Революционным или иным путем индустриальные страны могли вынужденно отойти назад или совершить бросок вперед по всему спектру: от свободного рынка до централизованного планирования. Они могли перейти из капитализма в социализм и наоборот. Но подобно часто упоминаемому леопарду они не могли сменить узор на своей шкуре. Нельзя функционировать без могущественной иерархии интеграторов.
Сегодня, когда Третья волна перемен начинает пробивать бреши в крепости управленческой власти, первые признаки этого появляются в системе власти. Требования участия в управлении, в принятии решений, осуществления рабочего, потребительского и гражданского контроля, демократизации звучат в одной стране за другой. В более передовых отраслях промышленности возникают менее иерархические и более специальные новые способы организации производства. Усиливается нажим с целью децентрализации власти. Управляющие лица все в большей степени зависят от информации, полученной от нижестоящих. Сами элиты становятся не столь постоянными и менее прочными. Все это только предвестие, признаки грядущих коренных изменений в политической системе.
Третья волна, уже начавшая сокрушать промышленные структуры, открывает небывалые возможности для социального и политического обновления. В самые ближайшие годы на смену нашим непригодным, притесняющим, устарелым интегрированным структурам придут новые удивительные общественные образования.
Прежде чем перейти к рассмотрению этих новых возможностей, необходимо дать анализ отживающей системы. Просветим же ее рентгеновскими лучами, чтобы посмотреть, насколько точно наша обветшавшая политическая система вписывалась в рамки цивилизации Второй волны, насколько соответствовали друг ДРУГУ промышленное устройство и его элиты. Только тогда мы поймем, почему не может далее сохраняться подобное положение, которое становится недопустимым.
Француза приводит в недоумение зрелище проводящейся в США кампании по выборам президента: поглощаемые хот-доги, похлопывание по спине, целование детей, рассчитанная на внешнее впечатление скромность, первичные выборы, съезды, сопровождаемые маниакальным неистовством, посещение маленьких местечек для встреч с избирателями, красивое фразерство, телевизионная реклама - все со ссылкой на демократию. Американцам же трудно понять систему, по которой французы выбирают своих лидеров. Еще менее понятными кажутся им английские выборы, голландская «открытость для всех» с участием двух дюжин партий, австралийская преференциальная (преференция - предпочтение. - Прим. перев. ) система голосования или японские интриги между фракциями. Все эти политические системы кажутся весьма отличными друг от друга. Еще более непостижимыми выглядят однопартийные выборы или псевдовыборы в СССР или Восточной Европе. Что касается прихода к власти, то во всех индустриальных странах это происходит по-разному.
Но когда мы освобождаемся от мешающих нам шор, то внезапно обнаруживаем под поверхностными различиями весьма сильно проявляющееся сходство. Создается впечатление, будто политические системы государств Второй волны построены по единому тайному плану.
Когда революционерам Второй волны удалось свергнуть элиты Первой волны во Франции, Соединенных Штатах, России, Японии и других странах, они встали перед необходимостью писать конституции, выдвигать новые правительства и создавать почти с нуля новое общественное устройство. Возбужденные величием стоящих задач, они вели дебаты о новых идеях, новых структурах. Всюду возникал вопрос о форме представительства. Кто кого станет представлять? Следует ли инструктировать представителей, как им голосовать от имени народа, или же они будут выражать свое мнение? Какова будет продолжительность сроков полномочий? Какую роль должны играть партии? В каждой стране новое общественное устройство возникло из такого рода конфликтов и полемики. Если повнимательней взглянуть на эти структуры, то откроется, что они построены на сочетании представлений, унаследованных от прежней Первой волны, и более передовых идей, закрепленных индустриальной эпохой.
По прошествии тысячелетия, при котором преобладало земледелие, создателям политических систем Второй волны трудно было представить экономику, базирующуюся на производственном труде, капитале, энергетике и сырье, а не на земле. Земля всегда была опорой самой жизни. Поэтому неудивительно, что география столь укоренилась в наших различных избирательных системах. Сенаторы и конгрессмены в Америке, равно как их коллеги в Англии и многих других индустриальных государствах, избираются не как представители определенного класса общества или профессиональной, этнической или какой-либо другой социальной группы, но как представители жителей определенного участка земли, географического района.
Люди Первой волны, как правило, жили на одном и том же месте, а потому было вполне естественно, что создатели политических систем индустриальных об-ществ исходили из предположения, что люди всю жизнь проведут в одной местности. Отсюда столь распространенные даже сегодня в избирательных законах требования постоянного проживания в данном месте.
