После благополучного для Петра подписания всей иерархией Духовного Регламента, царь-реформатор должен был чувствовать себя удовлетворенным и готовым поступиться некоторыми протестантскими крайностями своих проектов. Таково, напр., внесенное Феофаном в I часть Регламента под пунктом 5-м предложение, чтобы в Духовной Коллегии было "невозможно тайно всем слагаться" (т.е. во избежание политических заговоров). То должны быть "лица разного чина и звания: епископы, архимандриты, игумены и от властей белого священства; и что еще к тому опасению угоднейше, аще и от мирского чина присовокуплены будут к духовным честные и благоразумные особы". Эти, нами подчеркнутые и не приведенные Петром в действие строки, имеются однако во всех беловых и черновых официальных копиях Регламента. Но уже в тексте, хранившемся в палате заседаний Св. Синода в особом ларце, слова эти заключены в квадратные скобки не рукой писца, но, судя по чернилам, по-видимому, самим Феофаном, конечно, с дозволения самого Петра. В списке Дух. Регламента, хранившемся в Синодальном Архиве, слова зачеркнуты Феофаном. А в списке Сената они остались нетронутыми. Но во всех печатных изданиях XVIII и XIX вв. эти строки отсутствуют. И только впервые они обнародованы с исторической точностью в I томе монументального издания Синода в 1879 г.: "Полное Собрание Постановлений и Распоряжений по Ведомству Православного Исповедания Российской Империи". Значит, первоначальный замысел конструкции Духовной Коллегии был заостренно-протестантским.
Необычайно характерно и новаторски звучали для старомосковских церковных ушей, как звучат и теперь для наших, тексты этих двух учредительных документов, датированных "25-м Генваря, в Питербурхе".
В манифесте "Самодержец Всероссийский" прямо заявляет о своей власти и обязанности исправлять "нестроения чина духовного, на тех же основаниях, как и "чина воинского и гражданского". Церковь тут сводится только "к духовному чину", подвластному монарху "образом прежних благочестивых царей". Но прежние цари действовали через церковные соборы. На самом деле Петр поступает совсем не "по их образу". А один своей светской властью предписывает церкви новое правительство, не удостаивая упоминания ни одним словом отмену старого, патриаршего. Царь просто заявляет: "Не видя лучшего к исправлению чина духовного способа паче соборного правительства, понеже в единой персоне не без страсти бывает, к тому ж не наследственная власть, того ради вящше небрегут, уставляем Духовную Коллегию, т.е. Духовное Соборное Правительство". Что "собор" (представительство свободных голосов) и "коллегия" (назначенные чиновники-бюрократы) по существу власти антиподы, это или по наивности, или по лукавству камуфлируется игрой в туманное словечко "соборность". Петр учреждает эту псевдо-соборную правительственную власть в русской церкви, в качестве высшей, безапелляционной, т.е. даже исключающей апелляцию к суду собора Восточных Патриархов. Сказано это хитро и прикровенно, в выражениях туманных, отнюдь неточных. Но тенденция ясна:
"И повелеваем всем верным подданным Нашим всякого чина, духовным и мирским, иметь сие за важное и сильное Правительство (насколько "важное и сильное"? прямо не определено; один ухищренный намек) и у него крайней дел духовных управы решения и вершения просить" (значит, власть суверенная?!) и судом его определенным довольствоваться" (т.е. без апелляций к отныне не существующей или навсегда закрывающейся для духовного чина какой-либо высшей инстанции). Но заключительная фраза этого абзаца поражает своим софизмом. Если Дух. Коллегия выдается за верховную инстанцию и инстанцию государственную (ибо существование какой-либо власти церковной тут молчаливо просто отрицается), то, казалось бы, и нужно сравнить новоизобретенный орган высшей церковной власти с высшим же государственным, т.е. с безапелляционным, т.е. и никому, кроме монарха, неподсудным Сенатом. А манифест гласит:
"и указов его слушать во всем, под великим за противление и ослушание наказанием "против прочих Коллегий" (!!). Если Дух, Коллегия и юридически не превышает ранга Коллегий, а на Коллегии можно жаловаться Сенату, то, значит, и на Дух. Коллегию, как именно на Коллегию (не более) логично апеллировать к Сенату. Если же помимо Сената — непосредственно к монарху, то нужно было иметь смелость и искренность так прямо и написать в законе. Но этого не было сделано. И это послужило, как увидим, причиной горячей борьбы будущего Синода за свое достоинство с Сенатом, логично помнившим первородный грех Синода, непредусмотрительно задуманного в качестве одной из Коллегий, т.е. органов общей администрации, ему — Сенату подчиненных.
