Чистая, или рациональная, философия, как научная система, т. е. метафизика, имеет две части — метафизику природы и метафизику нравов. Последнюю Кант разделяет на учение о праве как внешнем принуждении со стороны других субъектов и учение о добродетели как самопринуждении, самообязывании человека как посредством представления чистого закона нравственности, категорического императива, так и разнообразных подчиненных его форме максим.
12 Там же. Т. 6. С. 199; Т. 3. С. 655.
В общем и целом эта часть системы описывает сверхчувственное «царство целей», мир личностей, связанных «практическим разумом», мир отношений между свободно самоопределяющимися субъектами, сферу разного рода обязанностей: перед самим собой, как человеком и личностью (естественным и моральным существом), перед другими субъектами, перед государством и Богом. В трудах Канта можно встретить мысль о том, что лишь этот «моральный мир» есть мир "умопостигаемый"(сверхчувственный). Даже Бог — гипостазированный "идеал" чистого разума, регулятивная идея, имманентная моральному миру человека, а также «объект», существование которого лишь постулируется «практическим разумом», т. е. моральным сознанием человека; его «бытие» есть требование совести,, предмет моральной веры, т. е. субъективной убежденности совестливого человека, соблюдающего требования нравственного сознания, ибо без такого признания нельзя быть уверенным в достижении высшего блага доброго человека— совпадения моральности и счастья. Ведь не желать его невозможно, но и достичь своими силами нельзя.
Разделяя метафизику на две части, Кант, тем не менее, искал единую основу для их непротиворечивого единства. Такую основу дает понятие свободы, «единственный факт чистого разума». Свобода обнаруживает себя в морали как самозаконность, а в познании — как спонтанность рассудка и как способность мыслить идеи. Если же человек свободен, то он создает себя сам, следовательно, не может быть «творением» другого существа. Бога мы мыслим, по существу, как морального законодателя, причем представление о внешнем источнике моральной обязанности не только не необходимо для исполнения долга, но и ослабляет чистоту нравственного мотива, ибо добавляет к нему мотивы иного рода (наказание и награда), поддерживающие людей морально неустойчивых. Тем самым Кант окончательно лишил себя «поддержки» Бога и в решении главной метафизической проблемы об "истинно сущем" — что же обеспечивает и позволяет нам удостовериться в соответствии идей и вещей. Кроме того, Кант никогда не забывал, что первоначальные условия бытия конечного человеческого существа находятся вне его знания и его сил. В основе и за пределами маленького и хрупкого мира культуры, за горизонтом нашего понимания — безмерный, невообразимый и немыслимый, «темный» океан бытия «в себе». Кант прекрасно понимал также, что все попытки мистического, экстатического, «сверхумного» и т. п. «проникновения» в него остаются в лучшем случае самообманом, оставляя «посвященного» в кругу его собственных фантазий. Таким образом трудность «главного трансцендентального вопроса» еще более усугубилась: почему же все-таки вещи необходимо должны соответствовать тому образу, который мы составляем себе спонтанно и заранее, как в математике, так и в метафизике?
Решение напрашивается само собой: «до сих пор считали, что всякое наше мышление должно сообразовываться с предметами», однако метафизика и онтология как наука о действительно всеобщем возможны лишь в том случае, если сами предметы должны сообразовываться с нашей способностью познания,13 разумеется, как предметы знания, как предметы «для нас», а не «в себе». Или, иначе, «в априорном познании», т.е. математическом и метафизическом, «может быть приписано объектам только то, что мыслящий субъект берет из самого себя», как субъекта вообще, разумеется, а не того или иного Петра и Ивана. Онтология как знание «о всех вещах вообще», об «общих предикатах сущего», возможна лишь о вещах как "явлениях", феноменах, как о предметах всякого возможного опыта человека.
«Вещь вообще» — это, конечно, понятие. Категории — тоже понятия и понятия человеческие. Поэтому для понимания позиции Канта нужно уяснить две вещи: во-первых, каким образом онтологические понятия (понятия предельной, вернее беспредельной общности) необходимо должны относиться к любому предмету, данному в чувственном восприятии, другими словами, как можно доказать их объективную значимость для всякой конкретной, эмпирически данной вещи. Во-вторых, что такое «явление», что такое «опыт» в отличие от просто «ощущения», «восприятия», «фантазии» и прочих «пучков» представлений, находящихся «в сознании», т. е. всего субъективного.