Скорости в мире Первой волны были небольшими. Средства связи были настолько примитивными, что требовалась неделя, чтобы послание, отправленное Континентальным конгрессом в Филадельфии, дошло до Нью-Йорка. В глубинных районах страны с речью Джорджа Вашингтона смогли ознакомиться спустя недели, а то и месяцы. Еще в 1865 г. только через двенадцать дней в Лондоне узнали, что убит Линкольн*. Поскольку вопрос о срочности не стоял, представительные органы, вроде Конгресса или Британского парламента, считались «совещательными» - им предоставлялось время, и они проводили его, обдумывая свои проблемы.
Большинство людей Первой волны были неграмотными и невежественными. Поэтому повсеместно считалось, что народные представители, особенно если они относились к образованным слоям общества, непременно будут принимать более разумные решения, чем масса избирателей.
Но даже заимствуя некоторые идеи из Первой волны для создания новых политических институтов, революционеры Второй волны устремляли взгляд в будущее. А потому в организуемой ими общественной системе нашли свое выражение некоторые позднейшие технологические понятия Нового времени.
- ---------------------------------------
· Линкольн Авраам (1809-1865) - 16-й президент США (1861-1865), один из организаторов республиканской партии, выступавшей против рабства. Убит агентом плантаторов.
Механомания
Деловые люди, интеллектуалы и революционеры раннего индустриального периода испытывали магнетическое тяготение к технике. Они были зачарованы паровыми машинами, часами, ткацкими станками, насосами, поршнями и постоянно проводили аналогии, основанные на элементарной механистической технологии своего времени. И вовсе не случайно, что люди, подобные Бенджамину Франклину или Томасу Джефферсону*, были не только революционерами в политике, но и учеными и изобретателями.
Они появлялись во вспененном культурном кильватере великих открытий Ньютона. Он проник в небеса и пришел к выводу, что вся вселенная представляет собой гигантский часовой механизм, работающий с высокой степенью точности(1). Французский врач и философ Ламетри** в 1748 г. объявил, что сам человек подобен механизму(2). Адам Смит позже распространил аналогию с машиной на политическую экономию, доказывая, что экономика - это система, а системы «во многих отношениях имеют сходство с машинами»(3).
Джеймс Медисон***, описывая дебаты вокруг проекта конституции США,
говорил о необходимости «реконструкции системы», изменении «структуры»
поли-
- ---------------------------------------
· Джефферсон Томас (1743-1826) - американский просветитель, идеолог буржуазно-демократического направления в период войны за независимость в Северной Америке 1775-1783 гг. Автор проекта Декларации независимости США, 3-й президент США.
** Ламетри Жюльен (1709-1751) в соч. «Человек-машина» (1747) рассматривал человеческий организм как самозаводящуюся машину, подобную часовому механизму.
*** Медисон Джеймс (1751-1836) - 4-й президент США (1809-1817). Один из авторов проекта конституции США.
тической власти и выборах должностных лиц методом «последовательной фильтрации». Сама конституция была наполнена «пружинками и балансирами», напоминая механизм гигантских часов(4). Джефферсон говорил о «механизме управления»(5).
Американская политическая мысль продолжала двигаться с шумом маховых колес, цепей, пружинок и балансиров. Мартин Ван Бурен изобрел «политическую машину». Поколения американских политиков вплоть до сегодняшних дней готовили политические «проекты», «разрабытывали планы избирательных кампаний», «раскатывали паровыми катками» или «укладывали на рельсы» законопроекты, проходящие через Конгресс и законодательные органы штатов. В XIX в. в Англии лорд Кромер задумал создать имперское правительство, которое «гарантировало бы согласованную работу разных частей механизма»(6). Но такой механистический менталитет не был продуктом капитализма. Ленин, например, писал, что государство - это «не что иное, как машина, используемая капиталистами для подавления рабочих». Троцкий говорил о «колесиках и болтах буржуазного социального механизма» и продолжал описывать работу революционной партии в таких же механистических выражениях. Называя ее мощным «орудием», он указывал, что, «как всякий механизм, она по своей природе статична... движение масс должно... преодолеть инерцию... Так живая сила пара преодолевает инерцию машины, перед тем как она может привести в действие маховое колесо»(7).
И нет ничего удивительного, что революционно настроенные основатели обществ Второй волны, будь те капиталистическими или социалистическими, усвоив подобный механистический подход, проникшись сле-пой верой в мощь и пользу машин, придумывали политические институты, которые обладали многими свойствами первых промышленных изобретений.