сыновей разночинцев. Но их оказалось мало. В 1755 г. Мед.-Хир. Академия просила Синод отпустить ей в студенты и из детей духовенства. Но Синод отказал. Тогда в 1756 г. поступило от М.-Х.-Академии новое слезное ходатайство, в виду крайней нужды в медиках, дать из всех духовных школ по крайней мере до 50 учеников. Синод на этот раз уступил, видя, что нет еще во всей России такого рода средних школ, которые бы давали специально латинистов. А какая-нибудь сотня киевских выучеников, разбросанная по епархиальным архиерейским школам, натаскивала всероссийских семинаристов на практическое усвоение латинского языка для чтения учебников, кропания школьных сочинений и даже разговорной латинской речи. Такого рода подготовки для медицины не могла тогда дать ни одна средняя школа в России.