В структуре повести большое значение имеют образы деревенских жителей – родственников и соседей рассказчика. Они важны не только для того, чтобы создать портреты определенных психологических типов, но и – что нам представляется существенно важным – для раскрытия образа рассказчика, который вспоминает своих знакомых и с психологической точностью использует различные приемы для характеристики каждого. Безусловно, этим психологическим мастерством наделяет рассказчика автор, Михаил Тарковский, чутко улавливающий оттенки человеческих переживаний. Важно отметить следующее: несмотря на то, что для раскрытия образов автор использует определенный набор художественных средств (портрет, психологическая деталь, сопоставление и противопоставление), каждый образ создается оригинально, нет особой схемы, следуя которой раскрывается характер.
Первым в повести «появляется» Витас, «вихрастый литовец с вешнушчатыми веками, вечно собирающий всяческие механизмы». Деятельностный характер Витаса создается с помощью обилия наречий и глагольных форм. Семантика наречий, ритм рассказа об этом персонаже способствуют выражению авторской иронии.
В начале повести представлено трогательное и вместе с тем грустное описание деда Карпа, так схожего со своим жилищем: «Сразу за нашим домом стояла кособокая, седая от ветров и дождей изба деда Карпа, благообразного остяка, заходившего к нам после бани в байковой клетчатой рубашке и шароварах». Рассказчик вспоминает, как дед Карп по утрам манил своего кобеля, и читатель слышит тоску в том, как он «манил монотонно, протяжно».
Сложность семейных отношений двух соседских семей – деда Карпа и тети Груни с одной стороны и Степановых – с другой, раскрывается с помощью одной детали: и дед Карп, и дед Прокопьич наводили на людей ружье. Но если дед Карп комичен в пьяной погоне с ружьем за женой, то воспоминание о Прокопьиче, который приревновал постояльца «к своей кривой трясоголовой старухе и застрелил навылет в грудь», пронизано трагизмом, читатели испытывают одновременно несколько чувств: жалости к простреленному пареньку, из груди которого «с хрипом выходит воздух», недоумения, брезгливости: «Кроме того, доносился еще какой-то странный мягкий звук. «Сучка кровь слизыват», - с недетским пониманием дела прошипел Валерка».
Значение деда и отца в жизни главного героя очень велико. Это подтверждается и близостью во взглядах всех троих, и в общем деле, и в уважении, которое передает читателю рассказчик. Воспоминания о деде в повести немногословны и конкретны, как и сам дед. Рассказчик запомнил деда сидящим, в свитере, на высокой железной кровати, с палкой в руках, прямым, худощавым, время от времени что-нибудь рассказывающим, слова которого останутся в памяти на всю жизнь.
Воспоминания об отце отличаются большим количеством деталей: как он с веселыми глазами ринулся под угор с веревками и багром спасать упавшего в воду Витаса, как, работая приемщиком пушнины, по-хозяйски вываливал ее на стол, как играл на баяне и пел песню, как «прежде чем закурить, он долго и порывисто усаживался», постоянные прибаутки-диалоги с соседом дядей Петей, как однажды у отца «страшно свело ноги», как переживал за свое дело, слушал мать и еще много других деталей, свидетельствующих о роли отца в жизни рассказчика.
Не менее важным представлен и образ матери, красивой, «ладной, с ямочками на круглом лице, с какой-то очень упрямой осанкой», рядом с которой «редкозубый обветренный отец казался непутевым и обтрепанным». Внешний контраст отца и матери соответствует контрасту внутреннему: строгости отца противопоставлена в повести нежность и заботливость матери, которая повлияла на творческий и чуткий характер Сергея.
На основании представленный наблюдений над повествовательной структурой повести, можно сделать вывод, что в произведении очень тесно взаимопереплетены голоса персонафицированного повествователя (рассказчика), нейтрального повествователя и образа автора.
Письменная работа № 4
«ЭПИЧЕСКИЕ СУБЪЕКТЫ. ПРОБЛЕМА «ТОЧКИ ЗРЕНИЯ»
Цель: совершенствование навыков анализа художественного произведения, осмысление проблемы «точки зрения» как одной из основных форм композиции речевой организации в литературе XIX-XX веков.
Задание: в произведении, предложенном к письменной работе № 3, определить смену «точек зрения», способы включения «чужой речи» (речи персонажей) в речь повествователя (рассказчика): диалог, прямая речь, косвенная речь, несобственно-прямая речь.
Содержание письменной работы № 4 непосредственно связано с предыдущим заданием. Частично проблему «точки зрения» студенты затрагивали при характеристике основных субъектов речи, так как во всех предложенных для анализа произведениях наблюдаются разные «первичные субъекты речи». Для постижения проблемы «точки зрения» важно учитывать как смену голосов рассказчик – повествователь – образ автора, так и «точки зрения» персонажей, которые реализуются в тексте с помощью разных приемов: прямой речи, диалога, косвенной речи, несобственно-прямой речи.
В качестве примера обратимся к повести М. Тарковского «С высоты».
Проблема «точки зрения» в повести М. Тарковского «С высоты»
В своей прозе М. Тарковский следует классической традиции создания человеческих типов. Можно говорить о типичности рассказчика Сергея Никифорова, с психологической точностью воссоздаются и другие типичные образы.