Еще горше звучит присяга для членов Дух. Коллегии. Весь смысл, дух и буква ее до оскорбительной грубости подчеркивают чисто государственную природу и задачу данного учреждения. Члены Коллегии пространно клянутся в "верной службе" членам династии, интересу только государственному, обязуются доносить ("благовременно объявлять") "о ущербе Его Величества интереса, вреде и убытке" и хранить служебные тайны. Клянутся и в верности антиканоническому возглавлению церковной власти светским монархом: "Исповедую же с клятвою крайнего судию Духовной сей Коллегии быти Самого Всероссийского Монарха, Государя нашего Всемилостивейшего". Бесспорно, как над чисто государственным органом, в границах России, над Дух. Коллегией нет высшей власти, кроме самодержавно-монаршей. Но если Дух. Коллегия есть в то же время и суррогат церковного органа (за неимением другого, более канонически правильного), то в церкви монарх не может быть "крайним", т.е. верховным судией.
Присяга эта почти 200 лет смиренно переживалась русской иерархией, как кровоточащая не зараставшая рана, как незаслуженное наказание со стороны светской власти всегда лояльного духовенства, как мрачный памятник ожесточения Петра против своего сына, пока не сделалась совершенно нестерпимой даже для сознания такого знаменитого консерватора, как К. П. Победоносцев. В феврале 1901 г. Синод, исправляя чин архиерейской присяги при хиротонии, обратил внимание на "устарелость формы присяги преосвященных, вызываемых в Синод для присутствования". Ссылаясь на то, что в Правительствующем Сенате к таковой присяге вновь назначенные сенаторы не приводятся, Св. Синод не усматривает надобности приводить к присяге и Преосв. Архиереев, вызываемых в Синод для присутствования". 23 февраля 1901 г. Победоносцев, сделал об этом доклад Императору Николаю II, тот поставил синим карандашом значок согласия, и с того момента кошмарная присяга бесшумно погребена была в Архиве Синода, и лишняя короста слетела с совести русской Церкви.
14 февраля 1721 г. было назначено торжество открытия новой государственной Коллегии. Отслужен был молебен в Троицком соборе, и члены новой Коллегии собрались на первое заседание в отведенном им скромном деревянном домике недавно умершего генерал-лейтенанта Брюса. Это первое, казалось бы, только церемониальное, неделовое собрание Дух. Коллегии, непредвиденно и для государя и для самих членов Коллегии, стало воистину историческим. Перед сознательными и ответственными членами Коллегии, а прежде всего, конечно, и пред самим Феофаном, предстала совершенная необходимость, без всякого самообмана, признать невозможность отожествления себя, по кругу своего ведомства, с другими, не столь универсальными, а только специальными коллегиями. Простой здравый смысл говорил, что деловой кругозор церкви нельзя вогнать в узкие рамки заурядной коллегии. Да и простое коллегиальное самолюбие диктовало членам Коллегии желание ничем не унизить себя и церкви, которой они призваны служить. Добродетель покорности, которую иерархи до конца принесли как жертву Петру, порождала в них смелую надежду, что отныне, безоговорочно подчинившись и доверившись государственной власти, они вправе ожидать от нее и заслуженных милостей и благоволения. Призрак патриарха они прогнали. Но ведь они остались на его месте. А это место, по широте реальной и материальной власти, второе в государстве после власти монаршей. Привычное иерархическое самосознание даже эмоционально ощущало явное унижение. Церковь, по традиции доверчиво вверявшая свою судьбу в руки христианского монарха, вдруг оказалась не в непосредственной близости рядом с ним, а "под шапкой" Сената, не миропомазанного (как царь), чисто мирянского коллектива, а следовательно, и лишенного права какого-то главенства над церковью. Стоило только новоучрежденному иерархическому коллективу поставить пред собой и пред Петром ряд неотложных практических вопросов, как стало ясно, что нельзя тянуть узкий костюм коллегии на широкое тело церкви. Надо было немедленно, так сказать на ходу, приспособлять неудачные черты плана реформы к существу дела. А Петр, в свою очередь удовлетворенный и успокоенный законопослушностью иерархов, как человек выдающегося здравого смысла, с готовностью и положительно откликнулся на поставленные ему преобразовательные вопросы и предположения. Так внезапно произошла огромная и здравая реформа. Можно сказать, целый переворот. Вдруг в день своего рождения и крещения, умерла, исчезла Духовная Коллегия, на которую вместе с Петром тратил чернила Феофан, и родилось новое учреждение: Святейший Синод. Переименование многозначительное. Этот переворот произошел, конечно, не из случайных недоумений данного заседания 14-го февраля 1721 года. Тут сконцентрировались все соборные возражения иерархии, которые в интимном обмене мнениями и в донесениях подполковника Давыдова, объехавшего всю Россию, приняли определенные очертания.