Но были в Вене и осторожные политики. Эту группу умеренных возглавил император. Многоопытный, видевший на своем веку крах многих авантюр, он хорошо понимал риск для своей империи всякой войны, тем более большой. Он старался сдерживать военную партию, но разделял ее уверенность в том, что Сербия должна быть устранена с Балкан как центр панславизма и агитации против Австрии.11
Император вел себя осторожно. При дворе начались дискуссии. Руководство событиями взял на себя решительно настроенный министр двора и иностранных дел граф Леопольд фон Бертхольд. Он определял курс самостоятельно, хотя и прислушивался к мнению монарха. Ему было 51 год. Богатый аристократ, карьерный, то есть профессиональный учтивый дипломат, слыл приятелем жизни. Один историк писал, что Бертхольду выпала неприятна задача заботиться не только о своих лошадях, модных костюмах и шикарных женщинах, но еще и о внешней политике монархии.12 Однако Бертхольд оказался решительным и изворотливым дипломатом, настойчиво проводил свою линию. Он был одним из вождей военной партии и в 1913 г. чуть ли не привел к европейской войне. Он лелеял план напасть на Сербию и разбить ее до того, как Россия сумеет прийти на помощь. Его дипломатия состояла в том, чтобы грозить Белграду войной, оттягивать возможное вмешательство России, и, конечно, обеспечить полную поддержку своей политике со стороны Германии.
Бертхольд уже давно, тщательно и заранее, готовил нападение на Сербию. Узнав об убийстве Франца-Фердинанда он воскликнул: «Ну, теперь мы сведем счеты с Сербией!»13 Бертхольд развил большую активность, стремясь убедить императора в необходимости напасть на Сербию. Решение этого вопроса зависело от многих факторов: подготовленности войск, уборки урожая, сопротивление антивоенных элементов. Выяснилось, что ржавевший военно-государственный механизм империи тормозил подготовку. Войска еще не были собраны и снаряжены. Армия плохо обмундирована, имела устаревшее вооружение. Многие соединения не имели походного обмундирования, не хватало боеприпасов.14 Крестьяне только начали уборку и не успевали. Была и антивоенной оппозиции слева и – неожиданно – справа.
Большое, в известной мере решающее (но не абсолютное) значение имела позиция других держав, прежде всего, Германии, а так же России, главного антагониста на Балканах. В Вене хотели надеяться, что потерпевшая за последние годы ряд военно-политических поражений Россия ослабла и не осмелится выступить на защиту Сербии, ограничившись горячими, но пустыми дипломатическими угрозами.
Но и поддержка Германии военным выступлением не была гарантирована полностью. Берлин давно занимал отчетливо антисербскую позицию. Об этом говорили грубые и резкие замечания Вильгельма II на полях дипломатических донесений, где кайзер позволял себе просто брань в адрес Белграда.15 После сараевского покушения сербскому посланнику в Берлине было сразу же замечено, что отказ принять австрийский ультиматум повлечет «… последствия, которые никто не может учесть».16
Но это вовсе не означало, что Германия безоговорочно поддержала бы шаги Вены. К тому же главный германский план войны «план Шлиффена» означал военные действия сначала против Франции и не имел в виду каких-либо отвлечений на Балканы, куда надо было бы втравить Россию.
В Берлине события в Сараево сначала не произвели большого впечатления и только позже их значение осознали полностью. Там поняли, что будет вовлечена Россия, готовая воевать, но не полностью. Возникла ситуация, в которой Россия должна была остаться одна против армий Германии и Австро-Венгрии. С учетом огромного, хотя и могущего быстро уйти, военного превосходства Германии события могли принять для нее весьма благоприятное развитие. В те дни настроение германских верхов лучше всех выразил император, написав на донесении посла из Вены: «Теперь или никогда!»17 Посол также вручил ему личное послание Франца-Йосифа и документ о заговорщической деятельности и пропаганде Белграда. Австрийский император писал, что хотя будет невозможно соучастие сербского правительства в сараевском покушении, но нельзя сомневаться в том, что политика сербского правительства направлена на объединение южного славянства, и, следовательно, против Габсбургской империи. Письмо завершалось выводом, что Сербия должна быть устранена с Балкан в качестве политического фактора.18
Вильгельм дал совет австрийскому послу графу Л. Сегени: «Не мешкать с выступлением против сербов», и обещал, что Германия с «обычной своей союзнической верностью» поддержат Австро-Венгрию.19
Получив ответ Берлина, в Вене тут же начали разрабатывать ультиматум Сербии с таким расчетом, чтобы она не могла бы его принять. Однако возникло неожиданное препятствие – значительная часть политиков - австрийских и еще больше венгерских аристократов, опасаясь деструктивных перемен в империи к ущербу их интересам стала возражать против немедленной войны с Сербией.20 Во главе этой оппозиции оказался известный реакционер, глава венгерского правительства граф Иштван (Стефан) Тиса (иногда пишут Тисса). Он не был принципиальным противников войны, позже сам пошел воевать и командовал гусарским полком.21 Но Тиса опасался, что входе войны возникнет триединая империя и произойдет умаление венгерских интересов и привилегий, а в худшем случае – еще и крах империи. В конце войны Тиса всячески подчеркивал свою оппозиционность, но, как показал М.Ю. Гуканов, «на самом деле Тиса не был категоричен в своей речи в Коронном свете 7 июля 1914 г. Он считал войну «роковой ошибкой», но в «данный момент», когда модно было легко заработать сомнительную славу «нарушителем мира» в Европе. В тоже время Тиса лавировал о отступал. Если бы его речь стала бы широко известна, то его образ твердого защитника венгерских интересов заметно померк», - заключил историк.22
Поэтому не очень понятно, почему некоторые авторы восторженно пишут об оппозиции венгерского премьера («единственный, кто мужественно и в одиночку боролся против войны»). Действительно на Коронном совете в начале июля 1914 г. он хотя и категорически возражал против войны с Сербией, в конце концов граф однако уступил давлению обожаемого им императора и на совете 19 июля дал согласие на войну.23 Позже он принял участие в составлении ультиматума Сербии.