Метафизика возможна только в том случае, если познавательная деятельность формирует свой предмет: познается только то, что создается. Суть познания, как и человека вообще — деятельность; если бы он не был способен действовать, он не мог бы ни ощущать, ни воспринимать, ни мыслить, ни познавать. Поэтому сам предмет познания должен быть создан, «сделан» субъектом, но лишь в своих определениях, отнюдь не в своем бытии. «Существование» не есть понятие! Это не «предикат», который можно синтетически присоединить к понятию или аналитически вычленить в нем, как будто оно, например, в понятии Бога «уже мыслится». Существование немыслимо, «алогично». Если я говорю, что некоторая вещь в действительности, реально «существует», то я ровно ничего не добавляю к своему понятию о ней, я просто «полагаю» ее вне всех своих понятий и мышления и сознания в целом, вместе со всем, что я в ней мыслю, а также вместе со всем, чего я в ней не мыслю и
13 Там же. Т. 3. С. 87.
чего я о ней не знаю, вместе со всем, что в ней мыслят другие и что в будущем могу узнать о ней я. Именно поэтому я вполне законно могу предположить существование вещей, о которых я ровно ничего не знаю.
Это бытие вне понятия — первоначальное условие возможности познания, применения наших познавательных способностей. Возможность познания уже предполагает реальность, но эта реальность как таковая, «в себе», просто «есть» — и более ничего. Если онтология желает рассуждать о всех вещах вообще, как они действительно, сами по себе существуют, то у нее ничего, кроме этого «полагания», ожидания (антиципации) некоторого возможного предмета определения, применения познавательных способностей, не остается. Как наука о бытии вне мышления она, вне всяких сомнений, может сказать, что, вообще говоря, что-то «есть», но всякое утверждение о том, что же, собственно говоря, «есть», связано с чувственностью и рассудком: вещь, чтобы получить определение, имя и форму, должна «аффицировать душу», войти с нами в соприкосновение, пройти «сквозь строй души», «явить» себя. Это «вещь для нас», но первоначальным условием ее было само «полагание» реальности вне мышления, давшее нам предмет всех дальнейших определений — хоть и пустое, но место, которое заполняется знанием. Поэтому «вещь сама по себе» всегда предполагается нами во всяком акте объективного познания, уже одной только связкой «есть» в суждении. Само понятие «явление» уже предполагает то, что является нам в опыте. Вещь сама по себе, конечно, есть, но она не есть все, что мы о ней знаем. Вещи в себе постоянно находятся перед нами и постоянно предполагаются нами (даже самим актом самосознания), но все, что мы приписываем им, — это наши представления. Говорить же о том, что представление «сходно» с тем, что не есть представление, не имеет никакого смысла.
Таким образом, о «реальности» какой-либо определенной и познаваемой вещи можно, согласно Канту, говорить лишь применительно к сфере опыта: без ощущения и восприятия понятия не имеют связи с предметом, остаются «пустыми». Сфера объективно-реальных и познаваемых вещей — это сфера опыта, если угодно — сфера имманентного. Вещи, которые не даны и не могут быть даны в опыте и в то же время мыслятся как нечто внешнее человеку (не моральное, не социальное, не сам разум), — это сфера трансцендентного, «потустороннего», сточки зрения науки и философии —отрицательное, ограничительное понятие «существования» вне мысли, первоначальных условий чувства и мысли, пустого места, в котором, правда, что-то есть, но что именно, мы сказать не можем.
Метафизике, как высшей науке, как высшему и важнейшему роду человеческого знания остается, следовательно, лишь граница между тем и другим, имманентным и трансцендентным— «трансцендентальное». Это — знание границы, т. е. условий возможности или невозможности знания. Метафизика Канта — самосознание человека, знание всеобщих и необходимых форм его чувственности, рассудка, разума и воли, которыми опосредовано всякое внешнее воздействие на него. Этим формам должна быть подчинено всякое «многообразие», входя в единство опыта, сознания, жизни. Это не просто формы «единства», а именно акты, формы деятельности, соединения л синтеза многого в единое. Это формы спонтанного, первоначального самодвижения субъекта, благодаря которым и в которых доходят до сознания, осознаются, воспринимаются и мыслятся любые объекты и другие субъекты. Кант как метафизик, ученый исходит из предположения, что эти формы, «формальное» в вещах ив воле, общезначимы, строго всеобщи, неизменны, что их число, если речь идет, как и положено в метафизике, о простом и первоначальном, конечно, что их можно разыскать и описать исчерпывающим образом, в полной и завершенной системе абсолютного знания.