Основные приемы создания людских типажей традиционны: портрет, поступки, оценки других персонажей, авторская оценка и, конечно, одним из основных способов создания характера является речь. Именно через осмысление речи возможно понять «точку зрения» того или иного персонажа. Автор использует различные способы воспроизведения чужого слова: прямую речь, диалоги, косвенную речь, несобственно-прямую речь. У несобственно-прямой речи в тексте как бы двойное авторство – повествователя и героя, что «активно способствует возникновению авторского и читательского сопереживания герою. Мысли и переживания повествователя, героя и читателя как бы сливаются, и, таким образом, внутренний мир персонажа становится близким и понятным»[29]. Несобственно-прямая речь позволяет передать опосредованно через речь рассказчика мысли и слова других персонажей, а также отражает оттенки их внутренних переживаний, например: «Валерка, будто понимая мои чувства, был со мною особенно приветлив».
Рассмотрим, как использует Тарковский этот прием.
Все, что говорил дед, было близко и понятно герою, поэтому истории, услышанные от деда, Сергей передает с помощью несобственно-прямой речи: «В его времена соболя почти не было и охотились на белку. Охотники ходили в тайгу звеньями по четыре человека, продукты и палатку с печкой тащили собаки», - в этом проявляется абсолютное доверие словам деда. Использование в одном абзаце несобственно-прямой речи деда и отца служит выражению одной из важных идей в творчестве Тарковского – преемственности поколений. Уважение к деду усиливается благодаря включению в текст несобственно-прямой речи отца: «Дед изрядно потаскал отца по тайге, отец им гордился, ему нравилась охотничья старина, и, зная все дедовы истории наизусть, он специально для нас заводил того на рассказы и сам их слушал».
По контрасту с образом главного героя создается образ Куликова, единственного персонажа, в адрес которого автор позволяет рассказчику резкие отрицательные суждения. Этот персонаж лишен даже имени, в повести он появляется как «некто Куликов». В аспекте нашей проблемы образ Куликова интересен тем, что он тоже является субъектом речи: рассказчик цитирует известные в районе стихи, подкупающие «какой-то свежестью, пониманием природы», однако по мере знакомства с Куликовым читатели вместе с главным героем понимают, что автором, то есть истинным субъектом и стихотворения «Фарватер», и повести «Тесовая бродь» являются другие люди. Куликов, таким образом, представлен в повести мнимым субъектом, лжесубъектом. Отрицательное отношение автора к этому персонажу чувствуется с первых строк появления его в повести: нами уже отмечалось местоимение «некто», ирония по отношению к нему граничит с сарказмом и резкой сатирой. Читателю предлагается следующая портретная характеристика Куликова: «рослый, очень свойский мордатый парень, ухитрявшийся удивительным образом сочетать в своей жизни написание стихов с общественной и коммерческой деятельностью». Не лишено иронии наблюдение за тем, как в баре «поэт на всю катушку наслаждался правами денежного клиента и, как гость цивилизации, показывал нам пример вольности манер и даже проявлял излишнюю бесцеремонность в обращении с Иванычем». Жалок Куликов в подлой мести главному герою: «Подошел катер, меня под конвоем провели в кубрик, где на диване восседал затянутый в кожу Куликов с пистолетом на толстой ляжке», играющий роль грозного инспектора рыбоохраны. Составленный по норме протокол вечером пьяный Куликов демонтративно («при мне») порвал и отправил моториста за изъятой сетью. Но и к этому человеку в какой-то момент рассказчик меняет отношение. Когда они остались на некоторое время наедине, Куликов «раскрылся совсем с другой стороны». Автор использует косвенную речь с целью попытаться понять и оправдать его: «Он был сильно пьян и говорил, что вот вам-то хорошо, вы мужики, вы при деле, а он всю жизнь «между гребаных», он и рад бы, как мы, да «в руках мыши…» (скажем так, занимались любовью), и весь его гонор и вредность именно из-за этого, так что не обращайте, ребята, внимания…». Именно в этом эпизоде Куликов проявляется как субъект речи, далекой от литературной нормы и человеческой искренности. «Он, конечно же, меня помнил [несобственно-прямая речь], но «зла не держал», и я тоже на него зла не держал». Параллельное утверждение о том, что оба друг на друга «зла не держали» отличается интонационно. Неискренность Куликова автору удается передать с помощью синтаксическогго оформления: дословное воспроизведение этих слов в контексте несобственно-прямой речи осуществляется с помощью кавычек. В том, что это, как и вся жизнь Куликова, фальшь, читатели окончательно убеждаются, когда узнают о том, что он опубликовал под своим именем повесть Сергея Никифорова, «только с другими именами и некоторыми изменениями в опасных для Куликова местах». Имея опыт, расчет, должность и отсутствие нравственных принципов, такие люди добиваются успеха. В размышлениях о случившемся лирический пафос сменяется публицистическим, в них очевидно философско-сатирическое обличение: «Меня доводил до бешенства не столько успех Куликова, которым ему так хотелось дополнить свои издательские удачи, сколько общая неуязвимость такого рода людей – он шел к своей цели и ни набитая рожа, ни мнение о нем в родном Туруханском районе его остановить не могли. Ему было на все это наплевать».