Такая максимизация масштабов не была простым отражением максимизации
прибыли. Маркс связывал «рост масштабов индустриального строительства» с
«дальнейшим развитием производительных сил». Ленин в свою очередь
доказывал, что «огромные предприятия, тресты и синдикаты подняли
технологию массового производства до наивысшего уровня развития». Его
первое распоряжение в хозяйственной сфере после Октябрьской революции
состояло в том, чтобы консолидировать российскую экономическую жизнь в
- ---------------------------------------
· Вашингтон Джордж (1732-1799) - первый президент США.
** Гамильтон Александр (1757-1804) - лидер партии федералистов, с 1789 г. министр финансов в правительства Дж. Вашингтона.
виде наименьшего числа наиболее крупных производственных единиц. Сталин стремился к максимальному масштабу еще в большей степени и осуществил новые грандиозные проекты - постройку сталелитейного комплекса в Магнитогорске, «Запорожстали», медеплавильного завода на Балхаше, тракторного завода в Харькове и Сталинграде. Он интересовался, сколь велико было данное американское предприятие, и затем велел построить еще большее(25).
Доктор Леон М. Херман пишет в своей книге «Культ гигантизма в советском экономическом планировании»: «Фактически в разных регионах СССР местные политики были вовлечены в гонку за «крупнейшими в мире проектами»». В 1938 г. Коммунистическая партия боролась против «гигантомании», однако довольно безуспешно. Даже сегодня советские и восточноевропейские коммунистические лидеры являются жертвами того, что было названо Херманом «страстью к большим размерам».
Подобная вера в абсолютную роль масштаба проистекает из узости представлений Второй волны о природе «эффективности». Однако макрофилия индустриализма далеко выходила за рамки одних лишь заводов. Она нашла отражение в соединении множества данных самого разного рода в одном статистическом показателе, называемом валовым национальным продуктом (ВНП), который измеряет «размер» экономики путем сложения стоимости создаваемых ею товаров и услуг. У этого инструмента экономистов Второй волны много недостатков. С точки зрения ВНП не имеет значения, какова форма продукции - продовольствие, образование и здравоохранение или военное снаряжение. К ВНП добавляется наем бригады как для постройки дома, так и для его сноса, хотя в первом случае деятельность направлена на увеличение жилого фонда, а во втором - на его уменьшение. Кроме того, поскольку ВНП измеряет лишь деятельность рынка или обмена, он совершенно не принимает во внимание весь бытовой сектор экономики, основанный на бесплатном производстве, к примеру - воспитание детей и домашнее хозяйство.
Несмотря на все эти ограничения, правительства Второй волны во всем мире вовлечены в слепую гонку за увеличением ВНП любой ценой, максимизируя «рост» даже несмотря на риск экологической и социальной катастроф(26). Принцип макрофилии столь глубоко укоренился в индустриальной ментальности, что ничто не кажется здесь более разумным и рациональным. Максимизация идет в одном ряду с стандартизацией, специализацией и другими базовыми принципами индустриализма.
Наконец, все индустриальные нации довели до наивысшей степени совершенства централизацию. Хотя Церковь и правители Первой волны прекрасно знали, что такое централизация власти, они имели дело с менее сложными обществами и были лишь жалкими дилетантами по сравнению с мужчинами и женщинами, централизовавшими индустриальные общества с самого нижнего их этажа.
Все общества с усложненной организацией требовали одновременных действий по централизации и децентрализации. Однако сдвиг от в основном децентрализованной экономики Первой волны, в которой каж-дая территория отвечала за производство продукции, необходимой ей самой, к интегрированным национальным экономикам Второй волны привел к совершенно новым методам централизации власти. Они начали действовать на уровне отдельных компаний, отраслей производства и в экономике в целом.
Классической иллюстрацией могут служить первые железные дороги. По сравнению с другими сферами деятельности, они были гигантами того времени. В Соединенных Штатах в 1850 г. лишь 41 фабрика имела капитал в 250 тыс. долларов и выше, а Нью-Йоркская центральная железная дорога уже в 1860 г. гордилась своим капиталом в 30 млн долл. Для организации такого гигантского предприятия требовались совершенно новые методы управления.