Борьба в имперских «верхах» затянуло работу над ультиматумом и отняла много времени. В Берлине даже забеспокоились и стали торопить. Возбужденный вихрем событий Вильгельм II достаточно сказал австрийскому послу: «Давите крепче на ноги этой сволочи!» (то есть сербам).24 Наконец, через три недели текст ультиматума был составлен и 23 июля посланник Империи в Белграде барон Вл. Гизль вручил его сербскому правительству. Опоздание с вручением имело и еще одну причину, хитроумный расчет: именно в этот день находившийся с визитом в Петербурге президент Франции р. Пуанкаре направился домой. Эскадра вышла из Кронштадта в открытое море и потеряла надежную связь с берегом, со своим правительством. Николай II, известный своей нерешительностью и колебаниями, остался без надежной опоры.25
При вручении ультиматума в Белграде не оказалось главных руководителей Сербии, кроме принца-регента Александра. Скупщину распустили до новых выборов. Престарелый и больной король Петр I был не удел, регент, молодой, но не опытный и трусливый красавец-королевич Александр впал в полное отчаяние и панику, растерялся. Премьер Пашич уехал в предвыборную поездку, министры были в отпусках, как и руководители армии, которые отдыхали в Австрии. Армия была отправлена на полевые работы. В Белграде воцарилась полная растерянность, чиновники готовились к бегству. С трудом нашли заместителя премьера. Он принял ультиматум, стал собирать правительство. Александр обратился в Петербург письмом полным отчаяния.26
В Берлине и Вене предвидели, что Сербия не сможет принять условия ультиматума и капитулирует без сопротивления. «Мы задали Сербии невыполнимую задачу», - злорадствовал Бертхольд.27 Вручение австрийского ультиматума и известие о его содержании вызвало тревогу во всех европейских столицах. С этого дня резко активизировалась дипломатия Российской империи. Она с самого начала бдительно следила за событиями на Балканах, поскольку они серьезно затрагивали российские интересы. Возникла угроза Создания сплошного массива стран антирусской ориентации – Германия, Австро-Венгрия, Болгария, Турция, что угрожало экономическому и военно-стратегическому положению России на Балканах. Нависла угроза более, чем 150-летнему присутствию ее на Балканах.
При всех своих слабостях Российская империя не могла допустить еще одну «дипломатическую» «Цусиму» в одном и том же крайне важном для нее районе. Надо было готовиться к жестокой борьбе и поддерживать балканских союзников и первого среди них – Сербию. Но это грозило войной. От российской дипломатии требовалось немалое умение, решительность, в то же время – осторожность, какие-то тонкие хитроумные маневры, гибкость, ловкость и дальновидность.
Официально внешнюю политику Российского государства возглавлял император Николай II. Современники и историки отмечали, что Николай II не обладал государственным умом, характером для расчетливого, дальнозоркого и твердого руководства внешнеполитическими делами. Он находился почти все время в плену нескольких стереотипов мышления. В частности, он уверил себя в дружественности германского императора, не имел от него никаких тайн, доверял во многих вопросах своей политики. Вильгельм по характеру превосходил Николая, был коварен и часто диктовал ему решения и поведение. Кроме того, по характеру царь был подвержен сомнениям и колебаниям, резко менял курс, поддавался нажиму или лести. «Император прискорбно слаб», - отмечал британский посол в Петербурге Дж. Бьюкенен.28