Стихотворения в прозе – положили начало жанровому подвиду лирических миниатюр; им свойственны повышенная эмоциональность (или элегичность), исповедальность, поэтическая метафоричность, ритмичность. Стихотворения в прозе отличает свободная композиция. Поэтика стихотворений в прозе близка поэтике стихотворной лирики. (В. Астафьев, Ю. Бондарев, Ю. Куранов, А. Солженицын, В. Солоухин).
Этюды, эскизы, картинки с натуры – лирически окрашены, тронуты поэтическим чувством. До стихотворений в прозе им недостает в одних случаях более пространного (или – точнее по смыслу – пространственного) объема, в других – завершенности. Картинки с натуры, этюды представляют собой некий «одномоментный срез» действительности, содержащий определенный эмоциональный потенциал и подвигающийся к ассоциациям. (В. Астафьев, А. Землянский).
Эссе – самый распространенный вид, свободное размышление на определенную тему. К эссе можно отнести все несюжетные миниатюры, а также не являющиеся «картинками с натуры». Тема природы предстает здесь, скорее всего, экологической стороной. Эссе, кроте того, потенциально включает все многообразие тем, размышлений по самым разнообразным проблемам бытия, включая вопросы художественного творчества. (В. Астафьев, В. Солоухин, В. Дементьев).
Типологической особенностью притчи А. С. Георгиевский считает некую «закодированность» при серьезном философском содержании, экстраполяции на «вечность», глубокую социальную проблематику. (А. Солженицын, В. Солоухин, В. Крупин).
Бытовые зарисовки, сценки, картинки из жизни – лишены каких-либо авторских комментариев; весьма лаконичны. Интерпретация смысла отдана читателю (Ф. Абрамов, В. Солоухин)[1].
Кроме перечисленных жанров, исследователь выделяет также афоризм, стихотворение – сюжетную миниатюру, юмористические или сатирические сказы (анекдоты) и сказы о природе. Мы не останавливаемся на этих жанровых формах, так как их не наблюдаем в творчестве Михаила Тарковского.
Нам представляется также необходимым разграничить синонимичные понятия очерк, эскиз, этюд, набросок. Заметим, что все перечисленные жанровые определения свидетельствуют о связи с изобразительным искусством и указывают на преобладание описательных приемов в произведениях. Из них только «очерк» относится к явлениям собственно словесным, хотя и его жанровые признаки неустойчивы, размыты. Отличительной особенностью очерка В. Канторович называет документальность, достоверность, понимаемые в широком смысле слова: «Вымысел в очерке не должен настолько деформировать непосредственное наблюдение, чтобы нарисованная автором картина переставала быть – и восприниматься читателем – как локальная, достоверная, документальная в своей основе»[2]. Близко, по определению В. И. Даля, понятие «эскиз»: «начальный, легкий очерк сочиняемой картины, набросок, оклад»[3]. Следуя этому определению, жанровой особенностью эскиза можно назвать непрорисованность, незавершенность, своего рода «акварельность», размытость изображаемой картины. Почти не отличается от эскиза этюд – произведение, «выполненное с натуры с целью ее изучения и обычно служащее предварительной разработкой какого-либо произведения или его части»[4]. Основное отличие эскиза от этюда в живописи заключается в функции произведения: эскиз – своего рода «заготовка» для основного произведения, этюд же – ученическая работа, тренировка, изучение предмета изображения. И эскиз, и этюд обладают признаками незавершенности, фрагментарности, однако обоим жанрам присуща большая целостность, нежели наброску – рисунку, намечающему лишь общие (без окончательной отделки) черты того, что должно быть изображено[5].
Рассказам М. Тарковского присущи признаки всех перечисленных жанровых форм. Кроме того, исповедальный характер лирической прозы допускает две противоположных формы взаимоотношений субъекта и адресата: с одной стороны, эти произведения тяготеют к дневниковости, то есть автоадресованности, сокровенности, интимности. С другой, как и любое художественное явление, требуют адресата, образ которого так или иначе возникает в тексте. В творчестве М. Тарковского элементы дневника и сказа как формы устного высказывания сосуществуют даже в пределах одного произведения. Опираясь на литературоведческие исследования в области теории малых жанров, мы выделяем различные жанровые формы в творчестве современного писателя.