Таким образом, управляющим первых железных дорог, подобно менеджерам космических программ нашего времени, приходилось изобретать новую технику управления. Они стандартизировали технологии, цены на перевозки и графики. Они синхронизировали операции на расстоянии в сотни миль. Они создавали новые специализированные профессии и департаменты. Они концентрировали капитал, энергию и людские ресурсы. Они боролись за максимальное расширение сети своих дорог. И, в дополнение ко всему этому, они создавали новые формы организации, основанные на централизации информации и управления(27).
Служащие подразделялись на «линейных» и «штатных». Были введены ежедневные отчеты, предоставляющие сведения о движении вагонов, грузов, убытках, утерянных грузах, ремонте, пробеге локомотивов и т. д. Вся эта информация вливалась в централизованную цепь распоряжений и восходила к главному управ-ляющему, принимавшему решения и посылавшему приказания вниз по служебной линии.
Железные дороги, как показал исследователь истории бизнеса Альфред Д. Чандлер, вскоре стали образцом для других крупных организаций, и централизованное управление стали рассматривать в качестве усовершенствованного средства во всех странах Второй волны.
Вторая волна способствовала централизации и в политической сфере. В Соединенных Штатах уже в 1780-х годах эта тенденция проявила себя в борьбе за замену рыхлого, децентралистского Договора о Конфедерации более централистской Конституцией. В целом же, сельскохозяйственные интересы Первой волны сопротивлялись концентрации власти в национальном правительстве, тогда как коммерческие интересы Второй волны побудили Гамильтона доказывать в «Federalist» и других изданиях, что сильное центральное правительство важно не только для военной и внешней политики, но и для экономического развития.
Конституция 1787 г. была простым компромиссом. Поскольку силы Первой волны все еще сохраняли свое могущество, Конституция предоставила важнейшие властные полномочия штатам, а не центральному правительству. Для того чтобы воспрепятствовать чрезмерному усилению центральной власти, она потребовала также совершенно уникального в то время разделения законодательной, исполнительной и судебной власти. Однако Конституция была написана очень гибким языком, что впоследствии позволило федеральному правительству существенно расширить сферу своего влияния(28).
Поскольку индустриализация подталкивала полити-ческую систему к большей централизации, правительство в Вашингтоне принимало на себя все больше властных полномочий и обязанностей и все в большей степени монополизировало принятие решений в центре. Тем временем внутри федерального правительства власть сместилась от Конгресса и судов к наиболее централистской из трех ветвей - к исполнительной власти. В годы правления Никсона историк Артур Шлезингер (сам один из рьяных централизаторов) нападал на «имперское президентство»(29).
За пределами Соединенных Штатов стремление к политической централизации было еще сильнее. Достаточно беглого взгляда на Швецию, Японию, Великобританию или Францию, чтобы увидеть, что американская система по сравнению с ними децентрализована. Жан-Франсуа Ревель, автор книги «Ни Маркс, ни Христос», подчеркивает это, описывая, как отвечают правительства на политический протест: «Когда во Франции запрещают демонстрацию, никогда нет никаких сомнений в источнике такого запрета. Если вопрос о крупной политической демонстрации, это Крайности политической централизации несомненно проявлялись в марксистских индустриальных странах. В 1850 г. Маркс призвал к «решительной централизации власти в руках государства». Энгельс, подобно Гамильтону, выступал против децентрализованных конфедераций, называя их «огромным шагом назад»(31). Впоследствии Советы, стремившиеся к увеличению ин-дустриализации, начали создавать наиболее высокоцентрализованные политические и экономические структуры в мире, подчиняя контролю центральных плановых органов даже самые ничтожные решения в сфере производства.
Кроме того, постепенной централизации ранее децентрализованной экономики помогло также важнейшее нововведение, само название которого раскрывает его цели: центральный банк.
В 1694 г., на самой заре индустриальной эры, когда Ньюкомен еще лишь размышлял о паровом двигателе, Уильям Патерсон организовал Английский Банк, ставший образцом для подобных централистских организаций во всех странах Второй волны. Ни одна страна не могла завершить свою фазу Второй волны без создания собственного эквивалента этой машины для централизованного контроля денег и кредита.
Банк Патерсона продавал долговые обязательства (облигации) правительства; он выпускал валюту, обеспеченную правительством; впоследствии он начал регулировать также практику выдачи ссуд другими банками. Постепенно он приобрел главную функцию всех нынешних центральных банков: центральный контроль денежного обеспечения. В 1800 г. со сходными целями был создан Банк Франции. За этим последовало создание в 1875 г. Рейхсбанка(32).