М. Тарковскому присуща особая живописность изображения, поэтому его произведения близки «изобразительным» разновидностям рассказов. Наиболее излюбленной формой писателя является рассказ-этюд, объектом изучения, осмысления которого является современный человек. Поэтому мы можем назвать эти произведения и эскизами, так как, объединенные в сборник, эти рассказы представляют галерею разных психологических типов. Вероятно, именно пристрастием к этюду можно объяснить пристальное внимание автора к деталям внешнего вида. Например, в рассказе «Петрович» на протяжении всего произведения автор обращает внимание на новые важные детали портрета главного героя. При первом, мимолетном взгляде на него, Петрович предстает «рослым, худощавым, с незагорелым нутром морщинок на прямом красивом лице». Это описание является настолько общим, что если бы не метафора «нутро морщинок», мы могли бы подумать, что таким увидели Петровича жители Красноярска, по которому прогуливался герой в ожидании самолета. Однако указанная метафора свидетельствует о том, что субъект, изображающий Петровича, обладает удивительной чуткостью, внимательностью, наблюдательностью, поэтическим видением мира. Благодаря этой метафоре, читатель вместе с повествователем за внешней силой видит человеческую слабость. По мере развития сюжета, основанного не на последовательных фактах, событиях, случившихся с Петровичем, а на уточнении, усилении, изменении производимого на рассказчика впечатления, портретное описание уточняется, однако функции этих уточнений различны. Указание на возраст характеризует не только и не столько самого Петровича, сколько размышляющего повествователя, который пытается объяснить самому себе, почему у человека происходит разочарование: «То ли возраст – Петровичу было под пятьдесят, то ли еще что-то, но последнее время он все чаще чувствовал разлад с жизнью». Деталь портрета, таким образом, является поводом для размышления о человеческой сущности вообще, не только об этом герое, поэтому можно отметить признаки эссе в данном и ряде других эпизодов. При следующем «взгляде» на Петровича обращается равное внимание на внешность, отражающую определенные черты характера, и на влияние, которое он оказывает на окружающих людей: «Опрятность и основательность Петровича, его осанка, открытый лоб – все это не могло не внушать уважения». Обладая удивительным мастерством «игры» точками зрения, М. Тарковский в этом случае не уточняет, чья именно мысль выражается: с одной стороны, это мысль внимательного всеведущего повествователя, с другой – мужиков, которые собирались в кочегарке у Петровича. Сложность однозначного определения субъекта высказывания затрудняет определение жанра. Ведь этюд и эскиз, признаки которых мы отмечаем в рассказе, предполагают выраженное лирическое начало, присутствие некоторого «я», близкого автору. Эссе-миниатюра также предполагает авторские размышления по какому-то поводу. В данном произведении, как нам представляется, повествователь не обозначен грамматически формой первого лица, потому что его «я» достигает предельной степени обобщения и становится «мы», сливаясь с мужицким, «народным сознанием». Форма множественного числа встречается в лирике, когда лирический субъект осознает себя частью мирозданья. Поэтому смена точек зрения в рассказе не противоречит традиционным для новейшей литературы жанрам лирической прозы. Наиболее лирично в рассказе описание ночи, которому предшествуют недоразумение и граничащее с брезгливостью разочарование Петровича. Соседи по вагону, молодой паренек, в котором «была какая-то порча и истерика», и «жуткого вида девка», противопоставляются основательному, уважаемому Петровичу. Тряхнув порядком надоевшего своим поведением паренька, Петрович «открыл дверь и сел около нее на корточки. Мимо неслась ночь. Пахло влагой и покосом. С неистовой силой стрекотали кузнечики – казалось, поезд мчится по сплошному стрекочущему тоннелю». Не найдя себе настоящего дела у брата, Петрович возвращается домой. Его мысли опять связаны с окружающим миром, ночь по пути домой воспринимается им по-другому: «Теплоход мягко шел по Енисею. Ночь была светлой, палубы влажными и пустыми. Впереди на носу неподвижно стоял Петрович в трепещущем от ветра пиджаке. Волнистый силуэт берега, свежий ночной воздух, чисто протертое стекло неба с бархоткой облака на пылающем севере – все, казалось, переплавлялось в этот упругий ветер, пахнущий молодой талиновой листвой и цветущей черемухой. Петрович стоял на носу, прямой, худощавый, и глядел на приближающуюся Бахту. Ветер трепал волосы на лысеющей голове». Следуя терминологии изобразительного искусства, у которого литературоведение «позаимствовало» понятия эскиз и этюд, обратим внимание на своеобразную перспективу. Постепенно уточняя, детализируя внешний облик Петровича, автор использует своего рода «ступенчатое сужение образа», что свидетельствует о фольклорной традиции и оправдывает наше предположение о лирическом «мы», не обозначенном грамматически. То есть при описании героя логика изображения – от общего к частному, при описании окружающей действительности логика изображения обратная – от частного к общему: от описания кочегарки Петровича до безграничного пространства, обозначенного в тексте предельно всеобъемлющем словом «всё». Такая перспектива позволяет нам выявить признаки и этюда, и эссе в данном произведении. Кроме перечисленных, можно отметить и элементы очерка: живущий в Бахте, на Енисее, Михаил Тарковский воссоздает достоверно точные детали деревенского, экспедиционного быта.